Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939 - Ингеборг Фляйшхауэр

Уверенность, прозвучавшую в передовой статье «Известий» от 11 мая, в тот же день сильно поколебало одно событие, которое резко ухудшило положение СССР на востоке. Там развернулось массиро­ванное японское наступление и началась русско-японская погранич­ная война[637]. В исключительно сложной обстановке, которую усугубил польский отказ, перед Советским правительством открылась непри­ятная перспектива войны на два фронта. Как следствие обозначилась повышенная потребность в укреплении безопасности. Это проявилось уже в памятной записке английскому правительству, которую Моло­тов передал британскому послу в Москве 14 мая. В нем решительно отклонялись английские предложения и формулировались новые ус­ловия: заключение между Англией, Францией и СССР эффективного пакта взаимопомощи против агрессии; гарантирование со стороны этих трех великих держав государств Центральной и Восточной Ев­ропы, находящихся под угрозой агрессии, включая также Латвию, Эс­тонию, Финляндию. Советское правительство при этом уже ссылалось и на «опыт с Чехословакией» и требовало «заключения конкретного соглашения» между Англией, Францией и СССР о формах и размерах помощи, оказываемой друг другу и гарантируемой государствам, без чего (без такого соглашения) пакты взаимопомощи рисковали «повис­нуть в воздухе». СССР также требовал обязательного (военного) со­глашения[638].

На следующий день после передачи памятной записки Советское правительство собралось на многодневное совещание относительно вновь возникшего положения, на котором заместитель министра ино­странных дел Потемкин доложил о результатах своей поездки. Большая часть доклада и последующих дебатов была посвящена отрицательной позиции Польши и боям на востоке[639]. Другие вопросы касались безопасности в Прибалтике[640], поведения Англии и Германии. Совещание оказалось трудным и длительным. Предусмотренную по­ездку Потемкина в Женеву в Лигу Наций, заседаниями которой он дол­жен был руководить, после долгих переносов (15 — 22 мая) вообще от­менили[641].

Главная проблема по-прежнему сводилась к тому, каким образом СССР мог бы своевременно побудить Англию заключить нужный союз. Если судить на основании более поздней интерпретации (материалами совещания автор не располагает), то, по мнению советской стороны, Англия занимала по отношению к Советскому государству и его инте­ресам «оскорбительно пренебрежительную» позицию и демонстриро­вала свое нежелание «признать равноправие партнеров, взаимность обязательств в качестве основы союзных отношений». Поведение Анг­лии советская сторона объясняла стремлением «подменить действи­тельно эффективное сопротивление надвигающейся агрессии созданием ситуации, прямо провоцировавшей вооруженное столкно­вение между Германией и СССР, в котором Советский Союз оставался бы практически один на один с нацизмом». Положение складывалось прямо-таки «парадоксальное. Готовясь к нападению на Польшу, фа­шистская Германия совершенно недвусмысленно имела в виду обеспе­чение тыла для войны на западе, откладывая «поход на Россию» на последующий этап своей агрессии. Непосредственная, прямая опас­ность грозила Западу; опасность для СССР носила пока косвенный, потенциальный характер. Разгромив и оккупировав Польшу (в быстротечности такой операции советские военные специалисты не со­мневались), а также, по всей вероятности, Прибалтику, германская армия выходила на ближайшие подступы к Минску, Витебску, Ленинграду»[642]. По тактическим соображениям Германия желала (для этого у советской стороны было достаточно доказательств), чтобы СССР вел себя спокойно, и поэтому искала взаимопонимания с Совет­ским правительством.

Третий немецкий контакт: первая беседа Шуленбурга с Молотовым

В этот трудный период внешнеполитической переориентации гер­манский посол, все еще находившийся на совещании в Берлине, пере­дал 17 мая Советскому правительству просьбу о встрече в возможно короткий срок с наркомом иностранных дел и его заместителем. Обе бе­седы состоялись в субботу, 20 мая. Предшествовавшие обстоятельства позволяли предполагать, что эти беседы станут формальным началом германо-советских переговоров[643].

