Сын игромана - Надежда Веселовская

У Вали сжалось сердце: ну почему первый же аборт навсегда лишил ее материнства? И зачем она пошла на этот аборт? Можно было вырастить ребенка без мужа, раз уж не получилось создать семью, а для присмотра привезти из пригорода свою тетку-пенсионерку… Как-нибудь прожили бы, не умерли! Вопрос решался семь лет назад – не продешеви она тогда, и картина с девочкой и старухой могла бы иметь к ней самое непосредственное отношение…

Валя достала платочек, чтобы промокнуть вспотевший лоб, ну и глаза заодно…

– Дэвушка? – с восточным акцентом сказали сзади.

6

Небольшая школьная комнатка психолога была обставлена изысканной, красивой и удобной мебелью: круглый столик, два низких кресла и замшевый диванчик у стены. На столе вазочка, в ней – голая ветка изогнутой как змея японской сакуры. А возле двери теснились плотно набитые в ведро с водой гладиолусы, георгины, астры, гвоздики, розы, от которых на всю комнату наносило нежным цветочным запахом.

– Можно к вам, Артур-сан? – спросил за дверью твердый молодой голос.

– Входи, Кимушка, – отозвался психолог Артур Федорович. – Милости прошу к нашему шалашу.

В комнату зашел невысокий смуглый человек крепкого сложенья, черные волосы которого резко контрастировали с белым полотняным костюмом. Глаза у него были словно два не до конца прогоревших уголька, вспыхивающих порой в темной глубине красноватыми точками. От всей его складной, словно напружиненной фигуры исходила нетерпеливая энергия.

– Неужели ты вот так нараспашку по улице шел? – не скрывая восхищения, покачал головой Артур Федорович.

– Я в кимоно и зимой хожу, не то что сейчас. Тем более от Центра до вашей школы не более километра…

– Да, Ким, вот я и передвинулся, выходит, на километр. В Центре нет теперь драмкружка… Или уже завели новый?

– Не успели. Да вы не расстраивайтесь, Артур-сан, всегда можно переиграть…

– У тебя все просто, самурай. А я уже пожилой человек, много повидавший и, увы, много переживший. «Я хочу свободы и покоя», как Лермонтов, «Я б желал забыться и заснуть!»

– Ну-ну, это слишком, – оборвал Ким. – Кто забудется, того разбудят. Из океана сущего выпасть нельзя. Водку пить будете? – Гость достал из-за пазухи бутылку «Столичной».

– Ба-а, да ты понимаешь, где мы с тобой находимся? Да ты знаешь, что будет, если директор или кто еще…

– А у вас разве нет ключа?

Артур Федорович театрально шлепнул себя по лбу, потом достал, пошарив в кармане, ключ и запер дверь изнутри. Ким тем временем ставил на круглый столик пластмассовые стаканчики и такое же блюдце, на которое высыпал из пакета горсть кроваво-ярких ягод кизила. Блики от них заиграли в его глазах, перекликаясь со вспыхивающими внутри точками.

– Выпьем, Артур-сан.

– Отчего же теперь не выпить, – кивнув на запертую дверь, согласился хозяин комнаты. – В водке есть витамин, сказал Хо Ше Мин. Твое здоровье, самурай!

– За торжество сущего, – не согласился Ким. – И за боевые искусства Востока.

В третий раз выпили за музу Мельпомену, которой Артур Федорович был предан с юности: сперва он пытался сделать артистическую карьеру, потом долгое время руководил драмкружком. А вот на старости лет пришлось переквалифицироваться в психолога, благо у него завалялась давняя справка об окончании соответствующих курсов. Эх, жизнь пропащая… После третьего тоста Артура Федоровича развезло, на его оплывших щеках проступила мелкая розовая сыпь, а глаза застлали прозрачные слезы. Он вертел в пальцах пустой стаканчик, заглядывал в него, словно ища на дне осадок того самого витамина, о котором высказался азиатский лидер:

– Вот ты пьешь, Кимушка, и все крепенький как огурчик. А во мне спиртное рождает слабость. На слезы и на слова… Я ведь сейчас тебе все свои тайны могу выдать!

– Да какие там тайны, – махнул самурай своим полотняным рукавом. – Будто я их и без вас не знаю, коли на то пошло!

– Спорим, что не знаешь! – Психолог в возбуждении пристукнул о стол ладонью.

– Что на кон?

– Все эти цветы, – плавным жестом артиста повел рукой Артур Федорович в сторону ведра с букетами. – Все эти букеты, принесенные в школу невинными детскими руками…

– Нужны они мне, – отмахнулся гость.

– Ты только подумай, скольких баб сможешь осчастливить, ибо каждая решит, что цветы куплены специально для нее. И недешево! Ведь бабы не догадаются, откуда…

– Что это вы все о бабах, Артур-сан? – прищурился Ким. – Можно подумать, они вам очень нужны! Будто я не знаю, что ваши, скажем так, интимные предпочтения лежат в другой сфере…

– То есть как это… в другой? – повторил Артур Федорович, сорвавшись на шепот.

