Лепесток красной розы (СИ) - Миланз Анна

Уже в ресторане «Алая Роза» нас проводят в самую дальнюю часть зала, где меньше всего имеется народу и лишних ушей. Администратор заведения удаляется, а на смену ей подходит молодая, возможно, только что заступившая на должность официантка, так как по ее вялым и нелепым движениям, пока она раздавала меню, выдает с головой.

Оглядев содержимое меню, ужасаюсь расценкам и наличию малознакомых мне блюд, и заказываю знакомую по изображению салат с соком. Мужчина напротив меня заказывает бивштекс с картошкой фри, кабачки, какой-то соус и виски. Не удерживаюсь и закатываю глаза. Боже правый, я забыла, как же легко можно бросаться деньгами.

Официантка оставляет нас одних.

― Я заметил, как ты закатила глаза. И принимаю это как знак твоего критического отношения к положению таких вещей.

― Какой ты догадливый, ― язвлю я, отвернувшись и не желая сталкиваться с его порицательностью. ― Меня мало волнует, что думает обо мне человек, который для меня является никем.

Мужчина поджимает губы, выстраивая их в одну линию.

Я специально давлю на больное. Мне не хочется знать никаких душераздирающих подробностей того, как ему пришлось справляться с событием, случившимся не так давно.

― Ханна, ― прямолинейно начинает он и складывает перед собой руки, согнув в локтях. ― Я понимаю твои чувства, понимаю, в каком свете ты меня выставляешь, но больше всего я хочу быть честен со своими близкими людьми. Пойми, у меня есть сыновья, и я делаю все возможное, чтобы они могли доверять, могли положиться на меня. Мне не нравится мысль о том, что нам с тобой, как отец и дочка, придется враждовать, ведь ты для меня многое значишь, как и твоя мама.

― Ха, ты думаешь, я стану в это верить? Я ни капельки не поведусь, ― наклоняюсь вперед и прямо сквозь плотно сжатые зубы цежу, ― моя мама тоже не станет бросаться тебе на шею после всего дерьма, которое случилось с ней. Ты бросил нас…

― Я не знал ничего о положении Марты! ― с громким оправданием гавкнул он и тут же откашлялся, заприметив, как голос его повысился. ― Я хотел…хотел для нее лучшего, чем вечное препирательство со стороны моих родителей. Они могли ее сломать! Понимаешь, Ханна, желая кому-то счастья, ты должен сам это счастье отпустить. Марта была моей любовью: подростковой и надолго отпечатавшаяся на моем сердце, что до сих пор не могу ее забыть.

― Ты послушался свою мать… ― стиснула челюсть, понимая, что с моих уст это звучит немного небрежно и неуважительно, ― бабушку…мою бабушку. Ты не объяснился перед мамой, оставил ее и не вспоминал до мгновения ока, когда выяснилось, что у тебя есть дочь…

Я прервалась. Молодая девушка подошла к нашему столику, с подноса сняла и расставила перед нами еду. Затем с натянутой улыбкой, но такими грустными глазами, пожелала приятного аппетита и удалилась.

Осмотрела содержимое своего заказа и скривилась. Аппетит как рукой сняло. Вся тревожная обстановка выбивает весь дух, ворошит побитые рубцы и кремирует, не давая возможности жить. Меня колышет от ужасных ощущений, вызванных присутствием отца.

― Я тебя не знаю. Все, о чем я узнала за эти дни ― это то, что ты жив и у тебя есть своя семья. Ты…

― Милая, ― прерывает он, как только замечает, как трудно дается дальше говорить, ― я не хочу давить ни на тебя, ни на твою маму. И поверь, меньше всего хочу делать вам больно. Я был молод, мне всего было двадцать лет; время буйных и порой идиотских мечтаний, желаний и подвигов. Я не руководствовался сердцем или же разумом, мною движела одна мысль, ― чтоб от меня все отвалили, ― усмехается Джозеф, тянет руку к моей и накрывает ее, а я в ответ ничего не говорю. Не отстраняюсь. Тепло его большой ладони по-особенному успокаивает, словно что-то воссоединилось спустя долгие годы.

Глубокие морщинки на уголках глаз выдают в такую секунду его возраст, радужка глаз наполняется синим отливом доброты, и мои былые сомнения отступают.

