Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На самом же деле в тот момент советская сторона чрезвычайно сдержанно отнеслась к немецкому зондажу.
Полпреда Мерекалова — как в периоды серьезнейших кризисов — держали в Москве. Поверенный в делах не имел инструкций, которые бы уполномочивали его вести политические переговоры. В беседах со Шнурре «Астахов неоднократно сожалел, что не получает никаких указаний, а потому не может ответить на поставленные нами вопросы»[586]. Весьма характерно, что слухи о германском сближении, циркулировавшие в те дни в дипломатических кругах Берлина[587], встревожили не только немецкую оппозицию[588], но и, застав врасплох, поставили советского временного поверенного в сложное положение. Как посол Кулондр сообщал 9 мая французскому министру иностранных дел[589], в последние 24 часа Берлин наводнили слухи о том, что Германия якобы передала Советскому правительству предложения относительно раздела Польши. При встрече вечером 9 мая крайне удивленный Астахов попросил Кулондра объяснить происходящее, ибо сам он, мол, не располагает никакой информацией о возможных, вызванных отставкой Литвинова переменах в советской внешней политике.
Более того, распространяемые в Берлине слухи, казалось, даже усиливали советскую подозрительность. Так, заместитель заведующего отделом печати МИД Германии советник Браун фон Штумм 9 мая узнал от того же Астахова, что «проявляемая в настоящее время сдержанность германской прессы» воспринимается в Москве «еще весьма недоверчиво». Во внезапной немецкой «сдержанности» она усматривает «кратковременный тактический маневр». Было бы хорошо, если бы «подобные опасения оказались напрасными». В конце отчета о беседе Браун сказал, что спросил Астахова «о значении перемен во внешнеполитическом руководстве в Москве». По словам Брауна, Астахов подчеркнул, что внешнюю политику Москвы определяет не одно лицо, а осуществляется она в соответствии с принципиальными установками, и что о переориентации советской политики не может быть и речи. Во всяком случае, ей должно предшествовать изменение политики других государств[590]. Письменный отчет Астахова об этом разговоре подтверждает, что он вел себя сдержанно[591]. На его позицию не повлияли и приведенные Брауном многочисленные свидетельства нового подхода средств массовой информации к Советскому Союзу, и стремления имперского правительства к улучшению взаимоотношений. В их числе были названы пакты о ненападении с Латвией и Эстонией, которые, по словам Брауна, доказывали, что Германия не имеет «активных аспираций в данном направлении», и отказ от Закарпатской Украины. Затем, писал Астахов, Браун не удержался оттого, чтобы не заметить, «что, мол, уход Литвинова, пользующегося репутацией главного вдохновителя международных комбинаций, направленных против Германии, также может благоприятно отразиться на советско-германских отношениях». Браун далее подробно коснулся истории заключения договора в Брест-Литовске и напомнил о связанных с ним для Советского государства выгодах: никаких контрибуций и разоружения, никаких дискриминационных мер против Советского правительства. Поэтому, дескать, нет ничего удивительного в том, что Англия лицемерно неистовствует против Брестского мира и взяла курс на развязывание войны, при котором даже «самое маленькое «изменение» в статусе Данцига уже может привести к войне... В заключение беседы Браун фон Штумм еще раз указал на желательность улучшения наших отношений хотя бы по линии прессы. Он согласен, что надо воздерживаться отличных выпадов и оскорблений». В конце отчета Астахов утверждал, что на все доводы Брауна дал соответствующие ответы и при этом особо указал на то, что поскольку ухудшение германо-советских отношений произошло, безусловно, по инициативе немецкой стороны, то только от нее зависит их улучшение. Советская сторона, мол, никогда не отказывалась улучшить отношения, если к этому были основания. Названные Брауном симптомы улучшения связей Астахов или отверг, или же поставил под сомнение и заявил, что «мы не имеем пока никаких оснований придавать им серьезное значение, выходящее за пределы кратковременного тактического маневра».
Так выглядели высказывания Астахова, переданные в записях Шнурре, Брауна и его самого. Обобщенный доклад временного поверенного в делах, направленный Потемкину 12 мая а 1939 г., подтверждает скептическую позицию Астахова, который, в частности, писал: «Немцы стремятся создать впечатление о наступающем или даже уже наступившем улучшении германо-советских отношений. Отбросив все нелепые слухи, фабрикуемые здесь немцами или досужими иностранными корреспондентами, можно пока констатировать как несомненный факт, лишь одно: это — заметное изменение тона германской прессы в отношении нас. Исчезла грубая ругань, советские деятели называются настоящими именами и по их официальным должностям без оскорбительных эпитетов». Астахов подчеркнул: «Но, отмечая эти моменты, мы, конечно, не можем закрывать глаза на их исключительно поверхностный, ни к чему не обязывающий немцев характер. Печать может изменить тон в обратную сторону в любой момент, так как никакого принципиального отхода от прежней линии она не выявила, став лишь сдержанней в отношении нас и корректней... Слишком уже ясны мотивы, заставляющие немцев изменить тон, чтобы к этому можно было в данной стадии относиться достаточно серьезно... хотя мы всегда готовы идти навстречу улучшению отношений»[592]. В беседе 15 мая, писал Астахов[593], Шнурре вновь затронул «тему об улучшении германо-советских отношений» и заверял Астахова «об отсутствии у Германии каких бы то ни было агрессивных стремлений в отношении СССР». Запись беседы Шнурре не сделал. Добиться успеха ему не удалось. Вероятно, Астахов продолжал «строго придерживаться указаний» и сожалел, что не имеет (для разговора) никаких инструкций[594].
