Pticy - Tarjei Vesaas

Нет, пока ничего. Но этот день не мог оказаться таким же, как бесчисленное множество других дней, об этом следовало по­заботиться самому.

- Дороже золота,— сказал он Хеге, остановившись в дверях кухни. Ему захотелось вместо приветствия использовать вторую часть старой поговорки: «Утренний час дороже золота».

Он чувствовал неуверенность. Вид плачущей Хеге был еще слишком свеж в его памяти. Он понимал: ведь это из-за него она плакала, отвернувшись к стене.

И сразу после этого ему приснился тот сон!

Как бы таи ни было, теперь Хеге выспалась и думала уже о другом. Маленькая, ловкая, она стояла у стола и нарезала хлеб. Она старалась выглядеть нарочито беспечной — ничего не слу­чилось! — чтобы загладить впечатление, оставшееся после вче­рашнего вечера.

- У тебя хорошее настроение? — ответила она на его необыч­ное приветствие.

Он усмехнулся про себя.

- Почему ты так думаешь?

- А разве это не так?

- Так, но ты не знаешь почему,— сказал он.

О вчерашнем она не обмолвилась ни словом. Но все-таки риск­нула коснуться опасной темы.

- А по-моему, знаю: сегодня ты попытаешься сделать то, о чем мы вчера говорили. То, что для нас дороже золота.

Ох, он совсем забыл, что обещал сегодня поискать работу. Но Хеге, выходит, не забыла. На его радость упала легкая тень.

- Не угадала,— сказал он.

- Разве ты не собирался...

- Потому что над нашим домом теперь тянет вальдшнеп! — прервал он ее, объясняя перемену в своем настроении. Зачем че­ловеку совершать мучительный поход в поселок и искать работу, когда случилось такое радостное событие?

- Но Хеге не разделяла его настроения.

- Ну и что с того? — спросила она.— Что изменилось от этой тяги?

- Ну... я не знаю... Ты правда ничего не понимаешь?

Он был смелее, чем раньше, но пользы от этого не было ни­какой.

- Ешь,— сказала Хеге.

Маттис ел. Он жил еще своим сном. Потом он заставит ее по­нять, как важно то, что случилось, то, чего она не желает по­нимать.

- Гм! — вдруг хмыкнул он и трижды стукнул башмаком об пол.

- В чем дело?

- Тебя это не касается.

- А по-моему, касается,—сказала Хеге.—У тебя такой вид, будто тебе не терпится что-то мне рассказать.

Маттис ел молча, но наконец он не выдержал.

- Чего только не приснится, если захочешь,— сказал он.

Хеге не была расположена к этой игре.

- А-а, значит, тебе приснился сон? — спросила она так, слов­но все это не имело никакого значения.

- Гм! — снова сказал Маттис.

- Давай уж рассказывай, я же вижу, что тебе не терпится.

После таких слов сон показался Маттису более явственным, более значительным. Почти явью.

- Рассказать, что мне приснилось?

Хеге кивнула.

- Этого я не могу,— сказал Маттис и важно посмотрел на нее.

- Значит, ничего особенного тебе не приснилось,— упрямо сказала Хеге и налила кофе из щербатого кофейника. Она думала уже о другом.

- Порядочные люди не говорят о таких вещах, какие мне снились. Знай это,— сказал Маттис.

- Вот как?

- Бесполезно меня пытать и расспрашивать. Так что знай это.

Хеге не проявила ни малейшего любопытства, ее слова были подобны ушату холодной воды:

- Можешь утешиться тем, что сон всегда надо понимать на­ оборот. Человеку снится то, чего на самом деле не бывает.

- Неправда! — воскликнул Маттис.

Он вздрогнул от ее слов. Ему показалось, что она нарочно хо­чет причинить ему боль. Но ведь она не знает, о -чем говорит, все дело в этом.

- Почему ты такая злая? — взволнованно спросил он, и ему сразу расхотелось есть.

Он так резко встал из-за стола, что приподнялся край сто­лешницы. Чашка опрокинулась, и кофе разлился.

- Фу, Маттис, какую грязь ты развел!

- А кто в этом виноват?

Неужели она не понимает, что все ему испортила?

- Вечно ты мне все портишь!

- Ладно, Маттис, успокойся.

Он уже опомнился.

- Ничего, теперь тут все будет иначе, все. Это началось ночью.

Хеге вспомнила, как упряма она была ночью, и раскаялась.

- Сегодня вечером я пойду с тобой смотреть тягу. Не сердись.

- Она уже будет не такая, как в первый раз.

Хеге не стала спорить, она убрала со стола и села довязывать кофту. Потихоньку она наблюдала за Маттисом. Он почув­ствовал это и резко спросил:

- Что тебе еще надо?

- Я смотрю, не собираешься ли ты пойти поискать работу. Ведь ты обещал.

Она была беспощадна.

- Да, но тяга...

Она была непреклонна.

- Никакие птицы и никакая тяга тебе не помогут. Если ты сказал, что пойдешь искать работу, значит, должен идти.

