Фонд последней надежды - Лиля Калаус

— Родина! — повторял он, — Представляете? А я думал, то местечко совсем… по-другому… Ох! Грехи мои тяжкие!.. Называется… Ах-ха-а-а…

Мойдодыр сконфуженно улыбнулся, поприветствовал аудиторию любимым жестом — сложенными «в домик» ручками — и сошёл с трибуны под гром оваций.

После обеда библиотекарши расползлись по номерам отдохнуть часик перед вечерним тренингом, высокое начальство отбыло, Стальная корова, нещадно шпыняя бедную Майру, засела в штабном номере — что-то писать, звонить куда-то, бессмысленно пережёвывать одно и то же насчёт нерадивых служащих и проклятых сокращений. Олег засиделся за столиком. Аппетита не было. Сегодня он побил все рекорды хамства. Конечно, Мойдодыр облажался круче, но он хотя бы об этом не догадывается.

Кто-то подошёл, вежливо кашлянул. А, глупый старикан…

— Любезнейший Олег Юрьевич! Не уделите ли мне полчасика? Извините, ради бога, но дело важное, не терпящее отлагательств…

Чёрт, институт благородных девиц какой-то.

— Да, пожалуйста, — рассеянно ответил Олег.

— Видите ли, — начал Ростислав, обстоятельно усаживаясь напротив, — я поселился в этом отеле в десятых числах декабря. Таким образом, значительная часть тех ужасных событий, что произошли здесь за этот период, известна мне не понаслышке. Я предварительно оговорюсь, предупреждая ваш вопрос…

Олег и не думал задавать надоедливому пенсионеру какие-то там вопросы. Не слушая, он следил за своей ассистенткой, которая шла… Сюда она шла! Надо срочно сплавить Ростислава, предложить ей пообедать вместе. Завести непринужденный разговор — боже мой, да он, Олег, просто спец по непринужденным беседам! О книгах, например, или о погоде. Что я несу, какая погода… Старикан продолжал что-то шамкать.

— Ростислав… Э-э-э…

— Андреевич, — обиженно подсказал старый пень.

— Да, простите, Ростислав Андреевич, я сейчас немного занят…

И тут подошла она, улыбнулась этому ископаемому, сказала:

— Олег Юрьевич, можно вас на минутку? Нет-нет, Ростислав Андреевич, дорогой, не вставайте, я быстро…

«Дорогой»! Ха.

— Олег Юрьевич, я с Майрой договорилась, она за тётеньками приглядит. Можно я прямо сейчас уйду? Я вам вчера говорила, мне нужно быть дома пораньше.

Да, она действительно говорила. Какая-то литературная вечеринка. Ах, ну да. У нас же муж — великий писатель. Олег скрипнул зубами.

— Ася, не думаю, что это правильное решение. Нам с вами необходимо бюджет подбить…

— Давайте завтра подобьём? Прямо с утра? — смело возразила она.

Ростислав индифферентно сопнул. Соглядатай.

— Уговорили, — уныло сказал Олег.

— Спасибо! — Ася вскочила, и уже уходя, из-за плеча, бросила, — Кстати, Жора только что фломастеры привёз. Чтоб мне в офис не мотаться. Я на доску положу. До свиданья, Олег Юрьевич.

Олег посидел, невидяще глядя в тарелку. Встал, подошёл к окну. Так и есть! Проклятый Непомнящий как раз распахивал перед Асей дверцу своей проклятой таратайки. Эх… Сам виноват. Что тут скажешь.

Олег направился к выходу.

— Олег Юрьевич! Вы про меня не забыли? — раздался въедливый голос старикана.

О, Боже! Помоги мне!

К половине десятого вечера штабной номер опустел. Свалила Стальная корова, ушла вымотанная вконец Майра. Можно было ехать домой. Но не хотелось. Олег устал, голова отяжелела. На душе скребли кошки. Может, поваляться часик-другой? Дома делать нечего. Та же тоска. Номер зарегистрирован на него. Он вообще может тут поселиться. А что, мысль! Уютненько. Тихо. Даже как-то слишком тихо. А, за стеной старикан живёт, он, небось, разобиделся.

