Сильванские луны - Натанариэль Лиат

обменом любезностями, друг только бросил в сердцах:

– Жалею, что на той дуэли не проделал в нём побольше дыр! Знаю, не мне осуждать распутников и прожигателей жизни, но этот переходит все границы. Не хочу даже гадать, какой пропасти он у нас забыл!

Впрочем, слухи разносятся быстро, и это скоро стало известно всей школе. Лорейн-дуэлянт дрался не только с Ларсом Оттаром Халогаландом: оказывается, в недалёком прошлом нахальный аристократ насмерть заколол в поединке последнего мужчину одного из лучших семейств. Вернее, как – «мужчина», похоже, и совершеннолетним-то не был, так, мальчишка… И добро бы сцепились по пьяни или там из-за девки, ослеплённые страстью, ан нет: это было убийство, хладнокровное и расчётливое, без всякой возможности примирения. Что несчастный юнец не поделил с высокородной змеюкой на десять лет старше, не знал никто, кроме них двоих, но суть от этого не менялась: Лорейн нарочно раздразнил его, спровоцировал на заведомо неравный поединок – и прикончил, а вместе с жизнью бедняги пресёкся и его род.

Семейство жертвы, вне себя от горя и гнева, требовало для преступника самого сурового наказания, но вот незадача: законодательство Сильваны, хоть и строго запрещающее дуэли, не предполагало для лучших людей смертной казни. Почему нельзя было просто швырнуть парня в тюрьму, оставалось загадкой – не иначе, спасла влиятельная родня. Как бы то ни было, после долгих и жарких переговоров всех сторон Лорейн был добровольно-принудительно отправлен учиться на мага – иными словами, то ли на исправительные работы, то ли на ту же самую казнь, только в рассрочку. Попытки протестовать привели бы к весьма нежелательным последствиям для всего клана Лорейнов, так что родители преступника ясно довели до сведения сына, что он больше не в том положении, чтобы проявлять норов.

Что бы Бертрам ни чувствовал на самом деле, он сохранял невозмутимую физиономию и делал вид, что его всё вполне устраивает. Вот других – Брана, например – устраивало далеко не всё. По слухам, узнав обо всей этой истории, господин Лейо откровенно сказал его величеству Клавдию, что его школа – не тюрьма и не каторга; монарх внимательно выслушал его – и сделал по-своему. Кажется, именно к этому сводился его особый стиль правления…

Многие новички были куда симпатичнее, чем господин Лорейн, но четвёрка старожилов всё равно держалась как-то сама по себе – благо, размеры дома позволяли при желании хоть не встречаться вовсе. Им не пришлось ревновать Брана: новенькими занимался Джозеф Стэйнфор, его коллега и бывший товарищ по учёбе. Расширение штата учителей казалось целесообразным – в школе наконец-то снова появилась хотя бы одна нормальная группа с чёткой программой и учениками, начавшими в один и тот же год. До чего же странно было чувствовать своё превосходство – пока «первокурсники» только начинали зубрить «Знамение власти», Лексий уже мог сходу расслышать, которая страница у них сейчас открыта…

Некоторое время пронаблюдав за новыми будущими коллегами, он в какой-то момент задумчиво выдал вслух:

– Хотел бы я знать, почему никому до сих пор не пришло в голову ввести для волшебников пенсионный возраст?

– Что, прости? – переспросил Ларс. Это был их очередной вечер в гостиной, и они впятером, включая Брана, почтившего непутёвых учеников своим присутствием, сидели у камина. Лексий боялся признаться себе в том, что давно уже к этому привык.

– Почему бы его величеству не издать закон о том, что каждый волшебник должен был бы отработать, ну, скажем, десять лет, – пояснил Лексий, – а потом освобождался от присяги? Смертность на службе резко сократилось бы, количество желающих – наоборот, взлетело, и всем было бы счастье.

Бран вскинул брови и посмотрел на него так, словно Лексий только что произнёс что-то очень и очень занятное.

– Хм, – сказал он, – может, мне стоит донести эту мысль до его величества? Он, правда, не скор на новшества, но, как знать, вдруг ты сейчас вот так вот запросто изменил мир?

Лексий уже смирился с тем, что никогда не может понять, шутит Бран или нет.

Эта зима прошла мирно и как-то слишком уж быстро – Лексий, спасибо учёбе и Ладе, так вообще почти её не заметил. А вот весна традиционно принесла разные обострения: Элиас, например, сломал Лорейну нос.

Лексий узнал об этом, застав господина ки-Рина посреди выволочки от Брана.

– Про́пасть побери! – говорил тот, не трудясь скрыть свой гнев. – Ты пробыл здесь два года и до сих пор теряешь голову от такой чепухи?! Ради всего святого, зачем тогда я вообще трачу на тебя время? Будь добр, не позорь меня и своих товарищей! Если ты намерен и дальше кидаться с кулаками на каждого идиота, который только того и добивается, то тебе следует подумать о другой профессии!

Когда он вышел, оставив кипящего, но невесть каким усилием воли сумевшего промолчать Элиаса думать о своём поведении, Тарни примирительно сказал:

– А мне кажется, ты оказал господину Лорейну изрядную услугу. С его лицом сломанная переносица – бесспорная перемена к лучшему.

– Я всецело одобряю твой поступок, – заверил Ларс, – но всё-таки, из-за чего весь шум?

Элиас зло сверкнул глазами.

– Никто не смеет говорить таких вещей о Луизе! – огрызнулся он.

О. Если в этой ссоре была как-то замешана Луиза Руо, то даже удивительно, что Лорейн отделался так легко. Лексий не имел чести быть знакомым с этой девушкой лично, но наслушался о ней достаточно. Их с Элиасом бурный, противоречивый и, без сомнения, весьма мучительный роман трепал пылким влюблённым нервы уже полгода. Луиза или просто Лу работала официанткой в трактире у своего дяди; длинная, тощая, как жердь, стриженая едва не под ёжик, с огрубевшими от работы красными руками и вечно сварливым лицом, она отнюдь не была красавицей, да и норов у неё был как у необъезженной лошади – если не лягнёт, то укусит. «Кобылица молодая, честь степняцкого тавра», или как бишь там было у Пушкина… Тем не менее, все окрестные парни почему-то вились вокруг неё, как коты вокруг сметаны. Луиза смотрела на них на всех свысока и выбирала кого хотела. За неё дрались и ссорились насмерть, но чаще её поклонники сохраняли что-то вроде дружеской солидарности: в конце концов, сегодня в милости у Лу Руо окажешься ты, а завтра – кто-то другой…

Всё бы ничего, но Элиас хотел быть её единственным.

Они двое друг друга ненавидели, это было бы ясно и слепому. К сожалению, это не меняло того факта, что они были друг в друга жгуче, безудержно влюблены. Катуллу с его Лесбией и не снился