Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - Евгений Доллман

С фрау Шольц-Клинк было трудно иметь дело. Когда люди относились к ней как к женщине, она превращалась в фюрерину, а когда они вели себя в ее присутствии в соответствии с ее официальным статусом, вдруг вспоминала, что она женщина. Это напоминало игру в прятки с легким эротическим оттенком, и, хотя она старалась произвести приятное впечатление, я был рад, когда она наконец пересекла границу. В Вероне ей преподнесли еще один букет темно-красных роз от его превосходительства Ахилла Стараче вместе с запиской: «A rivederci nel Campo Dux»[18] – в Кампо-Дуксе располагался самый большой фашистский молодежный лагерь. Однако летняя встреча рейхсфюрерины под крышей лагерной палатки и под защитой двух своих почетных стражей, Стараче и Макензена, не состоялась, поскольку приближалась война.

Маркизе фрау Гертруда показалась «molto intelligente, ma molto fredda».[19] Стараче же, наоборот, сказал мне, что она «una vera donna, e ché donna».[20] Учитывая такой разброс мнений, легко можно представить себе, как трудно было мне провести рейхсфрауэнфюрерину между Сциллой и Харибдой в целости и сохранности.

Римская весна, которая последовала за этим, была бы очень славной, если бы не майский любовный дуэт между министрами иностранных дел Италии и Третьего рейха. Я рассчитывал совершить несколько поездок в Кампанью с Биби и Альфредо, но из этого ничего не вышло.

Божествами, которые царили этой весной, были Риббентроп и Чиано, и я до сих пор не знаю, кто из них меньше подходил для своей роли. Ни тот ни другой не причинили мне никакого вреда, но ни один из них не соответствовал моему представлению о том, каким должен быть министр иностранных дел великой нации. Они были очень разными людьми, какими только могут быть представители двух столь непохожих наций. Я пишу эти строки, а передо мной лежат фотографии Чиано и Риббентропа, сделанные мной самим. Они обожали фотографироваться и на моих снимках с императорским видом инспектируют выстроившиеся перед ними войска, с вежливой снисходительностью машут рукой ликующим толпам, с преувеличенной сердечностью пожимают руки и обмениваются сияющими улыбками, стараясь скрыть, что не выносят друг друга. Ни на одной из сохранившихся фотографий Бисмарк не запечатлен в позе, хотя бы отдаленно напоминающей позы этой парочки, но в ту пору они конечно же были уверены, что Бисмарку до них далеко.

Оба они были непомерно тщеславны, самонадеянны и высокомерны. Поразмыслив, я прихожу к мнению, что Чиано был все-таки лучше Риббентропа. Несмотря на все его недостатки, он был более человечным, а аура сексуальной привлекательности и скандала, исходившая от него, была предпочтительней, чем похожие на маску скромность и ледяная вежливость герра фон Риббентропа, чья личная жизнь была, без сомнения, гораздо более безупречной.

Немец был воспитан гораздо лучше, чем его благородный коллега. Манеры Риббентропа были безупречны, в то время как Чиано часто шокировал Гитлера своим поведением за столом и, что еще хуже, манерой почесываться в определенных местах. Я думаю, что, если бы у Риббентропа в этих местах завелись блохи, все равно на его лице не дрогнул бы ни единый мускул.

Я никогда не понимал, почему немецкий министр иностранных дел был всегда «застегнут на все пуговицы», почему он не мог расслабиться и время от времени развлечься. Одна итальянка, обладавшая обширным опытом общения с самыми различными типами мужчин, однажды сказала мне, что не могла бы представить себе Риббентропа в халате или пижаме, зато вообразить Чиано в том же самом одеянии ей было бы очень легко. Впрочем, это совсем не подходящий критерий для человека, занятого внешней политикой, и весна, лето и осень 1939 года не давали никаких поводов для подобных фривольных рассуждений. В мае родилась ось Берлин – Рим, причем «роды» прошли на удивление безболезненно и легко. Странно, но боль появилась только в августе, много времени спустя после подписания договора, когда всем стало ясно, что Гитлер и его министр иностранных дел ведут дело к войне. Эти боли достигли кульминации в сентябре, благодаря так называемому «малому предательству», совершенному Чиано по отношению к Германии в самом начале Второй мировой войны.

Как переводчик Чиано и его спутник по путешествию, я имел возможность наблюдать все фазы этого процесса своими собственными глазами. Именно тогда я впервые почувствовал нечто вроде уважения к политическому чутью зятя Муссолини. Впрочем, это было в первый и последний раз, поэтому я хочу рассказать об этом поподробнее.

Самый трагический по своим последствиям договор, договор о создании оси, был подготовлен в Милане 6 и 7 мая 1939 года. Нет сомнения, что Муссолини принял решение о создании оси, узнав о том, какой необыкновенно горячий прием был оказан Риббентропу жителями Милана, неэмоциональными по своей натуре и со времен средневековых императоров ненавидевшими немцев. Если говорить откровенно, то министры иностранных дел Италии и Германии встретились в этом городе только для того, чтобы рассмотреть ситуацию в целом и обсудить общие проблемы, но агенты Артуро Боккини, организуя им встречу, перестарались. Толпа, которую они собрали, ликовала так бурно, что обе стороны восприняли ее энтузиазм всерьез. Когда Чиано вечером первого дня позвонил своему тестю и сообщил о восторге миланцев, дуче тоже впал в экстаз и велел ему заключить союз с Риббентропом или, вернее, сделать первые шаги в этом направлении.

Этим Муссолини подписал свой смертный приговор, а Чиано на этот раз не высказал своих обычных критических замечаний по поводу Германии в целом и своего коллеги из Берлина в частности. Более того, впервые за всю свою жизнь он был очарован Риббентропом и даже его свитой, не понимая, что предмет его кратковременного восхищения представляет смертельную опасность для его страны.

В Милане стояла весна, но Милан – это не тот город, где настроение определяется временем года, как в Риме или Венеции. Вернувшись в Рим, Чиано был «радостно» встречен Ахиллом Стараче, который точно так же был обманут восторгом многочисленных сторонников партии. Боккини уже понял, что он наделал, но было поздно.

Итак, жребий был брошен – Муссолини решил заключить союз с Германией. Вскоре после этого в Берлине состоялось официальное подписание так называемого Стального пакта. Оно сопровождалось холодной и мрачной торжественностью, которая была характерна для всех церемоний национал-социалистов в эпоху Третьего рейха.

С 21 по 23 мая я сопровождал итальянского министра иностранных дел в столицу Третьего рейха. Погода была прохладной, но толпа, которая в то воскресенье, в одиннадцать часов утра, встречала Чиано, устроила ему очень теплый прием, и он это оценил. Чиано шагал вдоль рядов неизбежного почетного караула, словно экзотический южный павлин, а его немецкий коллега, которого очень задел теплый прием, оказанный итальянцу, пытался изобразить радость и признательность. Днем посланника своего друга принял в канцелярии Адольф Гитлер. Все сияли от радости, но, насколько я помню, разговор ограничился лишь выражениями обоюдного уважения. Единственным интересным моментом было то, что в рамках нового пакта Гитлер гарантировал своему итальянскому союзнику гегемонию в Средиземном море.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});