Полуночное солнце - Кэмпбелл Рэмси Дж.

После ланча в пабе, меню которого он позабыл, как только вышел оттуда, он немного побродил по историческим кварталам Нориджа, по старинным неровным улочкам, которые больше не казались ему достаточно старыми, после чего направился к книжному магазину. Их с Эллен фотография стояла в витрине, обрамленная их же книгами. Мистер Миллиган открыл ему дверь и зааплодировал, вызвав изумление у покупателей.

– Вот наша знаменитость, – объявил он с таким воодушевлением, что Бен невольно порадовался за него.

За следующий час магазин продал больше сорока книг Стерлингов. Каждый раз, когда за автографом к нему подходил ребенок, Бен жалел, что Эллен здесь нет – лучше бы они встретились с ней, а не с ним. Поддерживая поток разговоров, он чувствовал, что отвечает от ее имени. Но вот последний ребенок отошел от кассы, сжимая запакованный экземпляр «Мальчика, который поймал снежинки» и обещая ни в коем случае не разворачивать книжку до Рождества, как в магазине появилась миссис Миллиган с тортом. На белой глазури, покрывавшей торт сверху, было написано «Отлично, Бен!» таким пронзительно розовым, что все это выглядело совершенно несъедобным.

– Потрясающе, миссис Миллиган, – сказал Бен. – Жаль, что дети не приехали. Вы не возражаете, если я сообщу Эллен, как у нас идут дела?

– Да что ты все время спрашиваешь, – упрекнула она, хотя, судя по лицу Доминика, стоявшего у нее за спиной, он предпочел бы, чтобы его спрашивали.

Пока Бен набирал номер, миссис Миллиган разрезала торт, и он жестами показал, что был бы счастлив получить не такой щедрый кусок. Он послушал гудки, приходившие откуда-то издалека, и в конце концов положил трубку.

– Не повезло? – спросил Доминик.

– Должно быть, Эллен ушла за детьми. Я попытаюсь еще раз позже. Как это мило с вашей стороны, – сказал он матери Доминика, впиваясь зубами в бисквит через толщу белой глазури.

– Если хочешь, мы оставим немного, чтобы ты угостил своих.

– Вы очень добры. Я им скажу, когда дозвонюсь, – ответил Бен и скрылся в комнате для персонала, в надежде, что несколько минут наедине с собой помогут ему успокоиться. Наверняка, это последний всплеск энергии, благодаря которой он развлекал публику, вызывает ощущение, будто ему до зарезу надо куда-то бежать. Раз или два кто-то из Миллиганов приходил его звать, он болтал с ними, едва ли сознавая, о чем говорит. Он принял из чьих-то рук чашку кофе, потом ее наполнили снова, и к тому моменту было уже четыре часа. Эллен должна вернуться, у детей не намечено никаких мероприятий. Он, улыбаясь, подошел к телефону и принялся слушать гудки, пока его улыбка не сделалась такой деревянной, что пришлось усилием воли расслабить мышцы. Когда стрелки на часах в лавке ювелира на другой стороне улицы беззвучно подползли к пяти, Бен несколько раз подряд набрал номер в Старгрейве, и каждый раз гудки посреди молчания и все сгущавшейся тьмы казались все более и более далекими. Наконец он понял, что больше не в силах это выносить.

– Я уверен, у них все в порядке, – солгал он, – но мне кажется, что пора возвращаться.

Глава тридцать первая

Было почти шесть, когда он наконец выехал в Старгрейв. Мама Доминика проводила его до дома Миллиганов, торопясь изо всех сил и стараясь не уронить при этом тарелку с бисквитом. Бен забрал бы у нее тарелку, чтобы она шла быстрее, но тогда она поняла бы, что он взволнован гораздо сильнее, чем пытается показать. По крайней мере, он успел еще раз набрать домашний номер, пока она искала коробку, чтобы уложить остатки торта. Вот только телефон в доме Стерлингов лишь звонил и звонил где-то далеко в темноте.

Миссис Миллиган завязывала коробку с тортом праздничным бантом, когда остальные члены семейства вернулись домой и мистер Миллиган принялся изливать свои восторги по поводу выступления Бена в магазине. Он не отпустит Бена, пока тот не подпишет для Миллиганов по экземпляру всех их с Эллен книг.