Зря я с ним так. Нет, что-то нехорошее со мной происходит в последнее время. Характер испортился чудовищно. На самом деле — милый старичок, права Ася, как всегда. Ничуть не приставучий, не маразматик, просто церемонный. Хотя и наговорил сегодня всякой ерунды… Бред какой-то готический. Смерть вершит свой кровавый приговор в заколдованном номере заштатного отеля. Впечатлительный какой оказался, Ростислав этот Андреевич. Впрочем, когда одной ногой в археологии, два (или три?) несчастья кого угодно могут с ума свести. Завтра подойду, извинюсь.

С Асей надо срочно что-то делать. Уведут же девочку. В санатории пол-офиса к ней клинья подбивало. И этот мерзавец Жорка с его сальной улыбочкой… Ох! Погодите. Я что, ревную?!

Олег вскочил с кровати, походил, роняя пепел на ковёр, резко раздавил окурок в пепельнице. Боже мой, никогда такой напасти с ним не было. А вот — приключилась. Какое гадостное чувство.

У него прямо глаза раскрылись. Он-то, в простоте душевной, полагал, что весь конфликт — в звериной сути человеческой натуры. Осёл! Оказывается, ревность — это боль. Когда всё время делаешь ошибки, и не можешь остановиться. И всё так серо и глухо, и ничего не хочется. Хочется только удержать её — любой ценой, пусть даже упрёками. А когда она всё-таки уходит — воешь, как одинокий пёс на стены…

Олег вздохнул, прилёг на кровать. Необязательные мысли болезненно жужжали в голове. Завтра семинар москвича… Надо будет его выгулять вечером… В бильярд, что ли, свозить? Или в горы? Почему здесь такой холод? Надо бы обогреватель в номер поставить. А она такая красивая сегодня была… Голубая кофточка… С вырезом… И юбочка узкая… Обычно ходит во вдовьих нарядах — ничего и не разглядишь под ними… Да что там разглядывать, он же всё и так помнит… Завтра скажу… Завтра… Зав-тра…

И заснул.

И приснился ему сон — мрачный и тяжкий, как каменная плита на груди у покойника. Олег находился в темноте, безбрежной и вязкой, как болотный ил. Но у этой темноты были границы — он это чувствовал. Во сне он мог думать и рассуждать, и он сразу же рассудил, что тьма эта одновременно и безбрежна, и конечна. Тьма несла его, безропотного, в своей утробе, как беременная женщина. Он не ощущал ни рук, ни ног, но всё его существо пронизывал холод.

Вдруг он почувствовал, нет, почуял, как чует подземный толчок животное, что что-то изменилось. Его тряхнуло, потом началась безумная тряска, и тело завертело, закрутило, как в центрифуге. Он кричал, но не слышал собственного голоса. Тогда он горько заплакал, как в детстве, когда папы нет, а мама уходит на ночное дежурство, а на стенах спальни тревожно мелькают отсветы фар — это едут за ним чёрные машины, ревут, налегают своими жуткими колёсами на асфальт — выходи, Олежка-Сыроежка, мы тебя р-раз-здави-им!!!

С утробным рёвом тьма вместе с барахтающимся в ней Олегом неслась куда-то быстрей и быстрей, он уже не чувствовал ничего, кроме ужаса… И тут всё стихло и замерло. Как в оке тайфуна. Тьма отпустила его, но сама никуда не делась — она окружила его собой, шевелясь и напряжённо порыкивая. Олег парил в рассеянном луче света. А рядом плавал сияющий золотой шарик. Шарик скачком приблизился к Олегу, и он разглядел внутри маленькую кукольную комнатку… Столик… Креслица… Кроватка… Окошко с месяцем… Шарик подскочил ближе, и он увидел на кроватке скрюченную мужскую фигурку…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});