Любовь императора: Франц Иосиф - Этон Цезарь Корти

23 апреля императрица отправляется в очередной продолжительный поход. Её сопровождает флигель-адъютант барон фон Гемминген, некий профессор и графиня Фестетич. Эта так называемая прогулка рассчитана на пять-шесть часов. По возвращении флигель-адъютант заявляет:

   — Вот это прогулка! Ваше величество! Настоящий рекорд! Впрочем, мне, охотнику, не привыкать ходить пешком!

В Бурге запоздалых путешественников уже поджидает озабоченный император. Он успокаивается, лишь увидев наконец Елизавету.

   — Вы ещё живы? — спрашивает он Марию Фестетич.

   — Не знаю, что и сказать, Ваше величество. Чувствуем мы себя превосходно, только умираем от голода. Мы совсем ничего не ели.

На это Франц Иосиф со смехом замечает:

   — Этого ещё не хватало... Это просто неслыханно! И бедному Геммингену пришлось вынести это так называемое удовольствие. А теперь быстрее за стол!

Вскоре все перебираются в Офен. И здесь Елизавета не прекращает свои многочасовые походы. Нередко продолжительность таких променадов растягивается до шести часов, и кайзер, покачивая головой, слушает доклад начальника полиции, что его подчинённым нелегко обеспечить безопасность Её величества, поскольку никто заранее не знает маршрута этих походов, так как Елизавета имеет обыкновение отправляться в путь куда глаза глядят, без всякого плана.

В июне, при традиционном посещении родных мест, императрица пытается совершить переход пешком из Фельдафинга в Мюнхен. В июле тоже начинаются прогулки в горы; чтобы отправиться вместе с ней, необходимо очень хорошо ходить пешком. 9 августа германский император в свои восемьдесят лет наносит визит в Ишль и замечает:

   — К сожалению, из-за слишком далеко зашедшей юности я уже не могу сопровождать Ваше величество в таких прогулках.

С ним чрезвычайно любезны, вечером его ведут в театр на спектакль «Обещание позади плиты», не задумываясь над тем, что в этой пьесе высмеивается пруссак.

На сентябрь планируется поездка императора в Триест и Далмацию. Министр-президент граф Таафе настоятельно желает этого, чтобы сгладить впечатление от подавленного в этом году восстания в Кривошийе, самой южной области Далмации, и оказать противодействие итальянской националистической ирреденте[57], приобретающей влияние в Триесте. При дворе все без исключения считают эту поездку весьма опасной. Можно не сомневаться, что тут или там на императора попытаются совершить покушение. Франц Иосиф собирается ехать один. Однако Елизавета, как всегда, оставаясь верной себе, считая, что мужу угрожает опасность, настаивает на том, чтобы сопровождать его. Её заботит судьба мужа, и она возмущается тем, что Таафе и наместник в Триесте втравливают императора в эту авантюру. Чутьё подсказывает ей истину.

14 сентября Рим покидают два заговорщика[58], в том числе Гульельмо Оберданк, чтобы выбрать удобный момент и отомстить мнимому тирану своего родного города Триеста.

16 сентября императорская чета под проливным дождём добирается до унылого Мирамара. Между тем бдительное посольство дало знать о заговорщиках, и едва те пересекли границу, как самый опасный из них был арестован.

В Мирамаре Елизавета вдвоём с Марией Фестетич, несмотря на проливной дождь, совершают по главной улице пешую прогулку до самого Триеста и обратно. Домой они возвращаются промокшие до нитки. В Триесте императорскую чету принимают 17 сентября. Все крайне возбуждены и взволнованы, только и говорят о покушениях, поэтому свита подозрительно озирается по сторонам. К счастью, открытие выставки проходит без каких бы то ни было происшествий. Каждый рад вечером оказаться дома целым и невредимым. На следующий день Елизавета выходит из дому, и в глаза ей бросаются надписи, сделанные чёрной краской на цоколе какой-то статуи: «Да здравствует Оберданк!».

Франц Иосиф собирается один посетить казарму и госпиталь, но Елизавета добивается того, чтобы пойти вместе с ним. Когда подают карету, она в сопровождении своей собаки по кличке Плато уже ждёт его. Елизавета внушает императору, что должна сесть слева от него — то есть со стороны побережья, потому что якобы не может сидеть на солнце. В действительности она делает это, поскольку считает, что таким образом сможет лучше защитить императора. Франц Иосиф берёт с собой минимальную свиту:

— Нужно захватить с собой только тех, без кого никак не обойтись, — считает он, — здесь действительно везде подстерегает опасность.