– А вот так. Будто я не знаю, из-за чего вы бросили в Центре драмкружок! А потом достали какую-то липовую справочку о психологии и заделались школьным душецелителем, благо подвернулась возможность. Я знаю, почему именно школьным!

Артур Федорович издавал не вполне членораздельные звуки, выражающие потрясенье, страх и сконфуженность.

– Да вы не переживайте, сан, – покровительственно усмехнулся ничуть не смущенный Ким и бросил в рот ягоду кизила. – Это еще не то, из-за чего стоит переживать…

– Не то? – ошарашено переспросил Артур Федорович.

– Вот именно. Это житейская мелочь, не имеющая прямого отношения к серьезным вещам. А иначе наш разговор был бы совсем иным.

– Но откуда ты… – вдруг забеспокоился Артур Федорович. – Это что – видно по мне, по моей манере? Как я что делаю – заметно, да?

– Ничего не видно и ничего не заметно. Работайте себе в школе, если вам так нравится. А детей, которые к вам придут, направляйте еще в ЦДТ, в секцию боевых искусств Востока. Мне как раз нужны на первых порах такие, которые ходят к психологу…

– Какие? – не понял Артур Федорович.

– Ну рефлексирующие, неуверенные в себе…

– А зачем они тебе, Кимушка? – вылупил глаза собеседник. – Ведь ты не…

– Нет, я не потому занимаюсь с детьми, – вновь усмехнулся Ким. – У меня другие цели. – Его удивительные красноватые точки опять блеснули в абсолютно черных глазах. – Знаете, сан, мои занятия связаны с мировоззрением. И дети мне нужны всякие, но с податливых легче начинать. Чтобы уже без осложнений…

– Разве они тебе противодействуют, Кимушка? Тебя нельзя не послушать: и по дисциплине боевых искусств… и по характеру… Мне самому подчас хочется упасть перед тобой на колени и молить, чтобы ты меня пощадил… – лепетал Артур Федорович заплетающимся языком. Очевидно, так сказывалось эмоциональное потрясение, усиленное действием алкоголя.

– Возьмите себя в руки, Артур-сан. И не выходите отсюда сразу, сперва смочите платок, – Ким кивнул в сторону ведра с цветами, – и оботрите физиономию. Она у вас розовая, как спина осьминога.

– Мудрый совет. Непременно исполню, непременно…

– И присылайте ко мне в секцию мальчишек, договорились? Безвольных, запуганных, которые в случае чего боятся возвысить голос. Я бы, конечно, справился и в ином случае, но не хочется сразу иметь дело с родителями. Родители – это уже следующий этап… Словом, посылайте их ко мне, а уж я разберусь!..

Артур Федорович с растерянным видом кивал.

– Договорились? – нажимал Ким. – Значит, жду в Центре рекомендованных вами мальчишек. И девочек тоже. Но ведь вы будете работать именно с мальчишками, не так ли? – подмигнул он своим антрацитно-черным глазом. Артур Федорович после последней фразы уронил отяжелевшую, с явными залысинами голову на скрещенные руки.

– Хорошо, что моя ветка стоит у вас на столе, – как ни в чем не бывало продолжал Ким, трогая двумя пальцами извилистую сакуру. – Она одна сто$ит сотни таких цветов, как ваши! – презрительно скривился он в сторону набитых в ведро школьных букетов. – Через три дня ото всей этой мишуры ничего не останется! Разве такой должна быть настоящая красота?

– Она на змею похожа, Кимушка. Я, конечно, поставил ее на вид, как твой подарок… но ведь это совсем гадюка…

– А что такое гадюка, как вы себе представляете? Сочетанье ума и силы!

– Но ведь змея, змеиный яд – символ зла… Адама и Еву кто искушал? – нетвердым языком пытался спорить психолог.

Но Ким не желал выслушивать никаких возражений.

– Змея символ мудрости, а с помощью яда она утверждает свое могущество! – отрезал он. – Мы должны не губы кривить, а учиться на ее примере…

С этими словами он ловко поддел со стола ключ и через секунду исчез за дверью.

7

Внешне Ирина продолжала жить, как прежде: работала, ходила по магазинам, дома стояла у плиты, мыла пол, запускала стиральную машину. Только очень внимательный человек мог бы заметить в ней перемену: она стала больше молчать. Раньше, когда, бывало, медсестры и регистраторши, собравшись вместе, начинали жаловаться на жизнь: вот, мол, сидят они, бедные, в клинике с утра до ночи, а дома еще гора всяких дел, – голос Ирины тоже звучал в этом хоре не из последних. И на мужа она была не прочь посетовать: дескать, такой-сякой, по хозяйству помогает мало, а в театр вообще не вытащишь. На самом же деле эти жалобы были своеобразным кокетством, ибо таили в себе оттенок похвальбы. Мало помогает, когда у многих мужья не помогают совсем. А сколько женщин были бы счастливы назвать своей главной проблемой с мужем то, что его трудно вытащить в театр! И вообще, искусственно прибедняясь в оценке своей семейной жизни, Ирина давала собеседницам понять, что ее критерии в данной области весьма высоки.