Учебник писательского успеха. Часть II. Генрих Шлиман, Николай Гоголь, Максим Горький и их уроки - Владимир Залесский

Внутренняя жизнь чужой семьи – достаточно сложная тема для этических оценок. Стакан, как говорится, может быть и полупуст, и полуполон. Предположим, что стакан полуполон; для такого предположения есть основания.

В жизни маленького Алексея Пешкова, в раннем детстве потерявшего отца (тот умер от холеры), росшего в сложной семейной среде, тем не менее, имело место семейное (родительское) обучение. И не только родительское (имеется в виду мать Варвара, по (первому) мужу Пешкова, до первого замужества Каширина), но и семейное родственное (с участием бабушки и деда Кашириных).

«…Мать приложила свою руку к его обучению. В одно из своих возвращений в семью Варвара Васильевна энергично принялась учить сына на свой лад. «Купила книжки, – вспоминал Горький, – и по одной из них – «Родному слову» (…) – я одолел в несколько дней премудрость чтения гражданской печати…«» [Груздев И. А.].

«А. И. Каширина была не только хранительницей народного творчества, есть основание думать, что она сама была выдающимся народным поэтом. (…) Горький вспоминал: „Я был наполнен стихами бабушки, как улей медом; кажется я и думал в формах ее стихов“. Она сроднила его с истоками народного творчества, его поэтическими образами и глубокими мыслями» [Груздев И. А.].

«Шести лет Горький обучался у него церковнославянской грамоте по псалтырю и часослову, так учились еще во времена Удельной и Московской Руси. Дед был доволен успехами внука, находя, что „память у него „каменная“, коли что высечено на ней, так уж крепко“» [Груздев И. А.].

Думается, что не в каждой семье маленькому мальчику уделяется столько времени более взрослым поколением для его обучения. Тем более, что взрослые всегда могут сослаться на занятость более важными делами.

Семья Кашириных была не маленькой; возвратившаяся в эту семью после смерти первого мужа Варвара Васильевна с малолетним сыном Алексеем была женщиной молодой, красивой, вступившей в первый брак без согласия отца, и стремившейся снова устроить личную жизнь. Если считать, что под одной крышей соединилось четыре семьи, и принять во внимание тенденцию к постепенному разорению «бизнеса», которым жила объединенная семья Кашириных, то появление негативного эмоционального фона, агрессии было вполне объяснимым. А вот то, что эта объединенная семья «продержалась» достаточно долго, и в период своего существования и кормила, и учила маленького Алексея, – это уже было, во многом, его везением. Но для человека маленького, не имеющего жизненного опыта, ситуация могла выглядеть по иному. Существование объединенной семьи, «бизнеса», работа в этот бизнесе дядьев, плохое или хорошее – но материальное обеспечение членов этой семьи, обучение младшего поколения – это нечто естественное, а отрицательный эмоциональный фон, агрессия, телесные наказания – это некая непростительная, не объяснимая и не могущая быть оправданной «неестественность». Трудно угодить человеку. Если бы в семье Кашириных не было проявлений агрессии, а было бы стремление к семейному покою, к сытости, то – согласно взрослому «прогрессивному» Горькому – это тоже не было бы хорошо. Может быть, им надо было стать народниками, революционерами? Но оценка М. Горьким встреченного на жизненном пути Сомова («человек не совсем нормальный») также вовсе не однозначно положительная. Ромась оценен положительно, но описанный Горьким его образ производит странное впечатление: проекты Ромася не назовешь удачными, вокруг этой фигуры происходят негативные, даже трагические события, его семейная жизнь не задалась. По признаниям биографов М. Горького первым «нормальным» человеком, которого юный Алексей встретил на жизненном пути, был Короленко («Горький вспоминает о нем как о первом нормальном человеке в своей жизни» [Быков Д. Л.]). Но Короленко был преимущественно оппозиционером, правозащитником, публицистом, у него не было разоряющегося бизнеса, от которого кормилась большая семья (его положение материально обеспеченного правозащитника, публициста было весьма эксклюзивным), а в составе этой семьи не было ни взрослых сынов, «вложившихся» в бизнес собственным тяжелым трудом, ни (предполагаю) молодой женщины-вдовы с маленьким сыном. (Если вспомнить послереволюционное критическое творчество Короленко с негативными оценками политики большевиков, то возникает вопрос об итоговых результатах и выгодоприобретателях его активности. На чью мельницу лил воду?) Можно было бы высказать предположение, что дед Каширин стал бы «мил сердцу» Алексея, если бы был оппозиционером, правозащитником, публицистом, прошедшим через ссылки. Но, во-первых, М. Горький упоминает, что не «ощутил» к Короленко «симпатии». То есть и все предположенное не давало бы гарантий положительных оценок. Во-вторых, где и у кого бы рос тогда М. Горький? Путешествовал бы (подобно прабабушке с бабушкой) с мамой по просторам России и просил бы Христа ради? Оставил бы такой жизненный старт у него положительные впечатления? Обеспечил бы ему неплохое здоровье? Трудно угодить человеку! В общем, если оставить факты («факты»! …) неизменными, переставить акценты, изменить точку зрения, то о Василии Каширине (деде Алексея) и его сыновьях можно было бы услышать: «Какие хорошие ребята! Сколько в них силы…».

