Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

Ролла схватил вторую лошадь и теперь разделался с ее всадником одним коротким, сильным ударом, обагрившим песок. Я оглянулся, чтобы посмотреть на Радугу, и увидел, что Осферт поймал оставшихся пятерых лошадей, а его люди вытащили трупы с мелководья и снимали с них кольчуги, плащи и шлемы.

Я наклонился к своему пленнику и снял с него перевязь, бросил ее Ролле, затем приказал мужчине встать.

— Как тебя зовут? — спросил я его.

— Ценвал, — пробормотал он.

— Громче!

— Ценвал, — ответил тот.

Дождь зарядил сильнее, тот злой дождь, что пришел с бурного моря. И внезапно я засмеялся. Это было смешно. Маленькая группа вымокших отчаянных людей против самой мрачной крепости Британии? Я ткнул Вздохом Змея, так что Ценвалу пришлось сделать шаг назад.

— Сколько в Беббанбурге воинов? — спросил я.

— Достаточно, чтобы убить тебя раз десять, — прорычал он.

— Так много? И сколько же именно?

Он не желал отвечать, а потом решил, что может меня обмануть.

— Тридцать восемь, — сказал он.

Я махнул рукой, так что острие Вздоха Змея разорвало кожу его шеи. На ней показались бусинки крови, закапавшей на кольчугу.

— А теперь попробуй сказать правду, — предложил я.

Он приложил руку к струйке крови.

— Сорок восемь, — угрюмо произнес он.

— Включая тебя и этих людей?

— Включая нас.

Я рассудил, что он говорит правду. Мой отец держал гарнизон в пятьдесят-шестьдесят человек, и Элфрик вряд ли имел больше, потому что каждого воина в крепости нужно было вооружить, одеть в кольчугу и платить ему.

Если бы Элфрика предупредили о приближении настоящей опасности, он мог бы вызвать больше людей с земель, которые находились под управлением Беббанбурга, но для этого требовалось время. Итак, нас превосходили числом вдвое, но меньшего я и не ожидал.

До нас добрался Осферт со своими людьми, они вели пять лошадей и несли одежду, кольчуги, шлемы и оружие тех людей, что убили.

— Ты заметил, кто на какой лошади сидел?

— Конечно, господин, — отозвался Осферт, повернувшись, чтобы взглянуть на своих воинов и захваченных лошадей, — коричневый плащ на пегом жеребце, синий — на вороном мерине, кожаная безрукавка — на… — он поколебался.

— На пегой кобыле, — вступил в разговор мой сын, — а черный плащ — на маленьком вороном жеребце и…

— Тогда переодевайтесь, — прервал я их и снова обернулся к Ценвалу. — А ты раздевайся.

— Раздеться? — уставился он на меня.

— Можешь снять одежду, — сказал я, — или мы разденем твой труп. Выбор за тобой.

Всадников было семеро, так что стража у ворот Беббанбурга должна увидеть, как семеро возвращаются. Стража наверняка хорошо знакома с этой семеркой, они видели их и их лошадей день ото дня, и когда мы подъезжали к крепости, стражники должны были увидеть именно то, что ожидали.

Если полосатый бело-коричневый плащ Ценвала будет покрывать круп не той лошади, стражники почувствуют, что что-то не так, но если они увидят этот плащ на седоке, скачущем верхом на гнедом жеребце Ценвала, то сочтут, что всё идет своим чередом.

Мы переоделись. Ценвал, оставшийся в шерстяной рубахе, свисающей до ягодиц, дрожал на холодном ветру. Он уставился на меня, наблюдая, как я накидывал голубой плащ незнакомца поверх кольчуги.

Он заметил, как я затолкал молот Тора под кольчугу, чтобы спрятать его. Он слышал, как Осферт называет меня господином, и начал медленно осознавать, кто я такой.

— Ты… — начал он, а потом запнулся. — Ты, — снова начал он.

— Я — Утред Утредсон, — рявкнул я, — законный лорд Беббанбургский. Хочешь присягнуть мне в верности? Я повесил тяжелый серебряный крест мертвеца себе на шею.

Его шлем был мне не по размеру, слишком мал, и я оставил свой, но у плаща был капюшон, который я натянул поверх серебряного волка, что венчал мой шлем. Вокруг пояса я обернул собственную перевязь. Ее скрывал плащ, а я желал, чтобы моим спутником стал Вздох Змея.

— Ты Утред Предатель, — без всякого выражения заявил Ценвал.

— Так он меня называет?

— Так и даже хуже, — ответил Ценвал.

Я взял у Роллы меч Ценвала и вытащил его из ножен. Это был добрый клинок, в хорошем состоянии и острый.

— Мой дядя жив? — спросил я Ценвала.

— Жив.

— Господин, — рявкнул Осферт на Цинвала, — ты должен называть его «господин».

