След ангела - Олег Рой

— Ну ма, ну что ты… — басовито промычал в ответ Саня. И замолчал. Да и что тут скажешь? Время слов закончилось, настала взрослая пора — время дел. С тех пор, когда его друзья собирались выпить, Санька мрачнел, каменел лицом, и на все предложения присоединиться к ним твердо отказывался. За это его в компании даже стали звать «мусульманом» или «мусульманином» — им вроде бы по Корану спиртное запрещено, хотя Ренат Айдаров всегда умел найти в этом запрете лазейку, заявляя что-то вроде: «Это виноградное вино нельзя, а про пиво никто ничего не говорил», или: «Сейчас темно, значит, Аллах не видит».

Сделал Санька из разговоров с родителями в тот день и другие выводы. Брать у матери деньги вдруг стало как-то неловко, а отец им почти не помогал. Пораскинув мозгами, Санька стал экономить на себе, а в каникулы между восьмым и девятым классом подрядился грузчиком в мамкин магазин, где неплохо подработал. Половину денег честно отдал матери, а половины хватило на кое-что необходимое, в том числе и на мобильник — в тот момент у него единственного в классе не было сотового. А теперь появился, пусть и недорогой, не из навороченных.

С последним летом вышло еще лучше. Мамин двоюродный брат, живший в деревне на берегу Дона, позвал племяша в артель плотников, строить турбазу. До сих пор, стоило Саньке зажмуриться, перед глазами тут же появлялись ослепительные свежеструганые бревна, на верный глаз промеренные брусья, рыжие искры, летящие из-под жала стамески на точиле, и, конечно же — облака, плывущие в светлом небе, отражаясь в бесконечной речной глади.

И это был совсем другой мир. Не курортный и не школьный. Это был мир взрослый, серьезный. Мир тяжелого труда и доброй усталости.

Трудиться, конечно, было нелегко. Санек работал наравне со взрослыми, от зари до зари, ворочая бревна руками в матерчатых перчатках, чтобы не сбить ладони до кровавых мозолей. Отсюда и тот странный загар, на который обратила внимание Лила — руки-то закрыты, лицо его от палящего, бьющего в глаза солнца скрывал козырек бейсболки, а вот остальное тело загорело дочерна, поскольку ходили все голыми по пояс.

День за днем Санек махал широким плотницким топором, работал теслом и фуганком, конопатил и смолил, дымил наравне со старшими сигаретой на перекурах. А с выпивкой к нему, слава богу, не приставали — дядька установил строгий сухой закон. Артельщики звали своего начальника не иначе как Генерал и слушались его беспрекословно. Еще бы! Вокруг, наверное, километров на двести не было другой такой прибыльной работы. Край был бедный. Местные мужики, кто еще не уехал на заработки, не сел в тюрьму и не спился, ловили рыбу или копались в огородиках под неусыпным наблюдением жен и завистливо слушали доносящийся с берега звонкий перестук топоров. Бригадир никак не выделял племянника из остальных, поблажек ему не делал, но, когда пришло время расчета, заплатил, как всем, по справедливости.

Вот это было настоящим праздником! Вернувшись в Москву, Санька сразу же, не забежав домой бросить вещи и помыться, рванул на «Савеловскую» — покупать компьютер. К началу учебного года он уже подсоединился к Интернету, накачал себе всякого-разного и, наверное, впервые за все школьные годы почувствовал себя не хуже других. Даже почти не хуже другана Артема Белопольского.

* * *

Темина фамилия вызывала вопросы у каждого нового преподавателя.

Подняв Артема с места на уроке или остановив на перемене, он (или она) спрашивал:

— Как же, интересно, твои родители при советской власти жили с такой контрреволюционной фамилией? Белопольские — это ведь от белых поляков?

Темка знал ответ столько, сколько себя помнил:

— А раньше у нас была другая фамилия.

— И какая же?

— Краснопольские. Получалось, что от слов «красное поле». Похоже на название колхоза.

На это никто не знал, что ответить. Может, шутка, а может, нет.

В отличие от большинства своих одноклассников, Артем уже с раннего детства знал, чем будет заниматься, когда вырастет, — пиаром, как и его отец. Выборы на большие и малые посты проводятся где-нибудь почти все время, и те, кто хочет эти посты занять, отлично понимают, что без грамотных консультантов-помощников успеха им не добиться. А Белопольский-старший считался чуть ли не одним из лучших специалистов. Он разъезжал по всей стране, инструктировал кандидатов, как вести себя и топить конкурентов, и очень неплохо на этом зарабатывал. Разумеется, сыну предстояло пойти по его стопам.

