Михаил Коцюбинский - Ирина Михайловна Коцюбинская

913 года реформируется журнал «Современник»… Обращаюсь к Вам с просьбой: нельзя ли к январской или февральской книжкам «Современника» дать статью на тему «Культурные запросы Украины»? Затем был бы очень нужен очерк по истории украинской литературы. Помогайте, Михаил Михайлович».

«…Поддержите! Нет ли небольшого рассказа из старых, не переведенного еще на великорусское наречие?»

Но болезнь настолько обострилась, что о работе нечего было и думать.

Он почти ничего не ел. Как ни изощрялась тетя Лидя, все ее попытки оставались втуне: отец не притрагивался к еде. Пригласили из ресторана специального повара. Он мастерски готовил заливную рыбу, художественно разукрашивая ее цветами из моркови, свеклы, лука. Для охлаждении рыбу поставили в сенях, и я поминутно бегала туда проверить — застыло ли желе. Так хотелось, чтобы отец поел…

12 апреля в 2 часа 20 минут пополудни Коцюбинского не стало.

Смерть отца произвела на семью страшное впечатление. Не верилось, что его может не стать. Вспоминалось, как не так уж и давно, погожим июльским днем, мы, дети, вместе с отцом и матерью гуляли по склонам Болдиной горы. Отец стоял, опершись на свою палку, и задумчиво смотрел на зеленые луга. Вдали раскинулся массив соснового леса… Еще дальше несла свои воды Десна. Отец очень любил это место. Здесь было столько простора, красок, солнца!..

Его тонкая, чуть согбенная фигура в белом костюме и каприйской панаме отчетливо выделялась на фоне синего неба и зеленых просторов.

— Когда я умру, похорони меня, родная, на этом месте, — сказал он, повернувшись к маме.

Через несколько дней после кончины отца Александр Олесь от имени редакции «Литературно-научного вестника» обратился к Горькому с просьбой написать воспоминания о М. М. Коцюбинском.

Алексей Максимович ответил: «Любезный и уважаемый Олесь! Посылаю Вам несколько страничек воспоминаний моих о Михаиле Михайловиче. Очень огорчен я его уходом из мира нашего, люблю я Михаила Михайловича, хорошие отношения были у нас»[83]. «Знаем, что излишни слова сочувствия горю Вашему, — обращается Алексей Максимович в телеграмме к маме. — Почтительно кланяюсь Вам, крепко обнимаю детей; большого человека потеряла Украина, долго и хорошо будет помнить она его добрую работу»[84].

Глубокой верой в народ, в силу жизни звучат слова Горького, обращенные в эти печальные дни к черниговцам: «Смертен человек, народ бессмертен. Глубокий мой поклон народу Украины»[85].

Даже после смерти отца жандармы не оставляют нас в покое. Усиливается наблюдение за усадьбой писателя, следят, чтобы из дому не вынесли какой-нибудь нелегальщины. Сыщики обнаглели, даже не пытаясь сохранить свое инкогнито, и целыми днями просиживали на скамейке возле усадьбы Руцких, недалеко от нашего двора, наблюдая за двигавшимися к нам беспрерывным потоком людей.

С полицией блокировалось и духовенство. Желая выполнить завет отца — похоронить его на самом высоком месте Болдиной горы, мама обратилась за разрешением к черниговскому архиерею Василию, так как эта гора принадлежала владениям Троицкого монастыря. «Там стоит царская беседка, — надменно возразил архиерей. — Приедет царь, будет отдыхать — и вдруг рядом могила!..»

С величайшими трудностями удалось добиться разрешения похоронить отца на другом крутом уступе горы.

Во время похорон полиция всеми способами пыталась приуменьшить торжественность траурной процессии, не разрешила нести венки перед гробом, следила, чтобы красные ленты на венках, которые везли на колесницах, были завернуты.

Полиция запретила петь хору семинаристов, а также выступать с речами на могиле и фотографировать.

Об этих запретах с возмущением говорил в IV Государственной думе депутат-большевик Г. И. Петровский, проект речи которого написал В. И. Ленин.

Всенародный почет победил. На венках пламенели алые ленты, развевающиеся в воздухе. Тысячная толпа в скорбном походе сметала с пути жалкие полицейские заслоны.

Стихийно возникло пение.

Пел весь траурный кортеж, и, сопровождаемый этим пением, весь усыпанный цветами, высоко на поднятых руках плыл в воздухе гроб с телом Михаила Коцюбинского.

Ясное весеннее солнце, которое он так любил, провожало его в последний путь.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ТРАДИЦИИ ЖИВЫ

Подрастая, дети Коцюбинских продолжали революционные традиции семьи.

Старший сын Коцюбинского Юрий уже четырнадцатилетним мальчиком участвовал в революционной ученической организации вместе с будущими большевиками — Виталием Примаковым, Валерианом Имшенецким и Евгением Журавлевым.

Кружком этим руководил большевик Семен Урин. Знакомились с работами Карла Маркса, с речами Лассаля, Жореса, участвовали в диспутах, которые проводились на квартирах у А. Л. Шильмана, С. С. Соколовской, М. С. Муринсона, В. Н. Лапиной и у нас дома, а то и попросту за Десной, на лодках во время маевок, организованных социал-демократической организацией.

Летом Юрко вместе с остальными учащимися работал в земстве по сельскохозяйственной переписи. Обычно группа молодежи приезжала или приходила пешком в села. Ночевали в сельской школе, а днем занимались переписью семенных фондов, инвентаря, скота и крупорушек и вели пропагандистскую работу: читали крестьянам газеты, проводили беседы. Юрко отвечал за эту работу в селах Сеножатском, Ладинке, Золотинке, Серединке.

В январе 1913 года, еще при жизни отца, шестнадцатилетний гимназист Юрий Коцюбинский стал членом партии большевиков. Готовясь вступить в партию, старательно штудировал произведения В. И. Ленина. «Пересмотр аграрной программы рабочей партии», «К сельской бедноте». Над этими книгами в свое время работал и Михаил Михайлович. Припоминаю холодный зимний день. Мы сидели в столовой и готовили уроки. Вдруг дверь из коридора отворилась, и вошел отец. Глаза у него лихорадочно блестели, и он с раздражением смертельно больного человека спросил: «Кто брал без разрешения книги из библиотеки? Я еще жив, я еще не умер!..»

Воцарилась тишина. Мы съежились. Юрко тихо, но спокойно сказал:

— Это я взял книги. Я готовлюсь в партию.

— В какую? — спросил отец.

Узнав, что Юрко вступает в большевистскую партию, отец совсем иначе, нежно и мягко, посмотрел на сына. Раздражение тотчас улеглось.

Вступив в партию, брат с головой окунулся в партийную работу. То встречает вместе с товарищами политических ссыльных, прибывших по этапу в черниговскую полицию, то печатает листовки, направленные против империалистической войны.

Вот как вспоминал он сам об этих событиях в 1927 году в статье «Черниговская организация большевиков во время войны»: «В ноябре 1914 года в Чернигов был переведен запасной полк из Твери. Приехало на обучение три с половиной тысячи новобранцев. Режим в казармах был жестокий, за всякую провинность били шомполами. Казарменная больница была переполнена избитыми, двух человек засекли до смерти. Черниговская организация решила выпустить листовку к солдатам. Листовка была направлена против войны и против избиения солдат. В количестве нескольких сот экземпляров она была распространена в двадцатых числах декабря на казарменном участке и в городе. Результат сказался очень скоро: избиения прекратились»[86].

Печатали эти прокламации в сыром погребе. Юрко