Победитель - Андрей Волос

Косыгин вздохнул и недовольно пожевал тонкими губами.

— Можно, конечно, еще увеличить поставки техники, — сказал он. — Товарищ Тараки и об этом тоже просит… Но, товарищи, мы и так оказываем правительству Афганистана очень серьезную военно-техническую помощь! Чтобы не быть голословным, я приведу некоторые цифры. Так, в течение последних двух недель…

Косыгин пролистнул лежавшие перед ним документы.

— Да, последних двух недель… Были безвозмездно отправлены восемь вертолетов МИ-8. В настоящее время готовы к поставке и в ближайшие дни будут отправлены тридцать три БМП-1, пять вертолетов МИ-25, восемь МИ-8т, пятьдесят штук БТР-60, двадцать пять бронированных разведавтомобилей, пятьдесят противосамолетных установок и зенитная установка «Стрела»… Я хотел бы напомнить, товарищи…

Брежнев поморщился, но Косыгин то ли не заметил, то ли не захотел заметить его недовольства, продолжал:

— …что нами принято решение в семьдесят девятом — восемьдесят первом годах поставить Афганистану безвозмездно специмущества в общей сложности на пятьдесят четыре миллиона рублей. — Он оторвал взгляд от листа и посмотрел на товарищей. — В том числе сто сорок орудий и минометов, девяносто бронетранспортеров, сорок восемь тысяч единиц стрелкового оружия. Разве это мало?

— Что толку? Они только гробят все это без всякой пользы. — Устинов с искренним огорчением махнул рукой. — Вот если бы к этой технике тысяч тридцать-сорок наших войск!..

Маршал не отдавал себе в том отчета, но, называя эти числа, руководствовался вовсе не тактическими задачами, которые могли встать перед войсками, а необходимостью обслуживания и использования комплекса вооружений, о котором сейчас говорил Косыгин.

Члены Политбюро помолчали.

— Ну хорошо, — со вздохом сказал Брежнев. — Серьезных предложений мы, товарищи, не услышали. Будем думать. Хочется помочь. Уж больно симпатичный человек этот Тараки!.. — Он снова вздохнул и почмокал. — По крайней мере, товарищ Андропов обещал нам устранить самую главную опасность для нашего товарища… и друга Советского Союза. Надеюсь, это будет сделано?

Андропов с достоинством кивнул.

— Да, Леонид Ильич. Я заверил товарища Тараки, что, когда он вернется, Амин уже не будет представлять для него никакой опасности.

Брежнев наклонил голову и еще раз поверх очков посмотрел в глаза каждому из присутствовавших.

* * *

В это время самолет ИЛ-18 афганской компании «Ариана» стоял с поданным трапом, а правительственный кортеж стремительно летел к аэропорту Внуково. Это были два ЗИЛа, в каких разъезжали исключительно члены ЦК и Политбюро, за что в народе их звали «членовозами», и три черные «Волги», предваряемые машинами сопровождения.

Сирена не попадала в такт праздничного сверкания синих проблесковых ламп, бросавших свои сполохи из-за декоративных решеток радиаторов.

Обочины Ленинского проспекта были заняты милицейским оцеплением. За спинами милиционеров теснились какие-то цветасто одетые молодые люди — студенты, должно быть. При появлении кортежа они махали афганскими флажками, радостно смеялись, выкрикивали приветственные лозунги. Человек в салоне главного автомобиля улыбался, глядя на них. Потому что, с одной стороны, ему было приятно искреннее внимание молодежи к его скромной особе, и он ценил усилия советского народа по установлению добрососедских и дружественных отношений. С другой же — он не имел ни малейшего представления о том, сколько матюков и грозных посулов насчет лишения стипендии потребовалось от комсоргов групп и факультетов, чтобы их отпущенные с занятий подопечные не разбрелись по ближайшим забегаловкам, а стояли плечом к плечу за милицейским оцеплением и махали флажками — пусть и плохо представляя себе, в честь кого они все это делают…

Но вот машины миновали последние новостройки и теперь мчались по пустынной дороге так быстро, что взгляд сидевшего в салоне не успевал схватить ни столба, ни дерева, ни листвы кустарника, со свистом срывавшихся и пропадавших сзади, чтобы уступить место новым столбам и новым деревьям, которые, не позволяя себя толком разглядеть, точно так же валились в оставленное за кормой небытие.

Только несколько облаков на серо-синем сентябрьском московском небе поспевали за ними.

Через десять минут машины подкатили к носовой части самолета.

У трапа ждала группа людей в строгих черных костюмах — все одинаковые, как грачи.

