Прозорливый идиот, или Ложимся во мрак - Алина Николевская

– Попить дашь? – произнёс я, с трудом ворочая языком. – И ещё в туалет хочется.

– Попить не проблема, – Илья снял с плиты и подал мне чайник, к носику которого я немедленно припал. – А что касается поссать, то это на улице. В сортире дед засел с простатой, а в коридоре очередь выстроилась – не прорваться.

Это было воистину так. Когда шли к входной двери, мой благодетель коротко бросал:

– Это мать, это сестра моя, мой брат, подруга его, в гражданском браке живут.

Находившиеся в коридоре люди хранили молчание, не отвечая на мои несколько судорожные от осознания неловкости ситуации кивки.

– И это не считая детей, которые, слава богу, гадят в памперсы и в горшки, – добавил Илья, когда мы уже стояли у лифта.

– Всегда у вас так? – спросил я, не придумав ничего более осмысленного. – Или просто на семейный праздник съехались?

– У нас такой праздник каждый день, – он упёрся в меня горячим, злым взглядом. – Одиннадцать человек на шестидесяти квадратных метрах, но при этом у каждой семьи – машина. Вот в чём причина московских пробок. Понял?

– Не совсем, – признался я.

Он вынул из пачки сигарету и закурил, загородившись от меня облаком дыма.

– Объясняю. Русский человек, не имея возможности купить квартиру, покупает машину, – в кредит, во всём себе отказывая, но покупает. Чтобы чувствовать себя человеком. Понял? У меня, например, дом рядом с метро и работа рядом с метро, но я ни за что на работу на метро не поеду, если только машина сломается.

– Почему? – искренне изумился я.

– Потому что, когда захожу в метро, зная, что даже в нормальном сортире мне отказано, чувствую себя таджиком. Понял? Я – русский человек! Вот до чего евреи-либерасты страну довели! Но ты не бойся, – он потрепал меня по плечу. – Мы, когда придём к власти, русскую национальную буржуазию не тронем.

Тема «либерастов» всплыла несколько дней спустя, когда мы встретились с Ильей в баре, где собирались футбольные фанаты – туда меня затащил мой приятель – бывший член команды «Спартака».

Илья сразу огорошил меня вопросом:

– Ты русский или не русский?

– Ну, русский, – я уже порядком нагрузился, поэтому медленно соображал.

– А раз русский, должен ненавидеть либерастов, так?

– Ну, допустим.

– Или хочешь, чтобы страна снова погрузилась в хаос?

Словосочетание «страна снова погрузилась в хаос» неожиданно нашло отклик в моей душе, ибо в этой стилистике изъяснялись отец и его сообщники, когда пьянствовали у нас в поместье:

– Стране нужна твёрдая рука.

– В стране нужно навести порядок.

– Западная демократия – не пример.

– Хватит, наелись демократии.

– На Западе нет нефти.

– Там нет газа.

– Нет алюминия.

– За ними только американские банки.

– Нью-йоркские банки.

– Еврейские банки.

– Америке скоро конец.

Убедительность интонации завораживала…

– Не хочу! – откликнулся я с таким энтузиазмом, какого Илья от меня уже не ждал. – Не хочу, чтобы страна снова погрузилась в хаос.

– Тогда пошли.

– Куда?

– Бить морды либерастам.

Это меняло дело, но отказаться от участия в мероприятии я не мог из-за нежелания прослыть трусом. Поэтому нехотя поплёлся к двери.

На улице какие-то невыразительного вида молодые люди уже грузили футбольных фанатов в автобус, где на полу в проходе между сиденьями лежали бейсбольные биты. Затем последовал инструктаж:

– Ваше дело затеять драку, потом появится милиция и заберёт кого надо.

– А кого надо? – спросил я, всё ещё находясь под сильным алкогольным воздействием.

– Ты что, дурак? – последовал ответ.

Когда прибыли на место – им оказалась улица Достоевского, – выяснилось, – нас опередили, ибо драка уже началась. На тротуаре возле двухэтажного дома, похожего на архитектурный памятник прошлого века, группа безоружных парней и девчонок с криками: «Что вы делаете, фашисты?!» яростно отбивалась от наседавших на них с битами бритоголовых бойцов – явных наших союзников. Где-то совсем рядом визжали тормоза милицейских машин. На мостовой сидел, мыча от боли, первый пострадавший. Он держался руками за голову, и из-под пальцев текла кровь. Вдруг он отвёл от лица ладони, и я признал в нём старшего брата Кирилла – в основном по характерному прожигающему взгляду.

– Он не либераст, – сказал я Илье, размахивавшему над головой в предвкушении битвы дубинкой. И указал на пострадавшего. – Он красный. В смысле коммунист.

– А какая разница?