— Элфрик, должно быть, стар, — произнес я, — и говорят, что он болен?

— Он жив, — ответил Ценвал, упрямо отказываясь называть меня господином.

— И хворает?

— Обычными для старика хворями, — признал Ценвал.

— А его сыновья? — поинтересовался я.

— Всем командует лорд Утред, — ответил Ценвал. Он имел в виду моего кузена, сына Элфрика и отца еще одного Утреда.

— Расскажи мне о сыне Элфрика, — приказал я.

— Он похож на тебя, — отозвался Ценвал, что прозвучало так, как будто ему не повезло.

— И чего он от тебя ожидает? — спросил я.

— Ожидает от меня?

— Он послал семерых. Зачем?

Он нахмурился, не понимая вопроса, а потом вздрогнул, когда я поднес клинок к его лицу. Он посмотрел на Радугу, на которую по-прежнему накатывались буруны, пока прилив тащил ее дальше по пляжу.

— Мы пришли взглянуть на судно, — мрачно сообщил он.

— А вместо этого нашли нас, — заявил я, — но что вы сделали бы, не окажись тут нас?

— Закрепили бы его, — ответил он, не отводя глаз от севшего на мель судна.

— И забрали бы груз? Кто бы это сделал? Ты?

— Куча народа из деревни, — сказал он.

Итак, Ценвал убедился бы, что Радуга плотно села на мель, а потом заставил бы деревенских вытащить груз.

Это значило, что он оставил бы людей присматривать за работой и убедиться, что ничего ценного не украдено, а это, в свою очередь, означало, что в крепости не ожидают увидеть, что все семеро возвращаются. Я поразмыслил об этом несколько мгновений.

— А если там не оказалось бы ничего кроме балласта? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Зависит от того, стоило бы судно того, чтобы его спасать. Оно выглядит добротным.

— В таком случае вы бы закрепили его, а потом оставили, пока погода не улучшится?

Он кивнул.

— А если лорду Элфрику оно не пригодилось бы, мы сломали бы его или продали.

— А теперь расскажи о крепости, — велел я.

Он не рассказал мне ничего, что не было бы мне известно. К Нижним воротам вела дорога, извивающаяся по узкому перешейку и вверх по крутому склону к большим деревянным воротам, а за ними находилось широкое пространство с конюшнями и кузницей.

Этот внешний двор был защищен высоким частоколом, но внутреннее пространство на высокой вершине скалы было огорожено еще одной стеной, еще более высокой, и там находились вторые ворота, Верхние.

Именно там, на вершине скалы, стоял большой дом Элфрика и меньшие дома для слуг, воинов и их семей. Ключом к Беббанбургу были не Нижние ворота, какими бы грозными они ни были, а Верхние.

— Верхние ворота, — спросил я, — держат открытыми?

— Они закрыты, — дерзко заявил Ценвал, — всегда закрыты, и он ждет тебя.

Я взглянул на него.

— Ждет меня?

— Лорд Элфрик знает, что твой сын стал священником, знает, что тебя объявили изгоем. Он считает, что ты отправишься на север. Думает, что ты безумен. Он говорит, что тебе некуда идти, и потому ты придешь сюда.

И Элфрик оказался прав, подумал я. Порыв ветра принес тяжелые капли ливня. Прибой бурлил вокруг Радуги.

— Он ничего не знает, — гневно произнес я, — и не узнает, пока мой меч не войдет в его кишки.

— Он убьет тебя, — фыркнул Ценвал.

И Ролла его убил. Я кивнул датчанину, стоящему позади дрожащего Ценвала, который не догадывался о близкой смерти, пока с изумлением ее не узрел. Меч вонзился ему в шею, это был могучий и смертоносный удар, милосердный удар. Он скрючился на песке.

— По коням, — рявкнул я своим людям.

Семеро вскочили в седла, а остальные пошли пешком, изображая пленников.

Итак, мы отправились домой.

Глава пятая

Убийствам придет конец.

Так я говорил себе, пока ехал в Беббанбург, в свой дом. Убийствам придет конец. Я прорвусь в крепость, закрою ворота и позволю миру скатиться в хаос, но сам буду жить спокойно за теми высокими деревянными стенами.

Пусть христиане и язычники, саксы и датчане сражаются, пока не останется ни одного, но я буду жить как король внутри Беббанбурга и уговорю Этельфлед быть моей королевой. Проезжающие по побережью купцы будут платить нам пошлину, а проплывающие мимо корабли — оплачивать эту возможность, монеты будут сыпаться, а жизнь пойдет своим чередом.

Когда рак на горе свистнет.

Отец Пирлиг обожал эту поговорку. Я скучал по Пирлигу. Он был одним из хороших христиан, хоть и валлийцем, после смерти Альфреда он вернулся в Уэльс и, насколько я знаю, до сих пор жил там.