Посол отправился на беседы со смешанными чувствами. Ведь он в Берлине «предсказал»[644], что усадить Советское правительство за стол переговоров будет очень трудно, хотя его и уверяли, что советское представительство в Берлине в лице поверенного в делах заявило ра­ботникам министерства иностранных дел, что советская внешняя политика строится теперь на другой основе[645]. Кроме того, Риббентроп «рекомендовал проявлять максимальную осторожность»[646]. С одной стороны, позицию Москвы на переговорах ни в коем случае нельзя бы­ло усилить за счет слишком откровенного предложения, с другой же стороны, Токио не следовало знать о немецких контактах. Поэтому в конце концов задача посла свелась всего лишь к осторожному зондиро­ванию. Кроме того, Шуленбург знал из разговоров в Берлине, что одна из целей демарша в Москве состояла в том, чтобы торпедировать англо-франко-советские переговоры. Таков был тактический замысел, кото­рый внешне устраивал в связи с этим зондированием и министра иностранных дел и статс-секретаря и который одобрил все еще колеб­лющийся Гитлер. Давая свое согласие, Муссолини намеревался в первую очередь воспрепятствовать созданию союза трех держав[647]. Риббентроп не счел необходимым посвятить в эти планы своего посла в Москве. Однако посол, задавая вопросы, хорошо уяснил положение ве­щей. Отрицательные ответы министра[648] лишь подтвердили предполо­жение о том, что здесь главным образом преследуются тактические цели.

Роль, отводившаяся в этой игре послу, в такой же мере противоре­чила его политическим планам создания прочной договорной системы, которая связала бы Гитлеру руки на Востоке, в какой она не соответст­вовала принципиальному пониманию Шуленбургом задач дипломатии. Возникшее между служебным поручением и собственным убеждением противоречие вынуждало посла быть чрезвычайно бди­тельным, что, в частности, нашло свое выражение в особой сдержанно­сти и в тщательном выборе слов при разговоре. Как справедливо заметил Шорске, Шуленбург редко бывал таким «скованным»[649], как во время первой беседы с наркомом иностранных дел Молотовым. Про­явив сугубую осторожность в разговоре и в отчетах, посол в то же самое время позаботился о том, чтобы в руки иностранцев попало как можно больше информации. Данное обстоятельство показывает, каким про­блематичным представлялось ему это поручение, насколько всесторонне он оценивал последствия и в какой мере был готов разделить ответственность, связанную с возложенной на него миссией.

В его сообщениях отчетливо проступает резкий контраст между доброжелательным характером встречи (Молотов отнесся к послу «дружелюбно», а в конце даже «любезно») и резкой отповедью Молото­ва на немецкое предложение. Согласно инструкции, Шуленбург начал беседу[650] с заявления о готовности Германии возобновить экономиче­ские переговоры, поскольку-де прошлые трудности с поставками уст­ранены и, кроме того, наступило улучшение общей атмосферы. Он предложил, чтобы Шнурре «в самое ближайшее время» приехал в Мос­кву и намекнул, что, «по мнению Берлина... если я правильно понял, успешное завершение экономических переговоров улучшило бы пол­итический климат». Этим Шуленбург дал понять, что имперское пра­вительство хочет использовать экономические переговоры в качестве прелюдии к переговорам политическим.

Молотов ответил резко и с иронией. Он, согласно записи Шулен­бурга, назвал весь ход предшествовавших экономических переговоров свидетельством того, «что германская сторона не относилась серьезно к делу, а по политическими соображениям лишь играла в переговоры».

Дескать, «новые переговоры» — это также лишь «политическая игра, а не серьезные намерения». Здесь не было никакого утрирования взгля­дов Молотова, который, как это следует из его собственной записи, за­явил, что о приезде Шнурре в Москву слышат не в первый раз. И далее: «Я сказал затем, что у нас создается впечатление, что германское пра­вительство вместо деловых экономических переговоров ведет своего рода игру; что для такой игры следовало бы подыскать в качестве парт­нера другую страну, а не правительство СССР. СССР в игре такого рода участвовать не собирается».

«Подозрение» и «старое советское недоверие» к немецкой тактике и целям — так охарактеризовал посол реакцию Молотова на германское предложение. Согласно записи Молотова, Шуленбург долго пытался убедить его в том, что у германского правительства есть «определенные желания урегулировать экономические отношения с СССР... На это я ответил, что мы пришли к выводу о необходимости создания соответст­вующей политической базы для успеха экономических переговоров. Без такой политической базы, как показал опыт переговоров с Герма­нией, нельзя разрешить экономических вопросов»[651].