Аврора Флойд - Мэри Брэддон

— Сжалиться над тобою, мой ангел! — сказал он, — чего не сделал бы я для того, чтобы избавить тебя от одной минуты горя? Если бы моя бесполезная жизнь могла помочь тебе, если бы…

— Вы дадите мне денег, папа? — перебила она, ласково глядя на отца сквозь слезы.

— Да, друг мой; завтра утром.

— Банковыми билетами?

— Как ты хочешь. Но, Аврора, зачем ты видишься с этими людьми? Зачем слушаешь их бесчестные просьбы? Зачем не сказать правды?

— Ах, да зачем! — сказала она задумчиво. — Не делайте мне вопросов, милый папа, но дайте мне денег завтра и я обещаю вам, что вы в последний раз слышите о моих прошлых неприятностях.

Она дала это обещание с такой уверенностью, что отцу ее засиял луч надежды.

— Пойдемте, милый папа, — сказала она. — Ваша комната возле моей, пойдемте наверх вместе.

Она взяла его под руку и повела на широкую лестницу, расставшись с ним у дверей его комнаты.

Мистер Флойд рано утром призвал дочь в свой кабинет, между тем как Тольбот Бёльстрод распечатывал свои письма, а Люси гуляла по террасе с Джоном Меллишем.

— Я послал телеграфическую депешу за деньгами, моя милая, — сказал банкир, — один из клерков приедет сюда после нашего завтрака.

Мистер Флойд сказал правду. Карточка, на которой было напечатано имя мистера Джорджа Мартина, была принесена ему за завтраком.

— Попросите мистера Мартина подождать в моем кабинете, — сказал он.

Аврора с отцом нашли клерка, сидящего у открытого окна, и с восторгом любующегося богато обработанным садом. Фельденское поместье было священным местом в глазах младших клерков в Ломбардской улице, и поездка в Бекингэм в прекрасное летнее утро, не говоря уже об угощении кексом и старой мадерой, или холодной курицей с шотландским элем считалось не малым наслаждением.

Мистер Джордж Мартин, которому было только девятнадцать лет, встал с уважением и смущением и сильно покраснел при виде мистрисс Меллиш.

Аврора отвечала на его почтительный поклон приятным наклонением головы и села напротив него за столиком у окна. Столик был такой узенький, что ленты на кисейном платье Авроры коснулись о суконные панталоны клерка, когда мистрисс Меллиш села.

Молодой человек расстегнул маленькую сафьяновую сумку, которая висела у него через плечо, и вынул сверток банковых билетов новых и белых.

— Я привез сумму, которую вы потребовали по телеграфу, сэр, — сказал клерк.

— Очень хорошо, мистер Мартин, — отвечал банкир, — вот вам моя расписка. Билеты?..

— Двадцать по пятидесяти, двадцать пять по двадцати, пятьдесят по десяти, — сказал клерк скороговоркой.

Мистер Флойд взял пачку и пересчитал билеты с быстротой своей профессии, еще не забытой им.

— Совершенно так, — сказал он и позвонил в колокольчик, на который тотчас явился щегольский лакей. — Подайте завтракать этому джентльмену. Вы найдете мадеру очень хорошей, — прибавил он ласково, обернувшись к краснеющему клерку, — теперь это вино становится уже редкостью; а в то время, когда вы доживете до моих лет, мистер Мартин, вы уж вряд достанете рюмку, которую я предлагаю вам сегодня. Прощайте.

Мистер Джордж Мартин нервно схватил свою шляпу с пустого стула, на который положил ее, смахнул локтем кучу бумаг, поклонился, покраснел и вышел из комнаты за щегольским лакеем, который питал глубокое презрение к молодым людям из конторы.

— Вот тебе деньги, душа моя, — сказал мистер Флойд, — хотя и опять протестую…

— Нет, нет, папа, ни слова! — перебила Аврора. — Я думала, что все было решено вчера.

Он вздохнул и, сев за свой письменный стол, обмакнул перо в чернила.

— Что вы хотите делать, папа?

— Я только запишу номера билетов.

— К чему это?

— Всегда надо быть аккуратным в делах, — сказал старик, твердо записывая номера билетов, один за одним, на листе бумаги с быстрой точностью.

