Расставание - Константин Борисович Русган

как, будучи ещё резвым гимназистом, он пародировал своих учителей и всегда просил у них на немного провести какой-нибудь урок у ребят помладше его. Однажды Виса практически целый день был учителем! Вот до чего ему нравилась эта профессия. Да, и всё-таки Виссарион не утерял свою прежнюю силу духа, потому что рассказы его постоянно снабжались какой-то особой выразительностью и добротой…

Просидев так ещё час, мы разошлись. Машенька ушла спать в свою комнатку, Екатерина Андреевна – в гостиную, а я осталась рядом с ним… Что ж, теперь до завтра!

Октября 16.

Все мы, кроме Виссариона, который весьма крепко спал, проснулись самым ранним утром из-за того, что в дверь кто-то громко и нескончаемо стучал, даже, лучше сказать, долбился. Екатерина Андреевна сразу забежала ко мне. «Кто же, Аннушка, в такую рань прийти может?» – удивлённо спрашивала она; а Машенька тем временем поддакивала ей. Сначала я подумала, что это Серафим Всеволодович пришёл сообщить, что нашёл хирурга или, может быть, к нам почтальон с письмом каким-нибудь примчался. Но открыв дверь, я увидела невысокого, темноволосого мужчину с маленькими английскими усиками, одетого в тёмно-бежевый сюртук, который, как я заметила, был без верхней пуговицы и несколько походил на тот сюртук, который из-за своего состояния, вероятно, был получен в наследство от отца; также у гостя была чёрная шляпа. Я удивилась, когда узнала в этом человеке Андрея Яковлевича, лучшего друга Висы.

– Анна Николаевна, – начал Андрей, входя в коридор, – где наш работник, где Виссарион Ильич? Почему его нет уже со вчерашнего дня? И зачем он так рано ушёл с работы четырнадцатого числа?

Я была в полном смятении и не могла подобрать правильных слов, чтобы ответить на его вопросы; особенно на то, почему он рано ушёл с работы. Такое известие для меня вовсе неизвестно, даже в какой-то степени ложно, ибо в тот день Виссарион вернулся домой очень поздно. Значит ли это, что всё остальное время он прибывал в каком-то другом месте?

– Андрей Яковлевич, – заикаясь, отвечала я, – Виса болен, у него обнаружили блуждающую почку.

– Как! – громко произнёс он и тотчас побежал в комнату Виссариона.

Я, Машенька и Екатерина Андреевна, не успев даже сообразить, что произошло, хвостом погнались за Андреем Яковлевичем, который напролом побежал к своему болеющему приятелю. Виссарион, как только Андрей вошёл и крикнул: «Ильич!», раздражённо открыл глаза и испугался.

– Виссарион Ильич, друг мой преподобный, что же это такое, как вы могли заболеть? Не потому ли вы так рано ушли из школы четырнадцатого числа? – торопливо спрашивал Андрей.

Екатерина Андреевна вопросительно посмотрела на меня и прошептала: «А что, что было четырнадцатого числа?» Виссарион сконфузился. Ситуация вышла абсолютно неловкая. Во-первых, Андрей Яковлевич ворвался, как таран, во-вторых, он сделал это ранним утром, а в-третьих, из-за сонного состояния я ничего не могла воспринять всерьёз. Все мы были как-то сконфужены, напуганы и ошеломлены.

– Андрей Яковлевич, покойно, – шепчет Виссарион.

– Садитесь, садитесь…

– Четырнадцатое октября… – начал гость.

– Да-да, – отвечает Виса, – я вам с-сейчас всё объясню.

«Кажется, Виса действительно четырнадцатого числа где-то шастался…» – думала я и была совершенно права.

– Слушаем, – сказал Андрей.

– Так вот, мои дорогие, – с каким-то виноватым взглядом начал Виссарион, – четырнадцатого октября было то, о чём я очень жалею. И потому, Аннушка, я был так сначала неразговорчив и скрытен. Мне было стыдно показываться, да и к тому же болезненное состояние усиливало мой стыд. Итак, покинув школу, я ушёл на игру в карты и крупно проигрался… Изначально я делал всё помаленьку: каждая ставка помаленьку, помаленьку, грошами, грошами, а потом как разыгрался! Раз, два, три и – бац! – я полный банкрот, причём побитый, потому что начал протестовать, но в итоге меня кинули на пол и распинали весь живот и бока, далее я отдал им все деньги и ушёл домой…

– Значит, – говорю я, – это из-за этого у тебя блуждающая почка. Но, милый мой, для чего тебе нужно было играть на деньги?

– Самонадеянность, нетерпение и милость характера! Вот что подвигло меня на это совершенно ужасное деяние. Я, Аннушка, всегда был добр ко всем. Это была моя миссия – помочь другим, но забыть про себя. Также я действовал и по отношению к тебе, Машеньке, матушке и к вам, Андрей Яковлевич. Я думал, если я выиграю денег, то смогу по-настоящему обеспечить тебя и Машеньку. И вообще мечта всей моей жизни – это ваше счастье, а оно доступно только через увеличение материальных благ. Ведь мы же, согласитесь, бедно, очень бедно живём. У Машеньки, например, совсем мало книжек, куколок и других развлечений, а у тебя, Аннушка, нет швейной машинки, которая долгое время грезилась тебе. Когда я получал какие-нибудь премии, я всегда старался их сберечь и потратить нам на какой-нибудь курорт в Пятигорск. Но после того, как состояние бюджета нашей школы начало стремительно уменьшаться, стали и мы беднеть с каждым годом, придя к тому, что сейчас даже нет возможности купить сладости. Вот и явилась в моей голове мысль об игре в карты…

– Да… – говорит Андрей Яковлевич, – а вы ведь, я помню, учили детей тому, что опасно играть в азартные игры.

Я моментально бросилась к Виссариону, села возле него и стала крепко-крепко обнимать, потом подошли все остальные, а я, плача, говорила: «Миленький мой, что же ты сделал с собою! Понимаю, ты хотел помочь нам – всегда так было – но не стоило же доходить до того, чтоб в игры азартные играть… И мы тебя, Виса, всё равно очень любим… все до единого… и нам с тобою в любом случае будет хорошо: ты же такой… хорошенький, такой… добрый, такой… жизнерадостный, что душа у всех поёт. Как не быть нам с тобой счастливыми?» Виса молчал, но при этом так же крепко меня обнимал. В таком положении мы все находились чуть больше минуты, но эту сцену прервал Андрей.

– Ну, господа, – как бы прощаясь, говорит он, – странное, конечно, явление, и вы, Виссарион Ильич, прошу, выздоравливайте. День без вас – и уже всем плохо, кроме Антона Любомировича, разумеется. Начальству скажу, что вы больны, а про азарт ваш, не волнуйтесь, я, как самый верный друг, промолчу, даже думать об этом случае вашей жизни не буду. Прощайте!

Мы попрощались.

Весь оставшийся день мы провели в полном спокойствии и хорошем настроении. Виса, как и вчера, снова рассказывал интересные истории, но сегодня он был более резв, нежели вчера; и даже хотел как-то подвигаться. Ходил на кухню, чтобы чем-нибудь полакомиться, в гостиную, чтобы глянуть на картины, висевшие там, к Машеньке, чтобы посмотреть, как там она играет и читает книжки, потом опять на кухню, в гостиную, к Машеньке