Pticy - Tarjei Vesaas

Когда он подошел, Хеге поднялась.

- Надеюсь, ты ел? — приветствовала она его.

- А то как же? — многозначительно ответил Маттис, радуясь, что хоть что-то сегодня он сделал основательно и теперь может рассказать об этом.— Без еды меня там не оставили,— приба­вил он.

Хеге принялась расспрашивать, где он был и что делал, ей хотелось узнать, как прошел день. И ему пришлось рассказать ей все.

- Там я и был до сих пор.

- Угу.

Он мог бы прибавить целый дневной заработок к тому, что она получает за свои кофты.

- Но он со мной рассчитался,— быстро сказал Маттис,— за­платил наличными.

- Это за что же?

Она была несносна.

- Да за те две гряды! Мы с ним в расчете. Как же иначе?

- Угу,— сказала Хеге.

- Ты и сама знаешь, что такое быть в расчете, ведь ты же вяжешь кофты.

От волнения у него дрожал голос, ему не терпелось поскорей рассказать Хеге о влюбленных.

- А потом я спросил хозяйку, и она не смогла ответить на мой вопрос,— закончил он свой рассказ.

- Опять? Все тот же вопрос? — с досадой спросила Хеге.

- Понимаешь, она такая...

- Неважно, ты должен раз и навсегда прекратить это,— стро­го сказала Хеге.

- А почему?

- Да потому, что это глупо,— с горечью ответила сестра.

Маттис весь сжался и промолчал. Какой вопрос он задал хозяйке, Хеге не спросила. Она и так это знала.

Зато вечером Хеге сказала, что хочет посмотреть его тягу, и Маттис принял это как вознаграждение за то, что ему так тяжко достался этот день. Постепенно он привык думать, будто тяга — это дело его рук. Наконец-то и Хеге захотела увидеть ее.

- Хорошо, что ты одумалась,— сказал он.

Было тихо, и все шло как положено. Маттис радовался и вер­тел головой, он ждал и прислушивался.

И вальдшнеп прилетел, со всем несказанным, что ему сопут­ствовало. И Хеге была здесь. Мерцание, крыло, коснувшееся серд­ца, и снова никого.

Хеге молчала, но, по-видимому, была в добром расположении духа.

Маттис был взволнован.

- Вот так, и опять, и опять,— сказал он.

Хеге заметила, что теперь им надо идти спать. Но, конечно, тяга взволновала и ее, подумал он.

Поэтому он коснулся ее плеча. Ему захотелось рассказать ей, что их дом изменился и что у него появилось преимущество перед другими домами, он как бы возвысился над ними. Объяснить Хеге все это было немыслимо, зато он мог коснуться ее плеча.

- Теперь и ты видела тягу,— только и сказал он, и на лице у него невольно появилось выражение собственника.

Хеге, забывшись, сказала:

- Можно подумать, что ты сам это устроил. Ты говоришь, как будто…

Маттис оторопел. Он испуганно уставился на нее. Так гово­рить, в эту минуту? В нем вспыхнул гнев:

- Почему ты такая? Почему ты всегда все портишь?

- Успокойся!

Но он не желал успокаиваться, он озирался по сторонам, слов­но ища, чем бы досадить ей. Первое, что попалось ему на глаза, были две сухие осины. Забыв все свои благие намерения, он по­казал на них:

- Видишь эти осины? Их зовут Маттис-и-Хеге, как нас с тобой. Тут все их так зовут! Знай об этом! Над тобой тоже смеются.

Он ждал, что Хеге сразу сникнет. Но где там! Сегодня он ни­чем не мог вывести ее из себя.

- Значит, и ты это знаешь? — невозмутимо спросила она.

Он глядел на нее во все глаза.

- А я считал, что здесь только я знаю об этом,— сказал он и погладил ее по плечу.

Хеге оказалась более гордой, чем он. Неожиданно она оказа­лась гордой.

- Какое они имеют к нам отношение? — сказала она об этих деревьях позора.— Нас это не касается. Мало ли что придумают глупые мальчишки. Это все детские шалости.

Она как бы выросла. И Маттис тоже вырос, потому что стоял рядом с ней и был ее братом и еще потому, что одно из сухих деревьев звали его именем, а ему было хоть бы что.

Вообще-то он не совсем был согласен с нею. Ей легко гово­рить. Но слушать ее ему было приятно, и ее вид придавал ему силы. Не спуская с него глаз, Хеге твердо сказала:

- Давай забудем об этих деревьях. Пусть стоят здесь хоть вечно, нам все равно.

- Да, пусть,— согласился Маттис и замолчал.

13

Через два дня Хеге сказала:

- По-моему, тебе следует опять пойти.

Это звучало почти как приказ.

- Куда, работать?

- По крайней мере узнать. Ведь в последний раз у тебя все обошлось.

- Но ведь скоро все изменится.— Он вроде как не собирался подчиняться.