Илья жизнерадостно ринулся в атаку. На бегу обернулся.

– За развлечение ещё и заплатят!

Тем временем в дело вступили милиционеры. Двое в форме устремились к старшему брату Кирилла, считая его лёгкой добычей. Им наперерез с криком: «Беги, Лёха!» кинулась девушка – хрупкий мотылёк в маечке и джинсах – и ещё двое парней из числа оборонявшихся. Завязалась драка, теперь уже со стражами порядка. Лёха же бежать явно не мог. Кое-как поднявшись, он стоял, раскачиваясь, и с трудом шевеля непослушными губами, выталкивал изо рта клубок ругательств.

Я увидел, как коренастый, похожий на обезьяну фанат с битой, оскалившись в хищной улыбке, подкрадывается к нему сзади. И тут – не знаю, что на меня нашло, – сорвался с места, с ходу засадил фанату ногой в живот, а когда тот кряхтеньем перегнулся пополам, обхватил Лёху, как это делали медсёстры на войне, и поволок к ближайшей подворотне.

Подворотней оказалась распахнутая калитка в заборе, ограждавшем старинное, с облупившейся штукатуркой здание, которое фасадом, затянутым зелёной строительной сеткой, выходило на проспект, параллельный улице Достоевского. Там – на этом проспекте – мы с Лёхой и очутились спустя короткое время, показавшееся мне вечностью. И хотя никаких признаков погони не наблюдалось, я, глядя на спешащих по своим делам прохожих, вдруг ощутил страх, – возникло желание удрать… бросить раненого и бежать во все стороны сразу.

Привалив его к столбу рекламного щита, я, борясь со слабостью и головокружением – никому не советую таскать без привычки придурков выше себя ростом – подошёл к бровке тротуара и поднял руку в надежде остановить машину.

Если бы чуткий к языку жестов автомобиль выглядел чуть респектабельнее приставшего к обочине старого раздолбанного мерседеса, я бы, – честно говорю – поддавшись желанию послать всех к матери, уехал бы один. Хотя нет, главная фишка заключалась всё-таки не в автомобиле, а в водителе. Из окна высунулась сначала мощная арка загнутого как турецкая сабля носа, и лишь потом показалась покрытая чёрной щетиной физиономия. Кавказец! Да ещё и характерный акцент: «Куда тэбэ, друг?». Кавказцев я в глубине души считал ниже себя, поддерживая тем самым существование разделяющей общество пропасти – по одну сторону – мы, по другую – они, цвет кожи, волос, разрез глаз которых иной, нежели у нас. Их не стоит стесняться. Тем более, бояться. Ведь в списках жертв милицейского произвола они неизменно занимали и занимают первые места.

– Я с товарищем, – сказал я, указывая на Лёху, который уже брёл к машине, спотыкаясь и кривя от боли губы. – Он в крови, ничего?

– Мужчины крови не боятся, – выражение лица кавказца, – наверное, из-за носа – было добродушным и одновременным насмешливым. – Садитесь, довезу, куда надо.

Куда надо, он знал точно – к дому пострадавшего. От чего пострадал, от кого – не его дело. Но к дому надо обязательно, чтобы из квартиры вызвать «скорую», а когда приедут, сказать, – упал с табуретки. Табуретка действует безотказно, если денег дать.

Я дал ему денег вдвое больше положенного, когда он подвёз нас к подъезду рождённой эпохой Хрущева пятиэтажки, стоявшей в длинном ряду своих страшного вида сестёр на улице под называнием 3-ая Прядильная.

Время было позднее. Наверное, за полночь. На улице – тихо, как в могиле, даже повисший на мне всей своей тяжестью Лёха перестал стонать. Вдруг послышались шаги, смех, девичий голос. Я обернулся. Чёрной лентой лежала мостовая, ещё мокрая от дождя, который пролился в Измайлово, не дойдя до центра, откуда мы приехали. На влажном асфальте неровными золотистыми пятнами отражались уличные фонари, а по тротуару вдоль деревьев шла девушка, выглядевшая гостьей из другого века. Под шёлковой чёрной накидкой – она струилась, слегка распахиваясь при ходьбе, – угадывалось что-то восхитительное – бархатно-шифоново-кружевное, длинные пряди волос отливали в ночи синевой, лоб украшала сверкающая диадема, на ногах – изящные, словно покрытые серебряной паутиной остроносые башмачки с пряжками, украшенными филигранью. Девушку сопровождал парень с выбритыми под ирокез висками, весь в чёрной коже, куртка – с множеством металлических заклёпок и цепей, на ногах – ботинки в армейском стиле – combat boots. Признать в нём Кирилла было трудно – и из-за панковского прикида, и потом мы же не виделись сто лет, – но мне это удалось. И когда он подошёл, я сказал: