Представление о христианах в античном обществе - Борис Деревенский

Архаические предания о соитиях женщин-прародительниц с тотемными животными и рождении от них полулюдей-полузверей были излюбленными сюжетами античных мимов (фарсов), рассчитанных на широкую публику и имевших у нее огромный успех. Апулей, подробно описав в своих «Метаморфозах» (X, 19-22) совокупление с ослом знатной дамы (по его выражению – «ослиной Пасифаи»), не только продемонстрировал, как легенда превращается в фарс, но и дал представление о том, как подобная сцена должна была разыгрываться на театральных подмостках. На эту же тему высказался и едко высмеивающий римские нравы Ювенал:

Вот по вертепу всему повторяется крик ее дружный:

«Можно, пускайте мужчин!» – Когда засыпает любовник,

Женщина гонит его, укрытого в плащ с головою.

Если же юноши нет, бегут за рабами; надежды

Нет на рабов – наймут водоноса: и он пригодится.

Если потребность есть, но нет человека, – немедля

Самка подставит себя и отдастся ослу молодому (asello).

О, если б древний обряд, всенародное богослуженье

Пакостью не осквернялось!

(Сатиры, VI, 328-336; Пер. Ф. А. Петровского (1937 г.)

Теперь понятно, почему представленный в Карфагене Onocoetes вызывал дружный смех: зрители увидели знакомую им картинку из мима.

Стоит обратить внимание на то, что в сочинении «К народам» Тертуллиан описывает автора этой сатиры как иудея, хотя и «предавшего собственную религию». Последнее замечание, видимо, отражает особенное недовольство Тертуллиана тем, что подобный выпад против христиан делает никто иной как представитель народа, религия которого «близка христианству», – народа, который сам издавна обвиняется в ослопоклонстве, и благодаря которому это обвинение получили христиане. Но что, однако, означает выпад этого иудея? Некоторые исследователи (Herzog, Haugh) предположили, что речь может идти о попытке евреев отвести от себя таким образом обвинение в ослопоклонстве. С. Краус исключал такой вариант: «это просто глупое остроумие грубого наемника, который оставил еврейское вероисповедание, чтобы стать борцом с дикими животными, как заявляет сам Тертуллиан» [28]. Мы же, со своей стороны, вполне допуская, что данный иудей полностью усвоил эллинистическое мышление, не отвергаем и того предположения, что иудеи диаспоры в полемике с христианами прибегали к такого рода приемам.

Обратимся к уже упомянутому Палатинскому граффити, изображающему Алексамена, поклоняющегося распятому божеству с ослиной головой. Несмотря на внешнее сходство этой картинки с карфагенской сатирой, ряд исследователей доказывает, что здесь мы сталкиваемся с другим явлением, и что палатинский рисунок – вовсе не карикатура на христианский культ. Художник нисколько не желал осмеять Алексамена, иначе не стал бы в другом граффити называть его «верным». Дело в том, что Алексамен действительно поклонялся ослоголовому божеству (!) Полагают, что он принадлежал к иудео-христианской секте сифиан, о которой христианские ересиологи сообщают, что она почитала Иисуса как «сына человека» и в этом качестве отождествляла его с библейским Сифом, сыном Адама (=Человека) (Филастрий. О ересях, 3; Епифаний. Панарион, XXXIX, 1-4). Действительно, среди гностических рукописей, найденных в Наг-Хаммади, имеются сочинения, в которых превозносится «великий и нетленный Сиф, сын Адама», «отец живого и непоколебимого рода», к которому принадлежит и Христос (Евангелие египтян, Три стелы Сифа и др.). И хотя в найденных рукописях прямо не говорится о тождестве Сифа и Христа, надо думать, такой взгляд также имел место. На это, в частности, указывает определение «нетленный» Сиф. Далее, полагают исследователи, тождественность имен Сифа (Sh. q) и Сета (Sh. q) привела сифиан, равно как и некоторые другие гностические группы, к отождествлению Сифа, сына Адама, с Сетом-Тифоном [29]. Таким образом ослоголовый бог Сет-Тифон слился с библейским Сифом и, через него, с Иисусом, и именно это синкретическое божество изображено распятым на кресте на Палатинском граффити. Сифианский характер этого рисунка доказывается и тем, что загадочный знак «Y» направо от головы распятого весьма напоминает символ двух путей подземного царства, встречающийся на сифианских магических дощечках. В частности, в виде знака «8» он имеется на дощечке, относящейся к III веку, на которой рядом с текстом заклинания изображен ослоголовый демон с бубном в одной руке и с палкой в другой. Судя по тексту, некий возница ипподрома заклинает этого могущественного демона, в котором угадываются черты Сета-Тифона, воздействовать на его конкурентов-возниц так, чтобы те не смогли победить его на скачках [30]. Не исключено, что и этот возница, и римский юноша Алексамен находились в рядах одной и той же секты.