Уровень домашнего обучения, и того домашнего образования, которое получил маленький Алексей в семье Кашириных, оказался эксклюзивно высоким. «Когда в 1878 году нижегородский епископ Хрисанф приехал на урок в Слободско-Кунавинское начальное училище, он с удивлением отметил ученика Пешкова Алексея…» [Груздев И. А.].

«Горький поражал окружающих энциклопедичностью и глубиной знаний. Образование его систематическим не было. („Образование: домашнее“, – писал он в анкете). Самоучка, он учился всю жизнь: много читал, жадно вбирал в себя знания, поражая людей, окончивших гимназии и университеты» [Нефедова И. М.].

П. В. Басинский приводит слова Ф. И. Шаляпина: «„Я уважаю в людях знание. Горький так много знал! Я видал его в обществе ученых, философов, историков, художников, инженеров, зоологов и не знаю еще кого. И всякий раз, разговаривая с Горьким о своем специальном предмете, эти компетентные люди находили в нем как бы одноклассника. Горький знал большие и малые вещи с одинаковой полнотой и солидностью. Если бы я, например, вздумал спросить Горького, как живет снегирь, то Алексей Максимович мог бы рассказать мне о снегире такие подробности, что, если бы собрать всех снегирей за тысячелетия, они этого о себе знать не могли бы“. За почтением здесь видна и ирония. Но легкая, необидная» [Басинский П. В. Страсти по Максиму]. Легкое, необидное проявление скептицизма невежества? («Скептицизм невежества» – удачный термин и удачная социологическая идея М. Горького, использованная в статье «О русском крестьянстве»).

«…Бывший ветошник, а порой, увы, воришка, таскавший вместе с такими, как он, отщепенцами дрова со складов, в возрасте примерно двадцати лет в нелегальном кружке самообразования уже читал собственный реферат по книге В.В.Берви-Флеровского, не соглашаясь с тем, что пастушеские и мирные племена играли бо́льшую роль в развитии культуры, чем племена охотников.

Еще через несколько лет он свободно штудировал философов-идеалистов Ницше, Гартмана, Шопенгауэра и менее известных Каро, Сёлли. Причем, изучая, например, Шопенгауэра, не ограничивался фетовским переводом работы «Мир как воля и представление», но прочитывал и такой труд великого немецкого пессимиста, который, как правило, мало кто может освоить: «О четверояком корне достаточного основания»» [Басинский П. В. Страсти по Максиму].

Со стороны и самого Алексея Пешкова, и со стороны его биографов почти не было адресовано негативных оценок Пешковым – родственникам Алексея со стороны умершего отца. Их – родственников со стороны отца – просто практически нет в его жизни. В адрес родственников со стороны матери – горы критики!

Вряд ли сейчас, по прошествии почти века-полутора со дней смерти и Г. Шлимана, и Н. Гоголя, и М. Горького можно делать какие-то определенные суждения относительно эффективности и результатов домашнего (родительского, родственного) обучения. Все такого рода оценки будут лишь приблизительными, субъективными. Оцениваются «результаты» обучения последующими событиями, поступками, действиями воспитанных.

Дополнительное внимание уделим одному из аспектов.

Рисуя облик пастора Эрнста Шлимана Г. Штоль домысливает следующую фразу: «Мне нужны люди, общество, вечером – партия в вист, приправленная крепкой мужской шуткой» [Штоль. С. 32]. На вопрос Генриха, требуется ли пастору спрашивать согласия у членов церковного совета при каких-либо действиях в церковном здании, Эрнст Шлиман, в художественной интерпретации Г. Штоля дает ответ: «У членов совета? – презрительно бросает отец. – Этого мне только не хватает! Конечно, я могу делать все, если это разумно» [Штоль. С. 25]. По поводу будущей второй жены Эрнста Шлимана, Софьи, первоначально нанятой служанкой в пасторский дом, Г. Штоль формулирует: «…Шестнадцатилетняя полногрудая Фикен Бенке, покачивая бедрами, входила в кухню…» [Штоль. С. 45]. Проходит время, Генрих «думает об отце… (…) …Отец был рабом своих страстей, страсти к вину, к роскошной жизни, к женщинам, из которых Фикен, как теперь выяснилось, была не первой» [Штоль. С. 62].