– Но ты хотя бы кофе выпьешь перед дорогой, Бен? – почти взмолилась миссис Миллиган, пока он мучился, придумывая разные посвящения для каждой из книг, и похоже, у него закончились слова, чтобы внятно сформулировать отказ. – Мы же не хотим, чтобы ты замерз по дороге домой, – добавила она.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Пока он старался как можно быстрее выпить обжигающий кофе, она начала рассуждать вслух, почему Эллен не подходит к телефону.

– Возможно, она отправилась за покупками, чтобы приготовить что-нибудь вкусненькое к возвращению бродяги. Если хочешь, попробуй позвонить еще раз, – предложила она, а когда он попробовал, продолжила: – Может, остановилась посплетничать с кем-нибудь. Ты ведь знаешь, какие мы, женщины.

– Все мы болтаем слишком много, а говорим слишком мало, – вставил мистер Миллиган.

Его жена восприняла это на свой счет. Она развернулась к нему спиной и понесла в кухню тарелку и столовые приборы, поставленные для Бена. Бен залпом допил остатки горького кофе, выдернул из-под стула свою сумку и поднялся.

– Спасибо, что приютили. В следующем году увидите, как я благодарен всем вам, – сказал он, подразумевая книгу, которую собирался посвятить им, хотя на данный момент этот план как будто затерялся где-то в темноте, лежавшей впереди.

Доминик взял уложенный в коробку торт и поставил на пассажирское сидение, пока Бен закидывал назад дорожную сумку. В свете, падавшем из прихожей, Бен видел, как родители Доминика благополучно помирились, прежде чем, взявшись за руки, выйти его провожать.

– Передай своим, что мы очень их любим, – сказала ему миссис Миллиган.

– Счастливого пути, – пожелал Доминик.

– И счастье в пути в том, чтобы он не превышал скорость, – добавил его отец, на что Доминик ответил лишь беспомощной улыбкой.

Разворачиваясь, Бен бросил взгляд на всех троих, стоявших под лишенным листьев деревом так близко, как будто они поддерживали друг друга. Эта картина так и стояла у него перед глазами, пока он ехал по освещенным улицам.

У него ушло несколько часов, прежде чем он выехал на шоссе А1 [11]. Движение не позволяло предаваться посторонним размышлениям, но никак не мешало чувствовать. Каждый раз, когда в свете фар всплывали названия населенных пунктов, которые так веселили Эллен и детей по дороге в Старгрейв – Свинсхед, Стрэгл-Торп, Коддингтон, Кламбер-Парк, – он ощущал, как усиливаются его тревоги. В самом начале девятого ему пришлось остановиться на заправке, где оказался таксофон, немного защищенный от рева скоростного шоссе пластиковым колпаком, который в свете фонарей над заправочной площадкой походил на гигантский шлем, покрытый коркой льда. Бен набрал номер и опустил монетку, холодную на ощупь, хотя он достал ее из кармана брюк, после чего принялся слушать слабое биение телефонного пульса. Внезапно в потоке машин возникла пауза, и в наступившей тишине он услышал гудок, отделенный от него бескрайней тишиной. И тут он больше не смог защититься от мыслей, которые так его пугали. Он даже не сознавал, что все сильнее прижимает микрофон телефонной трубки к губам, пытаясь сообразить, как же быть дальше. Позвонить знакомым в Старгрейве, выдумать какую-нибудь историю, чтобы они отправились на поиски Эллен и детей? Он понятия не имел, где они могут быть и что сказать, чтобы их стали искать, – его воображение отказывалось ему служить и рвалось в Старгрейв. Он бросил трубку на рычаг и побежал к машине.

По шоссе ехали в основном грузовики, поэтому скоростная полоса была свободна. Бену не следовало оставаться на ней, ему не стоило гнать больше девяноста миль в час – вдруг остановит полиция? Ему казалось, он пытается обогнать свои мысли. Он знал, отчего накануне вечером, засыпая, думал о том, как Миллиганы состарились вместе, и почему ему в память врезался образ Доминика с родителями. Он помнил, как обнимал Эллен и детей в книжном магазине Лидса, обнимал так сильно, сам не зная почему. Должно быть, бессознательно он уже тогда боялся, или начал бояться еще раньше, наверное, в октябре, в тот день, когда смотрел, как Эллен ведет детей через вересковую пустошь. Неужели глубина его нынешних переживаний подготавливает его к тому дню, когда он их потеряет? Ощущение потери походило на разверстую рану в душе и в то же время отчего-то казалось исчезающе малой величиной в бескрайней темноте.