В следующей беседе, 17 мая, Астахов, согласно записи Шнурре[595], отметил недоверие советской стороны и подчеркнул, что изменившийся тон германских средств массовой информации может означать всего-навсего тактическую паузу. Он говорил о «четко выраженном ощущении угрозы со стороны Германии». Вместе с тем — как записал Шнурре — он дал понять, что «нет никаких внешнеполитических противоречий между Германией и Советским Союзом», что не исключена «возможность изменения германо-советских отношений», и при этом «вновь упомянул Рапалльский договор» (нет никаких сведений о том, что этот договор прежде уже упоминался). Во всяком случае, Шнурре в разговоре осмелился спросить Астахова о состоянии англо-советских переговоров, тем самым раскрывая цели встречи. Астахов якобы ответил, что вряд ли они дадут желательный англичанам результат — при подобных обстоятельствах довольно необычная откровенность, которая уже сама по себе заставляет усомниться в том, что Астахов не имел сведений о положении дел на переговорах в Москве. Запись беседы 17 мая Шнурре завершает замечанием о том, что, сохраняя сдержанность в своих высказываниях, он лишь репликами побуждал Астахова разъяснять свою точку зрения — формулировка, которая указывает на недовольство того, кто читал первую запись, чрезмерной открытостью Шнурре в разговоре, а также на стремление Шнурре передать заявления Астахова с максимальной объективностью.
Сдержанность Астахова подтверждается «секретным докладом» ведомства Риббентропа о приеме в советском представительстве, устроенном для аккредитованных в Берлине иностранных корреспондентов 22 мая[596]. Как ни велик был интерес секретного информатора из сети Ликуса к любому жесту временного поверенного, который был бы приятен германской стороне, он был вынужден констатировать в своем отчете, что Астахов «тщательно (избегал) давать какие-либо ответы по существу», которые бы отвечали желаниям Риббентропа. «С непроницаемой улыбкой» он уходил от такого рода вопросов «и об отношениях между Германией и Россией также... высказывался сдержанно». Единственное существенное замечание Астахова сводилось к тому, что «в Москве готовы заключать только такие соглашения, которые основаны на взаимности. Россия, по его словам, готова подписать договор на принципах взаимности с любой державой, в том числе и с... Англией, Францией и... Германией», причем он тут же «поправился, заметив, что, разумеется, сказанное никоим образом не касается германо-русских отношений...».
Совершенно неправомерно в высказываниях Астахова усматривали «четко выраженное желание к взаимопониманию», которому «на германской стороне не было ничего равноценного»[597]. Знакомство с отчетами и личностью Астахова опровергает предположение о том, что это был легко поддающийся манипулированию и охотно приспосабливающийся к обстоятельствам советский дипломат, варьирующий собственные мнения в зависимости от потребностей и собеседника. В действительности Астахов был молодым, талантливым и прямолинейным донским казаком, основное поле деятельности которого относилось главным образом к Дальнему Востоку, где он делал свои первые шаги в качестве зарубежного представителя Советского государства. Его назначили в Берлин потому, что он отлично говорил по-немецки, был умен, способен к усвоению нового, имел хорошие манеры и давал аккуратные сообщения. Вряд ли он пользовался особым доверием Сталина. Имеются достоверные свидетельства, что вскоре после возвращение советского представительства в Москву он был арестован, приговорен к длительному тюремному заключению и осенью 1941 г. умер на Крайнем Севере[598]. Однако такая судьба постигла, за редкими исключениями, почти всех советских дипломатов, вернувшихся из Берлина с началом войны.
- Сталин и писатели Книга третья - Бенедикт Сарнов - История
- Гитлер против СССР - Эрнст Генри - История
- «Пакт Молотова-Риббентропа» в вопросах и ответах - Александр Дюков - История
- Так говорил Сталин. Беседы с вождём - Анатолий Гусев - История
- Так говорил Сталин. Беседы с вождём - Анатолий Гусев - История
- Отто фон Бисмарк (Основатель великой европейской державы - Германской Империи) - Андреас Хилльгрубер - История
- Книга о русском еврействе. 1917-1967 - Яков Григорьевич Фрумкин - История
- Открытое письмо Сталину - Федор Раскольников - История
- Исламская интеллектуальная инициатива в ХХ веке - Г. Джемаль - История
- Молниеносная аойна. Блицкриги Второй мировой - Александр Больных - История