Девять жизней Роуз Наполитано - Донна Фрейтас

фотографию со мной и моим научным руководителем. – Может, вытащим ее? Я сделаю рамку, и мы повесим фото в гостиной.

Я пригласила Люка еще раз на ужин, чтобы отблагодарить за усердные старания, за то, что сотворил нечто особенное и помог моим родителям лучше понять, кем стала их дочь. Ну и вообще… мне хотелось увидеть его снова.

Я рассказала, что альбом очень понравился маме и папе – они задали мне кучу вопросов о докторантуре, – и Люк кивнул.

– Я не слишком-то люблю портреты, – сказал он. – Мне кажется, лучшие фотографии – те, где мы просто живем и находимся в комфортной обстановке, в которой больше всего похожи на самих себя. А для тебя это – твой университет, Роуз.

Я взглянула на Люка. Я уже его любила.

* * *

Мой муж кладет последнюю пару джинсов поверх остальных вещей и застегивает чемодан.

– Куда ты пойдешь? – удается выдавить мне. В горле совсем пересохло.

Тело обмякает, горбится, будто что-то притягивает его к полу, плечи скрючиваются, шея клонится.

Люк смотрит на свой чемодан, на блестящую темно-синюю искусственную кожу.

– Я не могу, Роуз. Просто не могу.

– Что не можешь?

– Не могу остаться. Не могу быть твоим мужем.

Я тут же резко выпрямляюсь – колени, плечи, бугры позвоночника вдоль спины; напрягаются локти, запястья, пальцы.

– Ты бросаешь меня из-за банки витаминов?

Люк поворачивается ко мне, внимательно смотрит. Этот взгляд я много раз видела в прошлом году. В нем ощущение собственной правоты, решимость и горечь из-за женитьбы на женщине, которая отказывается принести все в жертву ребенку.

А цена этой жертвы, как я теперь понимаю, – Люк.

– Нет. Я ухожу, потому что хочу ребенка, а ты нет, и я не знаю, как это уладить.

– Раньше мы друг друга понимали, – покоряясь, глухо отвечаю я. – Ты меня понимал.

Люк с трудом сглатывает. И слегка покачивает головой. С громким стуком он снимает чемодан с кровати на пол. Берется за ручку, наклоняет и катит за собой к выходу из комнаты.

Я иду следом, но словно плыву, точно не знаю, мое тело и разум будто существуют отдельно друг от друга. Но двигаюсь – уж в этом я уверена. Иду вслед за Люком через гостиную, потом мимо длинного кухонного острова, который мы установили два года назад, ведь я люблю готовить, и мне необходимо было больше пространства для этого занятия.

И вот Люк уже в тесном коридоре у входной двери. Сует ноги в ботинки, берется за замок и с громким щелчком его поворачивает.

– Пока, Роуз, – говорит он, стоя спиной ко мне.

Светло-голубая рубашка мужа с длинными рукавами будто флаг капитуляции, сигнализирующий, что это конец. Битва подошла к концу.

– Куда ты? – спрашиваю я снова.

– Да какая разница, – только и отвечает Люк.

Затем я наблюдаю, как он выходит за металлическую дверь нашей квартиры, и створка за ним закрывается. Слышу, как щелкает замок, как поднимается на наш этаж лифт, дверцы открываются, раздаются шаги Люка, и лифт с жужжанием уносит его в вестибюль, а затем наступает тишина, бесконечная тишина. Ни шагов, ни жужжания лифта, ни гула колес чемодана, что катятся по деревянным половицам и бетонному полу.

Это белый шум одиночества, гул тишины после ухода мужа, когда тебя бросили и у тебя осталась только работа. Этот звук означает, что я не мать, что я отказалась от материнства, – такова тишина моего будущего. Пройдет много времени, прежде чем я с ней свыкнусь.

ГЛАВА 4

22 сентября 2004 года

Роуз, жизни 1–9

– Роуз, давай кое-что обсудим… – говорит Люк, забрасывая в рот очередной ролл с тунцом. Муж держит палочки наготове, чтобы подхватить следующий.

Роллы с тунцом – его любимые. Пряные хрустящие, не хрустящие, рисом наружу, рисом внутрь. Иногда Люк ничего кроме них не заказывает.

– Сет пряных, сет обычных и… еще один сет обычных, – сообщает он официанту.

Меня всегда забавляет такой заказ, а потом мы смеемся вместе.

Одна из глупых привычек, которые ты любишь в человеке просто потому, что он самый дорогой на свете.

Я так увлеклась собственным набором роллов – куча лосося, немного с угрем, немного с желтохвостом, – что не обратила внимания на серьезный тон мужа.

– Поделись со мной тунцом, – рассеянно говорю я, указывая палочками на его тарелку. – У тебя их по меньшей мере два десятка.

Люк берет пряный хрустящий ролл и кладет мне.

– Ты хоть слышала, что я сказал, Роуз?

Я улыбаюсь.

– М-м, наверное. – Я расслаблена, наслаждаюсь праздничным ужином. На прошлой неделе снимки Люка впервые опубликовали газеты по всей стране. С тех пор ему начали поступать предложения более престижной работы. – Извини. Так о чем ты?

– Я много думал о детях, – говорит он.

Я откидываюсь на спинку кресла.

– О детях? – Я потрясена, само упоминание об этих созданиях будто появление единорога среди ресторанной публики. Невероятно.

Люк кладет палочки на небольшое блюдечко для соевого соуса.

– Возможно, ты все же когда-нибудь изменишь мнение насчет ребенка? Ну, знаешь, чтобы в нашей жизни появилось нечто большее, помимо работы и друзей… Я тут подумал… кхм… мы можем снова обсудить этот вопрос.

Он говорит это так отрывисто, так многословно, что, если бы нечто подобное написал в докладе один из моих студентов, я бы оставила пометку с требованием переписать для ясности.

Хуже всего, что я ненавижу подобные вопросы. И Люк знает, как сильно я их ненавижу.

Когда я сообщаю людям, что не хочу детей, что мы с Люком не планируем их заводить, меня всегда награждают особенным взглядом. Потом говорят нечто снисходительное, якобы, став матерью, я пойму, в чем мое предназначение. Словно мы, женщины, по определению должны быть только будущими матерями. Словно повзрослеть, стать женщиной можно лишь через материнство. Будто это скрытое генетическое заболевание, которое проявляется по достижении определенного возраста. В конце концов женщины понимают, что оно было заложено в них с самого начала, просто не сразу дало о себе знать.

Меня это бесит.

Люку никто ничего подобного не говорит.

Приподнимаю брови, чувствуя, как они взлетают на лоб.

– Поменяю мнение насчет ребенка? – Голос становится на октаву выше. – Эй, мы вообще знакомы?

Я смеюсь. Шутка не удалась. И вновь я замечаю, какой серьезный вид у Люка.

– А что, ты передумал?

Люк берет долгую паузу. Этого хватает, чтобы меня замутило. Я тоже откладываю палочки, но делаю это слишком торопливо: одна из них падает со стола на пол. Я не тружусь наклониться и поднять ее.

– Ну… Я тут подумал: мне бы хотелось, чтобы у нас был ребенок, – отвечает Люк.

Я приоткрываю губы. Прерывисто дышу, рот пересыхает.

– Хотелось бы?

Он пожимает