Хеге сказала резко:

- Пока ты ждешь перемен, поработай.

Было раннее утро, и день обещал быть жарким. Два дня Маттис просидел на берегу, бросал в воду камешки и размышлял. Плавал на лодке, удил, но, как обычно, ничего не поймал. Хеге хотелось одного — не видеть, как он сидит и без конца бросает в воду эти дурацкие камешки. Она посылала его не ради работы — это-то было безнадежно.

Резкий тон Хеге решил дело.

- Но только не полоть турнепс! — взмолился Маттис.

- Мне безразлично, что ты будешь делать, лишь бы ты при­нес домой деньги,— сказала Хеге.— Займись хоть чем-нибудь.

- Все зависит от мыслей. Это они мне мешают. И ты такая же упрямая, как они,— добавил он, осмелев.

- Увидишь, все будет хорошо,— сказала Хеге.— Тут полно всякой мелкой работы для того, кто хочет заработать.

Она несносно наседала на него, лишь бы он ушел из дома. Хеге стала упрямей, чем раньше, с ней просто невозможно договорить­ся, обвинял он ее про себя.

Куда же податься? Маттис шел искать работу, как ему было велено. С той усадьбой, где он работал в последний раз, он распро­щался навсегда. К тому же они, наверно, все еще полют турнепс. Он взглянул в сторону усадьбы.

Так и есть, вон на поле три человека. Только что пришли. Ог­ромное поле было прополото еще не до конца. Маттису было чуд­но идти мимо, он так хорошо знал этих людей, проработав с ними целый день, так много пережил вместе с ними. Сейчас, с утра, влюбленные еще веселы и бодры.

Видят ли они, что он идет по дороге?

Нет.

Махните мне рукой, мысленно попросил он. Это было бы золо­тое пятнышко, которое можно хранить в памяти. Пусть махнет девушка. Он и не хотел, чтобы ему махали мужчины, это бы его смутило. Девушка — другое дело. Но она сейчас ждала лишь од­ного — чтобы парень ущипнул ее за ногу.

Чуть поодаль в траве у дороги сидели две девочки. Защищен­ные изгородью, они спокойно играли со своими игрушками, бол­тали, в руках у них были куклы, девочки были такие маленькие, что на совести у них еще не было никаких грехов. Они были за­няты своей игрой, но одна из них все-таки успела спросить звон­ким голоском, вытаращив на Маттиса круглые голубые глаза:

- Куда идешь, Дурачок?

Она спросила без всякого любопытства, словно по обязанно­сти. Дети из ближних усадьб знали всех, кто тут жил, не зря они сами жили у дороги. Они давно привыкли к Маттису.

Спокойно, не волнуйся, сказал он себе, они еще маленькие.

- Да так просто,— ответил он.

Больше девочки не спрашивали: им было все равно, куда он идет.

Однако он поспешил уйти. Несколько сверкающих машин, обо­гнавших его, подняли его настроение. Видеть незнакомые маши­ны всегда приятно. Едущие в них люди не знают, что он Дурачок. Он смотрел на них с независимым видом, и они, конечно, думали, что он такой же умный, как все.

Маттис оставлял позади усадьбу за усадьбой. Уже давно пора было приняться за работу. Поравнявшись с поворотом к очеред­ной усадьбе, он останавливался и прислушивался к своим но­гам — это было испытание, которое он однажды придумал себе, когда положение его было таким же безвыходным.

- Если вы захотите туда идти, я почувствую толчок,— гово­рил он и ждал.

Нет, и на этом повороте он не почувствовал никакого толчка, ноги были умней, чем он. Нынче Маттис раз за разом испытывал себя, свои ноги, но у каждого поворота результат был один и тот же.

Неизвестно только, как Хеге отнесется к тому, что я проходил так весь день.

О «ножном испытании» Хеге ничего не знала, это была тайна. К таким вещам она относилась неодобрительно.

В конце концов Маттис дошел до лавки — вообще-то он все время понимал, что идет в лавку. Тут испытания не требова­лось — лавка стояла у самой дороги, словно ловушка, в которую попадали все. В то же время она стояла и на берегу, рядом с ней был причал.

В лавке торговали леденцами. А Маттис любил леденцы. К тому же лавочник никогда не смеялся над ним, как бы глупо он себя ни вел.

Никого из знакомых в этот час в лавке не было, лишь несколь­ко одетых по-летнему туристов, прикативших на велосипедах, пили минеральную воду. Маттису трудно было оторвать от них взгляд, но он все же заставил себя отвернуться. Порывшись в кар­мане, он вытащил припрятанную там монетку.

- Леденцов на пятнадцать эре,— равнодушно попросил он, словно покупал их каждый день.

- Мятных? — для порядка спросил лавочник.

Он знал вкус Маттиса, и Маттису было приятно, что присут­ствующие слышали это. Он был благодарен за этот короткий без­обидный разговор.