Девять жизней Роуз Наполитано - Донна Фрейтас

одеяло, чтобы отыскать их, лечь на пол и с усилием дотянуться.

Закончив, он смотрит на меня обвиняющим взглядом.

– Как меня угораздило жениться на единственной женщине в мире, которая не хочет ребенка?

Я делаю резкий вдох.

Вот.

Вот оно.

То, о чем Люк думал целую вечность, наконец прозвучало вслух. Дело не в том, что я не хочу ребенка. Это он знал с самого начала. Меня коробит от явного сожаления в голосе мужа. От того, что Люк назвал меня неповторимой, но в самом худшем смысле.

Мы стоим и смотрим друг на друга. Я жду извинений, однако они так и не звучат. Сердце колотится, в голове крутится вопрос Люка, а кроме него – куча моих собственных вопросов. Почему я не могу быть как все женщины, которые хотят ребенка? Почему я не такая? Почему создана иной?

Под конец жизни обо мне так и скажут?

«Роуз Наполитано так и не стала матерью».

«Роуз Наполитано не хотела иметь детей».

Люк таращится в пол. Поднимает крышку, громко ее защелкивает. Я тянусь к банке… Тянусь к нему.

ГЛАВА 2

14 марта 1998 года

Роуз, жизни 1–9

Не люблю фотографироваться.

– Можете посмотреть на меня?

Глаза, голова, подбородок – все во мне противится этой просьбе.

Я из тех, кто избегает ока камеры, прячется за соседей. Тех, кто выставляет руку перед объективом, когда он нацелен в мою сторону. Есть и другие причины, по которым я не должна быть сейчас здесь, где меня фотографируют в шапочке и мантии выпускника. О чем я только думала?..

– Кхм, Роуз?

Раздаются шаги. Затем передо мной возникают синие, потертые на носках кроссовки с рваными шнурками. Глубоко вдыхаю, выдыхаю и поднимаю взгляд.

Фотограф молодой. Возможно, мой ровесник или на пару лет старше. Он моргает, прикусывает губу и хмурится.

– Извините, – говорю я, судорожно поглаживая колени, пальцы сжимаются и разжимаются. – Наверное, хуже модели у вас еще не было.

Отвожу взгляд в сторону, в темное пространство за пределами освещенной портретной фотозоны, где я сижу. За мной развернут серый фон. У стены громоздятся коробки наподобие тех, что покупаешь для переезда. Поверх брошена синяя куртка, а на полу, у плинтуса – хоккейная клюшка.

– Глупая была идея, – продолжаю я. – Просто я подумала… То есть хотела… но потом…

– Хотели? – переспрашивает фотограф.

Я молчу. Наверное, меня не очень-то тянет беседовать с этим незнакомцем о своем внутреннем мире. Тем более я все еще глазею на сваленный повсюду хлам. Должно быть, дом принадлежит фотографу. Он назвал это «студией», но, похоже, живет здесь. Или, возможно, только что переехал.

– Так чего вы хотели? – не отступает фотограф.

Что-то есть в его голосе – негромком, терпеливом, – от чего мне хочется плакать. Мне вообще от всей этой ситуации хочется плакать.

– Я не должна здесь находиться, я не подхожу, – говорю я и все же роняю слезу. – Мне ужасно неловко, но я не люблю фотографироваться. Простите, мне очень-очень жаль.

Слезы льются сильнее, хотя феминистка в глубине души распекает меня за извинения почем зря.

Фотограф – никак не запомню его имя (Ларри? Нет… Лу? Возможно…) – присаживается на корточки рядом с моим стулом, так что глаза у нас оказываются почти на одном уровне.

– Не волнуйтесь. Многие просто ненавидят фотографироваться. Но все-таки из-за чего именно вы плачете, из-за портрета или чего-то другого?

Я внимательно рассматриваю его: в прореху на джинсах вылезает правое колено, сам парень немного покачивается от неловкой позы. Как он догадался, что я плачу не из-за фотографии? Понял ли, что все дело в родителях, которым порой нелегко принять мой выбор? Выбор женщины, которой я стала, когда выросла.

Я обнимаю себя руками. Черная мантия с бархатной отделкой плотная и жесткая. Наверняка, если ее подпереть как следует, она будет стоять сама по себе. Снимаю с головы убор и встряхиваю волосами. Прическа, наверное, просто ужас после тяжелой шапочки, тоже бархатной и синего цвета в тон отделки мантии. Я так радовалась, когда она пришла по почте, – этот символ многолетнего тяжелого труда, символ докторской степени, которую я получу в мае, в день выпуска. Докторская степень по социологии официально сделает меня не просто Роуз, а профессором Наполитано. Доктором Наполитано.

– Кто на том фото? – Указываю я направо, вместо того чтобы ответить на вопрос.

На стене над стопкой коробок висит большой снимок в рамке. Он будто бы не на своем месте, вся обстановка в студии кажется временной, а эта фотография, напротив, незыблема и постоянна.

На крыльце бок о бок сидят двое, мужчина и женщина, у каждого – открытая книга.

Их лица такие живые, такие заинтересованные, будто в руках у них – самое захватывающее чтиво в мире.

Фотограф поворачивается в ту сторону, куда я показываю, и сдавленно фыркает:

– Мои родители. Сфотографировал их, когда мне было десять. На день рождения мне подарили первую настоящую камеру, и я снимал все подряд – цветы, травинки, текстуру половиц в гостиной – весьма художественно. – Оборачивается, смотрит на меня и пожимает плечами, шутливо закатывая глаза – зеленые, с карими крапинками. – А еще сделал множество отличных кадров собаки.

Я тихо смеюсь. Напряжение немного отпускает.

– И?..

– Ах да… – Теперь он не отворачивается, продолжает на меня смотреть. – То фото… Я как раз возвращался домой. Над высокой травой порхала бабочка-монарх, я погнался за ней, пытаясь поймать идеальный кадр. – Он закрывает глаза руками.

Мне вдруг хочется потянуться к нему, отвести руки от лица, коснуться гладкой смуглой кожи. Зря он смущается…

Руки фотографа снова падают на колени, он слегка пошатывается.

– Я был таким ботаником… Ну так вот: я во дворе, джинсы испачканы травой, устал, вспотел… А потом вдруг поднимаю голову и вижу, как родители читают на крыльце. И что-то такое было в их лицах… Я должен был это запечатлеть. Я остановился, поднял камеру и сделал единственный кадр.

– Тот кадр?

Он снова встает. Такой высокий…

– Ага. Именно из-за этого снимка я и захотел стать фотографом. Когда его увидел, сразу это понял. Мама вставила фото в рамку, чтобы я всегда помнил, кто я такой и чем хочу заниматься, даже когда наступят тяжелые времена. Начать зарабатывать фотографией не так-то просто.

Он ласково похлопывает камеру, которая стоит рядом с ним, и снова пожимает плечами.

Я склоняю голову, внимательно его разглядывая.

– Спасибо, что рассказали.

Он притоптывает ногой по полу.

– Теперь ваша очередь.

– Моя?

– Расскажите, в чем дело. Я поделился с вами, теперь говорите вы – зачем пришли на самом деле.

– Хм…

– Хм, итак?..

– Ладно… Хорошо.

Он пересекает помещение, берет стул, ставит его рядом со мной и садится. Подается вперед.

– У