Вечером на пароходе компании Ллойд должен состояться бал. Море сильно штормит, и льёт проливной дождь. По мокрой мраморной лестнице императорская чета в сопровождении свиты спускается от Мирамара, как некогда Максимилиан и Шарлотта, отплывавшие навстречу неизвестности. Происходящее напоминает маскарадное шествие. Все облачены в непромокаемые плащи, в том числе и сам император, у плащей подняты капюшоны. Лакеи освещают путь факелами. Процессия садится в баржу, которая покачивается на воде у подножия лестницы и тут же, борясь с волнами, покидает защищавшую её гавань. Императрица сидит неподвижно, словно мраморное изваяние, в ярком свете лодочного фонаря; лицо у неё спокойное, задумчивое, как всегда, когда она чем-то озабочена. Франц Иосиф весело болтает, чтобы как-то разрядить серьёзную ситуацию. Мария Фестетич думает о министре-президенте Таафе, который должен нести ответственность за всё это рискованное предприятие, а сам наверняка расположился с сигарой во рту в удобном кресле, в тепле и уюте. И это в то время, когда императорскую чету глухой ночью шторм носит по волнам в какой-то ореховой скорлупе. Позади виднеется Мирамар, озарённый каким-то магическим светом, будто сказочный замок. Канонерская лодка «Люцифер», которой предстоит доставить августейшую пару на пароход, ярко иллюминирована и украшена флагами. Когда барка причаливает к трапу лодки, оказывается, качка столь сильна, что императорская чета со свитой попадают на борт с огромным трудом, рискуя жизнью. Звучит императорский гимн, временами заглушаемый криками «ура», но все дрожат от холода и волнения. Судно сразу же разворачивается к живописному Триесту, амфитеатром поднимающемуся вверх и сверкающему тысячами огней. Елизавета любуется этим зрелищем и с улыбкой произносит:

— Это напоминает мне Валерию, когда она была ещё совсем мала. Как и остальных детей, ей нравилось всё то, что таило в себе опасность, и я всегда говорила ей: «Смотреть можно, а дотрагиваться нельзя!».

В этот момент сверкнула молния и раздались ужасные раскаты грома. Улыбка замерла на лице императрицы, и она снова сделалась серьёзной. Когда «Люцифер» причаливал к пароходу «Берениче», где намечалось устроить бал, непогода достигла своего апогея. Оказалось, что перебраться с одного судна на другое на этот раз совершенно невозможно. Приходится запастись терпением и ждать целый час. Между тем невзирая на разгул стихии, на пароходе пускают фейерверк: сотни ракет просто не желают взлетать, другие всё же поднимаются в небо, и сверкающие россыпи их огней соединяются с ослепительным блеском молнии. Наконец каким-то чудом с парохода на «Люцифер» удаётся перебраться наместнику, и он умоляет Их величеств больше не подвергать себя опасностям, которые таит непогода. Впрочем, причина не только в разгуле стихии: на «Берениче» внезапно обнаружили течь, и все мужчины встали к помпам, но об этом, правда, императору не сообщают.

«Люцифер» вновь медленно поворачивает к сияющему Мирамару. Непогода немного стихает, и на всё ложится отпечаток какой-то дикой романтики. Однако Франц Иосиф, который не отличается поэтическим отношением к окружающему, разом разрушает это настроение.

   — Графиню Фестетич сейчас будет тошнить... Взгляните только, как она побледнела, — замечает он сухо.

На следующий день всё залито солнцем, на море стоит полный штиль, в саду великолепие цветов. Перемена по сравнению с тем, что творилось накануне, настолько разительна, что трудно себе даже представить! По гладкому как зеркало морю императорская чета отправляется в Дуино к князю Таксису. Там устраивается грандиозный обед. Один из приглашённых выпивает содержимое чаши для полоскания рта, после чего становится удивительно тихим. Елизавета видит это и изо всех сил сдерживается, чтобы не засмеяться. Но вскоре всё забывается. Лишь когда Их величества вновь вернулись в Геделе и Елизавета делится своими переживаниями с Валерией, всё её негодование прорывается наружу, она до слёз возмущена не только оказанным приёмом, но и неблагоразумным поступком Таафе. Когда министр-президент является к Их величествам и с видом победителя — ведь всё закончилось благополучно — рассуждает о всесторонне продуманных им мерах предосторожности, Елизавета не выдерживает, выходит из себя, обрывает его и говорит ледяным тоном: