Расставание - Константин Борисович Русган

– и так по кругу. В этот день и погода была хорошей. Из окна ярко-ярко светило солнышко, это было, можно сказать, некоторое мгновение бабьего лета; даже птичек было слышно и люди о чём-то воодушевлённом беседовали. После обеда Машенька предложила Виссариону почитать ему вслух какую-нибудь книжку, чтоб он заодно проверил её умение читать. В первый раз она прочла II, XVI и CIX сонет Шекспира – Висе так понравилось, что сказал ей: «У тебя, доченька, весьма хорошо получается читать что-нибудь в стихотворной форме. Молодец». Второй раз Машенька прочла «Евгения и Юлию» Карамзина и, оканчивая чтение, слегка прослезилась. Виса её успокоил и сказал, чтоб она ничего не принимала близко к сердцу. В третий, последний раз, она почитала несколько басней Крылова. Покамест они развлекались, мы с Екатериной Андреевной, улыбаясь, смотрели на них и время от времени хвалили Машеньку. «Я смотрю на них, – сказала тогда Екатерина Андреевна, – и вспоминаю, как Виса, ещё маленьким мальчиком, читал по вечерам книги… Особенно ему нравилась «Рождественская песнь» Диккенса. Ах, Аннушка, славные были времена!»

Наступил вечер – Виссарион попрощался и ушёл в спальню, сказав, что ему сильно захотелось спать. Мы его проводили и больше не беспокоили, уйдя на вечернее чаепитие, от которого Виса, к слову, отказался. Екатерина Андреевна пила по обыкновению крепкий чёрный чай. Я тоже пила чёрный, но не совсем крепкий. Машенька же любила пить чай с молоком, представляя себя маленькой английской принцессой. Во время чаепития мы особо не разговаривали, зато я думала о Виссарионе. Он, конечно, в те часы был весьма приближённым к нам, даже слишком, а его интересные истории из жизни с одной стороны радовали меня, а с другой стороны мне казалось, что Виса подсознательно готовится к смерти и делает он это таким образом, что старается быть как-то более добрее, более яснее и приятнее для нас, несмотря на болезненное состояние, и рассказы эти были эдакой прокруткой всех воспоминаний, да не такой, которая бывает часто, когда люди общаются и просто что-то интересное вспоминают, чтобы хоть как-то разбавить разговор, а такой… что ли, предупреждающей о его смерти… – нет! – я вовсе не хочу и не желаю, чтоб Виса умер, но предчувствие, странное и непонятное предчувствие одолевало мою обеспокоенную душу…

Вообще мой муж был прекраснейшим человеком. Когда я была на грани духовного упадка, он предстал передо мной настоящей стеной и щитом. Во многих вещах я тогда разочаровалась: в любви, радости, счастье, спокойствии, – словом, во всём том, что заставляет человека жить. Мне было неприятно находится в этом мире, я хотела скорее погибнуть, но Бог милостивый, – и потому послал мне ангела, то есть Виссариона, и с тех пор никогда больше не возвращался этот упадок и не досаждал мою жизнь. Я стала счастливой. А что теперь? А теперь я становлюсь для Виссариона стеной и щитом, теперь я должна помочь ему и дать надежду на всё самое лучшее. Но боже, как он добр, что я практически не в силах ответить ему тем же… Мне кажется, что он всё равно будет добрее и милее меня, ведь он ради нас с Машенькой пошёл в азартные игры и в конечном итоге искалечился…

Выпив чай, мы все разошлись по тем же комнатам, что и вчера, и легли спать.

Октября 17.

…Сегодня мы проснулись не так рано, как в прошлые дни, а именно в девять часов утра. Сначала я к девяти открыла глаза, потом пришла Екатерина Андреевна, спросив, как там Виса себя чувствует, а затем, к концу девятого часа, неохотно проснулась Машенька, а Виссарион под действием опиума ещё крепко спал.

Поздней ночью у него приключился совершенно неожиданный подъём боли. Он громко, закричал, застонал, повалился на пол и начал судорожно качаться то в одну, то в другую сторону, держась руками в области живота. Первым делом проснулась я, тут же вбежали доченька и Екатерина Андреевна. Иступлённые, напуганные и плачущие, мы не могли сообразить, что делать; к тому же у него при приступе самопроизвольно полились некоторые испражнения. Но потом мы вместе подняли Вису к кровати. Машеньке я приказала принести швабру и тряпку, а Екатерине Андреевне сказала найти немного опиума, который лежал в кухонном шкафу; я же осталась успокаивать его. Впервые я увидела, как Виссарион плачет; сильно сжав веки, стиснув зубы, он выл, рыдал, кричал, суетился и слабо походил на человека: был абсолютно сумасшедшим, красным, худощавым и лохматым… Я придерживала его за впалые щёки, плакала, пыталась утешить и, хоть старанья мои были бесполезны, я не заканчивала, и так держала, успокаивала и гладила, пока не пришла Екатерина Андреевна и не принесла обезболивающего средства. Когда Виса съел ложечку опиума, боль его постепенно стала утихать и утихать, а сам он скоро заснул, и, пока он был обездвижен и спал, мы его переодели в чистую пижаму и, конечно же, поменяли постель. Машенька вымыла пол. И после всего этого мы опять легли спать. На часах показывало три…

К часу дня проснулся Виса и тотчас же позвал меня (я в этот момент находилась на кухне, обедала). Когда я пришла, он спросил:

– Аннушка, что было этой ночью, почему я так слабо чувствую своё тело?

– Приступ, – отвечала я. – У тебя, Виса, был сильнейший приступ боли. Ты кричал и плакал. А тело не чувствуешь, наверно, после опиума, который мы тебе дали, чтобы боль… утешить.

– Аннушка… – промолвил опять он.

– Что, мой милый?

– Почему, кхе-кхе, вот так вот всё происходит? Я совершенно не оценил важность своей жизни, а теперь мучаюсь и вас мучаю. Бросьте меня, бросьте, не мучайтесь… я не хочу, чтоб вам суетно из-за меня было…

– Что ты такое говоришь! – возразила я. – Мы ни за что тебя не оставим, ты должен вылечиться. Вот, дождёмся хирурга – и вылечат тебя, непременно вылечат и вернут к прежней жизни.

– Жить, как прежде, уже не сможет никто. Я умру, Аннушка, умру…

– Покойно, Виса! Ты не…

– Аннушка, – прервал он меня, – исполни моё, возможно, последнее желание.

– Какое? – удивлённо спросила я.

– Купи мне розы, красные сочные и хорошо пахнущие розы. Я хочу в последний раз насладиться их запахом и цветом.

– Да, Аннушка, – сказала Екатерина Андреевна, войдя в спальню, – купи, он очень их любит.

Я прекрасно понимала, что необходимо было исполнять каждое желание Висы, и поэтому кивнула, поцеловала его в лоб и непременно ушла, взяв на всякий случай зонт.

Я была права, когда решила взять зонт, потому что, как только я вышла и прошла несколько шагов, на небе резко почернели облака, исчезли солнечные лучи и заморосил холодный дождь.

Состояние души моей и так было разорванное