Учебник писательского успеха. Часть II. Генрих Шлиман, Николай Гоголь, Максим Горький и их уроки - Владимир Залесский

«За вестибюлем – огромная горьковская библиотека. Но все книги в ней не уместились: ведь их больше 10 тысяч, и шкафы с книгами стоят и во внутреннем вестибюле, вдоль лестницы. Из русских писателей только у Льва Толстого в библиотеке было больше книг. Но это лишь то, что осталось у Горького к его кончине». «Он любил книги, собирал их, дорожил ими, но немало чрезвычайно редких книг раздарил тем, кому они нравились, кому были, на его взгляд, нужнее. Много книг передал он за свою жизнь и разным библиотекам (к примеру, нижегородской – около 1000 книг)» [Нефедова И. М.].

«Нельзя человеку, – вспоминает слова Горького Вс. Рождественский, – отказывать в двух вещах: в хлебе и в книге» [Нефедова И. М.].

«…Горький – поклонник книги, страстно влюбленный в литературу. Следовательно, Андреев должен «ужалить» его в это «место».

«Читать Л. Н. не любил и, сам являясь делателем книги – творцом чуда, – относился к старым книгам недоверчиво и небрежно.

– Для тебя книга – фетиш, как для дикаря, – говорил он мне. – Это потому, что ты не протирал своих штанов на скамьях гимназии, не соприкасался науке университетской. А для меня «Илиада», Пушкин и все прочее замусолено слюною учителей, проституировано геморроидальными чиновниками. «Горе от ума» – скучно так же, как задачник Евтушевского. «Капитанская дочка» надоела, как барышня с Тверского бульвара. (…)». Провокация тут очевидна. Для Горького русская и мировая литература – это незыблемая система ценностей. Да и Андреев, конечно, не верит в то, что говорит. На самом деле он видел в русской литературе ее «вселенский» смысл, обожал Достоевского и был как писатель зависим от него» [Басинский П. В. Страсти по Максиму].

«Он упоминал, цитировал, пересказывал, оценивал сотни произведений писателей, социологов, философов (особенно в „Самгине“), его герои, начиная с первых же рассказов, характеризуются не только их действиями, поступками, словами, но и книгами, которые они читают и любят, часто повторяют, цитируют прочитанное» [Нефедова И. М.].

«Запечатлённый разум человека, который жил задолго до нас и оставил в назидание нам всё богатство души, накопленное им. Стало быть, примем так: в книгах заключены души людей, живших до нашего рождения, а также живущих в наши дни, и книга есть как бы всемирная беседа людей о деяниях своих и запись душ человеческих о жизни» (М. Горький. «Жизнь Матвея Кожемякина»).

«Скворцы да воробьи в бога не верят, оттого им своей песни и не дано. Так же и люди: кто в бога не верит – ничего не может сказать…» (М. Горький. «Жизнь Матвея Кожемякина»).

«Книжная мудрость» и интуитивное знание.

Нижегородский психиатр («с улыбкой веселого чорта»), «маленький, черный, горбатый», «часа два расспрашивал, как я живу, – писал Горький, – потом, хлопнув меня по колену, странно белой рукой, сказал: «Вам, дружище, прежде всего надо забросить ко всем чертям книжки и вообще всю дребедень, которой вы живете. По комплекции вашей, вы человек здоровый, и – стыдно вам так распускать себя. Вам необходим физический труд. Насчет женщин – как? Ну, это тоже не годится. Предоставьте воздержание другим, а себе заведите бабенку, которая пожаднее к любовной игре, – это будет полезно».

Судя, по биографии, Алексей ПешкОв после этого совета направился в большое пешеходное путешествие. М. Горький: «…Мудрость жизни всегда глубже и обширнее мудрости людей». Но, видно, в памяти (может быть, бессознательно) застряло.

«Впрочем, давно замечено: или читать – или жить…» [Быков Д. Л.] (Кем, где и при каких обстоятельствах замечено?).

Глава 8. Бенедиктианцы

С. А. Венгеров, характеризуя географические труды Н. Гоголя, отмечает: «…Ни в какой другой области научных занятий Гоголя не сказалась так ярко жилка кабинетного ученого…, та характеристичная черта всякого научного деятеля по призванию, которую я бы назвал бенедиктинством. Под бенедиктинством, вспоминая колоссальные фолианты, созданные вдохновенным трудолюбием западноевропейских бенедиктинцев, я разумею любовь или вернее страсть к научному труду как таковому, почти независимо от результатов, к которому он приводит. Научному работнику по призванию доставляет какое-то чисто физиологическое удовольствие самый процесс работы. Приятно делать выборки, переписывать интересные документы, приятно то, что называется „копаться“ в своем материале, дышать „архивною пылью“, перебирать библиографические пособия, самому набирать библиографию, собирать нужные книги, волноваться по поводу того, действительно ли „всё“ узнано, прочитано, подобрано. Без такого увлечения самою механикою работы разве мыслимо собственноручно написать целый том в 250 стр. убористой печати, как это сделал Гоголь?». [Венгеров С. А.]. (Говоря о детстве Н. Гоголя, И. Золотусский отмечает: «… Бывали часы, когда (…) он предавался тихим домашним занятиям – рисовал, раскрашивал географические карты…» [Золотусский И. П.]).

Конец ознакомительного фрагмента.