Маттис испугался. Видно, на этот раз с Хеге что-то стряслось, если она так настаивает на своем. Неужели она не понимает, ка­кое это мучение? Он вскочил со своего места, которое казалось таким надежным, и с тревогой спросил:

- Разве так у нас должно было измениться после тяги? Мы не должны сдаваться, это я тебе говорила тысячу раз.

- Тебе легко говорить.

Маттис задумался.

- Почему у меня нет таких бицепсов, от которых лопаются рукава? — громко и жалобно спросил он.

Хеге не ответила.

- Ты никогда меня не спрашиваешь! — возбужденно продол­жал он.

- О чем?

- О том, о чем нельзя спрашивать.

- Хватит, успокойся,— резко сказала Хеге.

Это для обоих было больное место.

- Можно, я подожду до завтра? — попросил Маттис, имея в виду унизительный обход соседних усадеб в поисках работы. Ведь Хеге часто бывала доброй сестрой, хотя в последнее время выдержка изменяла ей и она вдруг начинала сердиться.

- Потому что сегодня — это сегодня. Понимаешь?

- Ладно,— сказала Хеге.— Подождем до завтра.

9

Сегодня было сегодня. Маттис кружил возле дома.

Во сне у меня было три сокровища, думал он: ум, сила, лю­бовь.

Я был другой в трех отношениях.

Ясным летним утром он бродил вокруг дома. Хеге, конечно, сидит дома и дуется, потому что он не пошел искать работу, ну и пусть. Новое слишком близко касалось его, было слишком зна­чительным. Свежие ветры и еле уловимые запахи окружали Маттиса.

Три сокровища. Утром они снова исчезли, он не обманывал себя — лишь вспоминал о них, слушая то, что звучало у него под ногами. Словно он нечаянно наступал на клавиши, и музыка, та­ившаяся в земле, начинала звучать, очаровывала и становилась явственной и живой.

Другой в трех отношениях. Но сегодня — это сегодня. Стран­но, что Хеге этого не понимает, подумал он, спускаясь к озеру.

Он остановился на берегу и, словно ребенок, начал бросать в воду камешки. Вода была гладкая как зеркало — рыбачить сегод­ня было бесполезно. Маттис с чистой совестью мог даже не при­касаться к своей утлой лодчонке.

Три сокровища. Они были тут, с ним. Сегодня ночью он сам был другой. Все, о чем он мечтал, родилось в нем по его желанию.

Маттис швырял в воду камни величиной с кулак, глаза у него были затуманенные и пустые.

- Маттис! Обедать! — крикнула с крыльца Хеге.

Добрый женский зов.

Три сокровища дрогнули.

Хеге не требовалось прибавлять: иди скорей! Маттис не за­держивался, когда его звали есть, он быстро взбегал по склону и садился к столу.

- Ешь, пока еда не перевелась,— сказала Хеге, подавая ему тарелку.

Маттис понимал, что ее слова вызваны его отказом искать ра­боту. Она на него сердится.

- Но если человек стал другим в трех отношениях,— сказал он с набитым ртом.

- В каких трех отношениях?

- Это связано с тем, чего ты не должна знать. С девушками и с...

- Ясно.

- Ты никогда не бываешь другой, ты такая, какая есть,— сердито сказал он.— Тебе этого не понять.

- Да,— согласилась Хеге.— Так ты все-таки пойдешь завтра?

Какая она настойчивая и непонятливая, подумал он. Но зато она их кормит.

- Раз сказал, значит, пойду,— ответил он, содрогаясь при мысли о собственной беспомощности рядом с сильными и лов­кими работниками.

Хеге снова взялась за свое вязание. Маттис спросил почти с мольбой:

- Будешь смотреть сегодня тягу? Ты утром обещала.

- Только не сегодня, это чересчур поздно.

- Но ведь ты хотела...

- Мне надо выспаться,— решительно сказала Хеге.

- А если ты больше никогда не проснешься? — упрямо спросил Маттис.— Ведь ты потом будешь очень жалеть.

Хеге вздрогнула. Он не понял, почему его слова так задели ее.

- Сейчас же замолчи!

Он убежал. Она что-то говорила ему вслед, но он, задев о ко­сяк, испуганно выскочил за дверь.

Вечером Маттис сидел на крыльце, сердце и пальцы у него были неспокойны. Хеге все-таки легла спать.

Пришло время, и тяга началась.

Раздался знакомый звук, послышался шум, вальдшнеп махал крыльями как-то беспомощно и резко.

Он летел в мягком ночном воздухе, но крылья его доставали до самого сердца Маттиса. Словно к нему прикасалось что-то мягкое, темное, непонятное. Маттис был до краев полон этим. Мы с вальдшнепом как бы одно, бессвязно думал он.

На радостях он дал обещание: утром я пойду, раз этого хочет Хеге, но только если не будет грозы. Молния есть молния, в гро­зу я никуда не пойду, и она это знает.