Круглолицый человек в каракулевой пилотке выбрался из ЗИЛа. Куце шагая, он пожал руки провожающим, а затем неспешно поднялся по трапу, а перед тем как исчезнуть в дверях, обернулся, вскинул сцепленные руки и потряс ими, поворачиваясь направо и налево.

За ним последовали еще несколько человек.

Трап убрали.

Грачи расселись по машинам и уехали, не дождавшись момента, когда самолет растворился в солнечном сиянии.

ГЛАВА 3

Особый режим

Катерина завела Гринюшку под навес остановки, в тень.

Вдалеке, в перспективе между двумя рядами будто в караул вставших тополей, высился даже отсюда выглядевший величественным многоглавый собор святого Сергия Радонежского.

Поговаривали, что скоро его должны снести, но Катерина в это не верила — мало ли что люди болтают!

Не по-апрельски жгучее солнце заставляло все вокруг отливать золотом. Синие купола казались гораздо ярче выгорелого неба.

ТАШКЕНТ, АПРЕЛЬ 1929 г

Гриша потянул ее за руку и требовательно показал пальцем.

— Клеститься! — строго сказал он.

— Умничка ты мой, — умилилась Катерина и, наклонившись, прошептала в ухо: — Давай подождем чуток, сейчас вон тот дядька отвернется…

— Почему? — спросил Гринюшка.

— А вдруг он папке расскажет! — ответила Катерина, округляя глаза, чтоб намекнуть на беду, какая в этом случае могла бы с ними обоими случиться.

Они выждали и, когда дядька в белой косоворотке, дырчатой шляпе, с портфелем в руках, тоже ожидавший трамвая и в нетерпении расхаживавший вперед-назад, пошел в другую сторону, быстро и дружно перекрестились — Катерина трижды, всякий раз завершая знаменье мелким поклоном, и Гринюшка так же.

Позванивая, погромыхивая, скрежеща колесами на частых стрелках, подолгу простаивая на разъездах в ожидании встречного, полупустой трамвай катился мимо деревьев и домов, мимо зеленных лавок и чайхан, где голые по пояс, загорелые мальчишки разбрызгивали воду на утоптанную, чисто выметенную глину, и мелкие радуги то и дело испуганно вспархивали из-под их быстрых рук; принимал на себя краткое касание тени и снова оказывался в ослепительном расплаве солнца; обгонял неспешных прохожих и озабоченных людей с тележками, ослов, навьюченных какими-то тюками и погоняемых бородатыми сартами, а то еще высокие арбы, влекомые понурыми клячами — на спинах их сидели такие же, как правило, понурые возницы в полосатых халатах…

Покусывая губы, Катерина невидяще смотрела в окно. Будто карты в пасьянсе, она так и этак раскладывала не вполне ясные смыслы, таившиеся в словах Антонины. Зачастила? — вот уж нет, вовсе не зачастила. Что ей в штабе делать? — наведывается раз в неделю в библиотеку, чтобы оставить две-три прочитанные книги и взять другие… сегодня везла два томика Чехова… честно сказать, читала она через силу, но самой ей хотелось верить, что помаленьку втягивается.

Антонина что-то другое имела в виду… неужели догадывается? Да откуда?!

Стало жарко, и Катерина даже оглянулась невольно, как будто и в самом деле совершала что-то недозволенное.

Господи, ну это же просто какие-то странные фантазии! Даже не мечты — разве она могла бы позволить себе о таком мечтать?! Всего лишь тени, блики, призраки воображения, растворяющиеся в первом луче света!

И все-таки, все-таки…

Когда это началось? Года полтора назад… праздновали десятилетие Революции…

Она пришла в синем платье с белым кружевным воротником, в белых туфлях из коммерческого магазина, в белой тюлевой шляпке. Торжественный митинг в штабе, в зале заседаний, начался в двенадцать, после демонстрации, а тех жен командиров, что не смогли присоединиться с самого начала, ждали к двум.

Они скооперировались с Антониной и позвали бабу Шуру, соседку через два дома, посидеть с детьми. Гринюшка не хотел оставаться с чужой бабкой и разорвал ей сердце криком, когда они выбегали из дома. Трамвай, как на зло, почему-то не ходил, да еще и дождь собрался крапать, будто специально для них норовил показать характер — то, бывает, и в декабре его не дождешься, а то на тебе — Седьмого ноября! Заполошно озираясь — не пропустили ли чего главного, — влетели в здание. Запыхавшаяся Катерина шумно выпростала из газетного свертка туфли, со стуком попадавшие на цементный пол, скинула боты и, просительно улыбнувшись, сунула их за стол дневального красноармейца, тоже, видать, ошалевшего от праздничной суматохи, а потому ничем, кроме насупленного взора, недовольства своего этой непростительной вольностью не выразившего.