― Я просто хотел веселиться, получать от жизни все, что только возможно в молодости. Кайф ― единственный источник моего веселья, принимая от тусовок, наркотиков и алкоголя, да еще интрижки с разными девушками. Потом я встретил твою маму. И все изменилось. Я захотел стать кем-то другим, таким слюнявым придурком, романтиком и остервенелым ухажером, бегающий за ней по пятам. Наш роман был очень страстным, долгим и самым значимым за период того времени, когда родители просили меня поумнеть и найти достойную кандидатку на роль моей жены. Многие твердили нам, что мы подсели друг на друга, как на героин. Проводили каждые дни, не разлучаясь. А родителям это не нравилось. Я долго убеждал их в своей любви к Марте, они не верили, считали, мол, дурак, ничего не знает…

― Что тогда случилось?

Я и не заметила, как прислушалась к его рассказу и внимала себя, как будто проживаю их жизнь. Меня долгое время интересовала причина их разрыва, и вот…Джозеф откровенно, без лжи и фальши говорит мне об этом. В его голосе столько боли, ненависти к себе, привязанности и любви к маме, больше всего ― сообразительности. Ему противно вспоминать те годы.

― Они поставили условие ― либо обеспеченная жизнь с девушкой, имеющая достоянное положение в обществе, с которой возможен брак и наследники, либо она и больше ничего.

Хмыкнула. Таков поворот событий меня ни сколько не смущает. Я многое насмотрела в сериалах, многое услышала в рамках школы или университета, поэтому могла наугад нарисовать холст.

― И ты согласился на первое, ― отвечаю за него, выдергивая руку и облокачиваясь об спинку дивана. ― Как предсказуемо. Все ведутся на деньги, богатство; любовь становится объектом презрения. Тогда что ты хочешь от нас сейчас?

― Не делай из меня козла отпущения, ― хмурится мужчина. Ему не понравился резкая смена тона. ― Я не давлю на тебя и не прошу того, чтобы ты умоляла маму меня простить. Лучше нам начать искать контакт…

― Что ты имеешь в виду?

― Ничего противоестественного, поверь.

Джозеф делает паузу, уделяя внимание еде, к которой я так и не смогла притронуться. Гляжу на нее вновь, отодвигаю порцию, убеждаясь, что ничего не смогу запихнуть в себя, и выпиваю до половины сок.

― Для того чтобы установить нам контакт, ты можешь приехать ко мне на ужин в эту пятницу…

― Ни за что! ― чуть не подавившись от недовольства, пока пила напиток, изрекаю. ― Я не буду находиться в ТВОЕМ доме, есть из ТВОЕЙ посуды и знакомиться с ТВОЕЙ родней. Только через мой труп.

― Ты раньше времени не отказывайся, Ханна, ― предупреждает отец и воздухе крутит концом вилки. ― Предлагаю тебе сначала обдумать. К тому же твои братья очень хотят с тобой познакомиться.

Вздрагиваю. Братья? Для меня это слово схоже как с резьбой по дереву, вытачивая фигурки несуществующих людей.

― Что ж… ― Ничего умного в голову не приходит. ― Я подумаю, но не обещаю согласия.

― Главное ― ты подумаешь. Это уже есть хороший знак.

― Не думаю, ― бурчу себе под нос и осматриваю зал, лишь бы не сталкиваться взглядом с ним. Рядом с ним я сижу точно на бомбе, ибо могу то ли быть мирной, то ли быть как на иголках.

Отец в полной тишине доедает весь свой обед, просит счет и, стоило мне потянуться за своим кошельком, тут же меня останавливает:

― Я заплачу за нас. Не переживай.

― Мне не нужны твои деньги!

― Ханна, ― остерегающе отрезает, намекая на то, что для него мои выражения равно осколку на сердце и тому, что при лишних свидетелях не станет препираться со мной. Для него, видите ли, не гуманно.

Ничего не отвечаю и позволяю заплатить за меня.

На улице я снова начинаю с ним спорить, только уже по поводу того, как я буду добираться до дома. Неумолимо стучу зубами, оправдываясь, что и сама в состоянии вернуться домой и маловажно обстоятельство, ― добираться придется с долгими пересадками. Но мужчина оказывается напористым. Пф, кого-то это напоминает.

Обратно едем мы в таком же глубоком молчании. Отец поглядывает в планшет, который до этого был вставлен в специально отведенный отсек и проглядывает какие-то документы, я же мысленно нахожусь совсем далеко отсюда. Как буду объясняться с мамой. Как мне поступить, принять или отвергнуть приглашение. Как рассказать девочкам о Лондоне. Как я скучаю по Эрику и очень сильно хочу оказаться рядом с ним, вот только что-то останавливает. Даже слова Зары не удовлетворяют мою забродившую фантазию.