Летнее Солнцестояние - Уильям Хорвуд

замурованный ход. Он успел отдохнуть и потому считал, что эта состоящая из утрамбованной земли перегородка поддастся без особого труда. Нет, он не хотел проламывать ее, ибо в этом случае Данктонским кротам рано или поздно удалось бы раскрыть тайну Древней Системы. Сначала он хотел проковырять небольшую дырочку и взглянуть одним глазком на то, что делается по ту сторону стены, — это позволило бы ему увериться в истинности изначального предположения. Если он увидит туннели Халвера, он выберется наружу и войдет в нору Халвера уже сверху, чтобы уточнить положение перегородки. Брекен поднялся с земли, подошел к перегородке и, широко растопырив когти, провел по ней лапой. Раздался ужасающий скрип. Ни Брекен, ни Ру и не подозревали о том, что перегородка представляет собой массивный кусок кремня, покрытый сверху тонким слоем грязи и пыли. Когти Брекена содрали с него сухую корку и проскрежетали по самому кремню.

Брекен прижал лапы к ушам. Он и не подозревал о том, что по другую сторону камня находится Ру, которую раздавшийся звук поразил в самое сердце. Едва заслышав его, она мгновенно забыла о недавней решимости защищать свою нору. Она знала одно — за камнем скрывается крот, повелитель сов, устрашающих свои жертвы жутким криком. Она резко развернулась и стремглав понеслась прочь в коммунальные туннели Бэрроу-Вэйла, где — если, конечно, ей удастся уцелеть — она сможет поведать другим кротам о страшилище, живущем в Древней Системе, и сове, послушной его велениям.

Она, естественно, и не подозревала о том, какую реакцию вызовет ее бегство у Брекена, чьи когти все еще ныли от соприкосновения с камнем. Не успело отзвучать эхо, как он услышал топотание убегающего крота.

Это было самым красноречивым свидетельством того, что здесь Древняя Система заканчивалась или, если угодно, начиналась (это зависит от того, по какую сторону от камня ты находишься). Он горестно вздохнул. Все кроты, с которыми он встречался, в ужасе бежали от него, хотя он не желал им ничего дурного, а это означало, что он стал для них чужим. Он уже не принадлежал к Данктонской системе. Его домом стала Древняя Система, в которой он был единственным обитателем. Ее туннели, ее пустынные, лишенные червей глубины, ее страшные тайны принадлежали теперь ему — они стали его территорией.

Радостное возбуждение сменилось отчаянием.

Он посмотрел на огромный камень, понимая, что обойти его сбоку ему все равно не удастся. Оставалось утешать себя тем, что перегородка стояла именно там, где он и предполагал. Впрочем, через какое-то время она могла и исчезнуть — все зависело от проворности сбежавшего крота и того, когда и с кем он надумает сюда вернуться. Самым разумным было отступить в глуби Древней Системы, но Брекен туда не торопился, пусть эта система и стала его новым домом.

Глава тринадцатая

Испуганная и взъерошенная Ру появилась в Бэрроу-Вэйле ясным августовским утром и рассказала совершенно жуткую историю. После этого к слухам о гигантском кроте из Древней Системы стали относиться как к непреложному факту. Ру попала в Бэрроу-Вэйл в тот момент, когда Мандрейк и Рун отправились в другие части системы, соответственно, новость дошла до них уже тогда, когда с ней познакомилось все население Бэрроу-Вэйла и его окрестностей.

Эта странная история заставила Мандрейка и Руна поспешить назад, в центр системы, она привлекла туда и Ребекку, которая после встречи с Розой стала куда самостоятельнее. Вероятно, на нее повлияло и то, что у нее появились собственные туннели, во всяком случае, она перестала обращать внимание на запреты и требования Мандрейка и зажила с таким наслаждением и радостью, какие редко наблюдаются у данктонских самок. Если в системе слышался смех, можно было не сомневаться, что звучит он в ее туннелях, где можно было развеять печаль и принять участие в веселых пирушках.

Надо сказать, что непослушание ее Мандрейку было чисто стихийным и бессознательным. К удивлению кротов, близко знавших Ребекку, она никогда не отзывалась о нем плохо или непочтительно.

— Я его люблю, — заявляла она так, словно эта любовь могла перечеркнуть ту жестокость, с которой обращался с ней Мандрейк.

Впрочем, до какой-то степени так оно и было. Во всяком случае, она нисколько не тяготилась своими отношениями с Мандрейком. Но как бы она его ни любила, ее любовь к жизни была сильнее. Сила ее радости и любви не оставалась незамеченной другими кротами. Она влияла не только на них, но и вообще на все живое, как это подметил Меккинс, привыкший бывать в ее норе. Деревья, травы, лесная живность — все возле норы Ребекки выглядело ярче и счастливее. Здесь пели соловьи, здесь пригревало солнышко, здесь росли самые красивые лесные фиалки.

Ребекка и сама являла собою воплощение здоровья и счастья. Ее густая шерсть лоснилась и переливалась на свету — в полдень шкурка ее казалась особенно роскошной и темной, в сумерки — нежной и мягкой. Она сильно выросла с весны и стала несколько крупноватой для самки, сравнявшись в размерах с некоторыми самцами, и если она и не унаследовала грации своей матери Сары, то приобрела куда большую женственность.

Она могла хлопнуть другого крота по плечу и закричать: «Смотри!», привлекая его внимание к цветам шиповника или суетливому жучку, поразившему ее своей красотой и живостью. Ей всегда хотелось поделиться своими счастливыми открытиями с другими кротами. Многим из них ее энтузиазм казался чрезмерным и наигранным — виданное ли дело, чтобы взрослые кроты отдавали столько времени играм и танцам?

Порою же, когда Ребекка оставалась в одиночестве и ложилась у входа в нору, любуясь вечерними сумерками или утренней игрой света, ею овладевала тихая грусть, которую она едва осознавала и уж тем более не понимала ее причин. Бывало, в мечтах ей являлся крот, который танцевал рядом с нею, смеялся и пел с тем же жизнелюбием, что и она.

Лишь два крота знали об этой ее незримой печали. Первой была Сара, ставшая из матери подругой и потерявшая изрядную толику своей былой серьезности, вторым — Меккинс, который после той памятной июльской встречи частенько приходил к ее норе и проводил в гостях у Ребекки немало времени. Он отличался особой жизненной силой, острым умом, добрым нравом и мудростью, отчего с ним Ребекка чувствовала себя иначе, чем с другими кротами. Она полюбила его свободолюбие и своеобразный язык, на котором привыкли изъясняться жители Болотного Края.

Как ни странно, но именно эти два крота, которые заботились о Ребекке более всего, последними