Санька знал, что Тема Белопольский искренне к нему привязан, но ясно представлял себе и то, насколько они не пара. Вернее, пара, но ненадолго. До окончания школы, никак не дальше. Есть такое детское стихотворение про зверят, которые дружно играют вместе на площадке молодняка в зоопарке — но, когда вырастут, разведут их по разным клеткам, и лучше им потом больше не встречаться. К последнему классу нехитрую мудрость этого стишка усвоили, наверное, уже все ребята. А уж Тема — тот вообще мог бы пересказать ее такими умными словами, что его не понял бы не только никто из соучеников, но и многие из взрослых. И Тема прекрасно осознавал, что раньше или позже, но Санек станет для него прошлым. Добрым, приятным воспоминанием — как память о первом мороженом, съеденном когда-то тайком от родителей. Или о первой тайком от них же просмотренной порнушке.

Когда это случится, когда Санек отстанет или, лучше сказать, сойдет с дистанции, — Артем заранее определить не мог. Но, созваниваясь с товарищем, делясь с ним жвачкой, прогуливаясь по улицам, он иногда поглядывал на него словно бы со стороны. И как бы он удивился, если б случайно встретил ответный взгляд Сани — точно такой же, несущий в себе будущее прощание! Слишком уж они были разными, в первую очередь по семейному достатку. Отец Артема то и дело приносил домой пухлые конверты с долларами, мать, риелтор, на выгодных сделках зарабатывала немногим меньше. У обоих было по хорошему автомобилю, третий, «какой-нибудь симпатичный джипеныш», по маминому выражению, был обещан Теме на восемнадцатилетие, если он к тому времени получит права. Жили Белопольские в огромной четырехкомнатной квартире, и еще одна, «холостяцкая» студия в мансарде, гарсоньерка, как шутливо называли ее в семье, дожидалась, когда Тема начнет самостоятельную жизнь, поступив на социологический факультет МГУ.

И хотя, по сути, это поступление было ему уже давно обеспечено, Тема все равно к нему готовился. Не только занимался с репетиторами, но и самостоятельно (пусть не совсем самостоятельно, а под папиным руководством, но все же) изучал социологию. Причем не только теорию, но и практику. Весь прошлый год будущий социолог носил с собой в школу толстую тетрадь, где на разворотах рисовал кружочки и стрелочки. Сложный порядок этих значков должен был показывать взаимоотношения одноклассников, их вражду и дружбу.

А вражды еще в прошлом, десятом, классе и особенно в девятом было больше чем достаточно. Сейчас, в одиннадцатом, после лета даже странно было вспоминать, как резко тогда разбился вдруг коллектив на две команды — сначала разделились парни, потом за ними потянулись и девчонки, почти все, только Коза и Лила оставались в стороне. Девочки шептались друг у друга за спиной и плели тонкие интриги, мальчишки в основном выясняли отношения более простым и прямым способом — кулаками. Чуть не на каждой перемене случались стычки, после уроков во дворе вспыхивали крупномасштабные драки. Чтобы наладить систему распознавания «свой — чужой», одна группировка ходила по школе с обязательно расстегнутым воротником, другая, наоборот, верхнюю пуговицу держала застегнутой. И бывало, что один из ребят подходил к другому и говорил: «А ты чего пуговицу расстегнул? Ты не из наших. А ну, застегни, а то получишь!»

Тема Белопольский вместе с Саньком входил в команду расстегнутых, но на рожон старался не лезть, от драк уклонялся, был, если можно так выразиться, идеологом, кем-то вроде начальника штаба. В его тетрадке множились схемы и сопоставления: кто кого сильнее физически (данные собирались на уроках физкультуры), кто кого побьет в схватке — тут были разные варианты. Свою тетрадь Белопольский считал стратегически важным документом и никогда не оставлял ее в сумке — носил по школе на животе, заправленной за брючный ремень.

Однажды, когда все свары и бои сами собой если не прекратились, то пошли на спад, он показал Сане тщательно разрисованную цветными фломастерами схему. По этой схеме выходило, что оба отряда — «застегнутые» и «расстегнутые» (сами они себе названий так и не придумали) — сложным образом группировались вокруг двух полюсов, вокруг двух главных красавиц класса — хохотушки Наири Погосян, дочки владельца медицинского центра (в классе ее для удобства звали Ирой), и барбиобразной блондинки Алины Кузьминой, уже начавшей карьеру и жизнь модели. У каждой из них было по три-четыре поклонника, у тех — близкие друзья-приятели, и так цепочка дружбы и вражды тянулась по всему классу — от одного ученика к другому. Санек в этой схеме был на периферии, а Тема, прицепленный к нему тонкой чертой, проведенной по линейке, вообще ото всех в стороне.