Аргументы исследователей, думающих таким образом, кажутся вполне убедительными. И все же в приведенной цепи рассуждений есть слабое и уязвимое звено. Описывая гностиков-сифиан, ни Филастрий, ни Епифаний Кипрский не говорят, что они отождествили патриарха Сифа с египетским богом Сетом-Тифоном. Это целиком и полностью догадка современных исследователей. Церковные ересиологи в данном случае вовсе не упоминают Тифона, равно как и древнеегипетского Сета. Вообще под именем «Сет» (Sh. q) это египетское божество фигурирует в античной литературе крайне редко (в частности, у Плутарха. Об Исиде и Осирисе, 41, 49); обычно его называли греческим именем Тифон. Также называется этот бог и в дошедших до нас сочинениях гностиков. Сомнительно поэтому, чтобы сифиане оперировали именем «Сет» и сопоставляли его со своим эпонимом Сифом.

Стоит также учесть, что в гностическом «Втором трактате великого Сифа» (Cod. VII, 2), найденном в Наг-Хаммади и также, по-видимому, принадлежащего сифианам, говорится, что вместо Христа распят был Симон Киринеянин, которому, дабы обмануть преследователей, был придан облик Иисуса, а сам Христос благополучно избежал казни и взошел на небо. Из этого следует, что сифиане вряд ли вообще пользовались символикой распятия.

«Поклоняющиеся солнцу, кресту и фаллосу»

Передав мнение о поклонении христиан ослиной голове, Тертуллиан обращается к другим воззрениям того же рода: «Думают, что мы поклоняемся кресту… Некоторые же думают правильнее и разумнее, что наш Бог – солнце. Но даже если нас причислят к персам, то мы все-таки солнца, нарисованного на полотне, не чтим: оно у нас на небесном своде» (Апология, XVI, 6, 9). По первому пункту, представляющим собою обвинение в фетишизме, апологет уходит от прямого ответа, прибегая к своей излюбленной тактике нападения как лучшей формы защиты: он высмеивает деревянные истуканы в «языческих» храмах и заявляет, что и в традиционной религии имеются сакральные предметы, которые можно уподобить кресту. Одним словом: у вас картина не лучше. По второму пункту, касающемуся солнцепоклонства, Тертуллиан рассуждает: «Думают так, заметив, что мы молимся на восток. Многие из нас в молитвенном порыве к небожителям шепчут молитву, обратившись на восток. День солнца (=воскресенье) мы отдаем радости, но совсем по другой причине, чем почитатели солнца» (там же, XVI, 10-11).

Для сегодняшнего исследователя эти замечания Тертуллиана столь же любопытны и ценны, сколь и загадочны. Любопытны и ценны они тем, что вводят нас в курс тогдашней полемики между приверженцами новой веры и традиционалистами, а загадочны они потому, что открывают нам такие стороны этой полемики, которые впоследствии уже не наблюдаются и которые с течением времени потеряли свою значимость. О том, что христиане обвинялись в солнцепоклонстве, мы читаем только у Тертуллиана. Другие авторы, и христианские, и не-христианские этого не отмечают. Но та обстоятельность, с которой Тертуллиан объясняет и опровергает мнение о поклонении христиан солнцу, свидетельствует о том, что мнение это было довольно распространено. Иронизируя по этому поводу, апологет отсылает читателя к персам, известным античному обществу как огне- и солнцепоклонники. По его мнению, недруги Церкви пытались уподобить христиан персам-зороастрийцам. Мы же со своей стороны можем усмотреть в данном представлении, как и в случае с обвинением в ослопоклонстве, антиеврейскую подкладку. Еще Диодор Сицилийский со ссылкой на Гекатея Абдерского (IV-III вв. до н. э.) писал, что иудеи почитают «небо, объемлющее землю, веря, что оно есть бог и владыка мира» (XL, 3, 4). У Ювенала, выражавшего крайнее недовольство заполонившими императорский Рим чужеземцами-переселенцами и новшествами, внесенными ими в римский быт, встречается такой дистих:

Выпал по жребью иным отец – почитатель субботы:

Лишь к облакам их молитвы идут и к небесному своду.

(Сатиры, XIV, 95-96) [31]

Замечание это относится к прозелитам иудаизма и иудейскому культу. Правда, указанные облака и небеса не совсем то же, что и солнце, в поклонении которому, согласно Тертуллиану, подозревались христиане. И все же некая общность здесь присутствует: и иудеи, и христиане обращаются в своих молитвах к небу, находя в нем некий объект или объекты поклонения. Тертуллиан связывает такое представление с ориентацией христианской молитвы навстречу всходящему солнцу, а также с христианскими молитвенными собраниями в «день Солнца», т. е. в воскресенье. Культовая практика эта зафиксирована во многих раннехристианских документах. Впоследствии о поклонении на восток с гордостью писали Ориген (О молитве, 31) и Иоанн Дамаскин (Изложение веры, IV, 12). То же самое обращение при молитве к востоку, «где царственно всходило солнце», подмечено у служителей египетских культов (Апулей. Метаморфозы, II, 28) и других восточных религиозных групп. По словам Плиния, христиане «имели обычай в определенный день собираться на рассвете и читать, чередуясь между собою, гимн Христу как богу» (Письма, X, 96, 7. – разрядка моя, Б. Д.), из чего так же можно заключить, что гимн этот пелся в сторону всходящего солнца. Вполне вероятно, поэтому, что восточная ориентация христианской молитвы сыграла свою роль в формировании преставления о солнцепоклонстве христиан.