Аврора с нетерпением ходила взад и вперед по комнате.

— Как мне было трудно достать эти деньги! — воскликнула она. — Если бы я была женою и дочерью двух беднейших людей в целом свете, едва ли с таким трудом достала я эти две тысячи фунтов. И теперь вы держите меня здесь, записывая номера билетов, из которых ни один, вероятно, не будет разменен в Англии.

— Я научился быть аккуратным в делах, когда был очень молод, Аврора, — отвечал мистер Флойд, — и не забыл моих прежних привычек.

Он кончил свое дело, несмотря на нетерпение своей дочери, и подал ей пачку билетов.

— Я сохраню у себя реестр номеров, моя милая, — сказал он, — если я отдам тебе, ты наверное потеряешь.

Он сложил лист бумаги и положил в ящик письменного стола.

— Через двадцать лет, Аврора, — сказал он, — если я проживу так долго, я буду в состоянии показать эту бумагу, если она понадобится.

— Этого никогда не будет, — отвечала Аврора, — мои неприятности теперь кончились. Да, — прибавила она более серьезным тоном. — Я молю Бога, чтобы мои неприятности могли кончиться теперь.

Она обвилась руками вокруг шеи отца и нежно его поцеловала.

— Я должна оставить вас сегодня, — сказала она, — не спрашивайте меня почему — не спрашивайте меня ни о чем! Только любите меня и верьте мне — как мой бедный Джон мне верит — безусловно во всем.

Глава XX

КАПИТАН ПРОДДЕР

Между тем, как мистер и мистрисс Меллиш едут по донкэстерской железной дороге, другой поезд из Ливерпуля в Лондон везет кучу пассажиров.

Между этими пассажирами был широкоплечий человек, который привлекал на себя значительное внимание дорогою и был предметом некоторого интереса для его спутников и служащих на железной дороге на двух или трех станциях, где останавливались поезда.

Это был человек лет пятидесяти, но очень моложавый; между его густыми, иссиня-черными волосами проглядывало едва несколько сединок. Цвет лица его, смуглый по природе, до того потемнел от южного солнца, тропических жарких ветров и других маленьких неудобств, сопровождавших странническую жизнь, что его часто принимали за обитателя одной из тех стран, где цвет лица туземцев колеблется между красноватым, желтоватым и коричневым цветом. Но он пользовался первым случаем, чтобы поправить эту ошибку и выразить свое искреннее презрение и отвращение ко всем чужестранцам, которое так свойственно британцу.

Теперь не пробыл он и полчаса в обществе своих спутников, как уж объявил им, что он уроженец Ливерпуля и капитан купеческого корабля; что он очень рано убежал от своего отца и с тех пор таскался по разным частям земного шара; что звали его Сэмюэль Проддер, и что отец его был, так же как и он, капитаном купеческого корабля; он жевал так много табаку и пил так много рому из карманной бутылки в промежутках разговора, что первоклассный вагон, в котором он сидел, был весь пропитан этим запахом. Но он был такой чистосердечный, простодушный человек, так весело подмигивал своими черными глазами, что пассажиры (за исключением одной брюзгливой старухи) обращались с ним очень добродушно и терпеливо слушали разговор его.

— Жевать табак не значит курить, — говорил он, — компании железных дорог не имеют законов против этого.

Я с сожалением должна сознаться, что этот смуглый капитан корабля, жевавший табак, был дядя мистрисс Джон Меллиш, и цель этого самого путешествия была ни более, ни менее, как желание познакомиться с племянницей. Он сообщил эти обстоятельства — так же как и свои вкусы, привычки, приключения, мнения и чувства — своим спутникам.

— Знаете ли вы зачем я еду в Лондон с этим самым поездом? — спросил он всех вообще, когда пассажиры сели на свои места, закусив в Рёгби.

Мужчины подняли глаза с своих газет на говорливого моряка, одна молодая девушка подняла глаза с своей книги; но никто не выразил своего мнения о поступках мистера Проддера.

— Я вам скажу, — продолжал капитан, обращаясь к обществу, как бы в ответ на их нетерпеливые расспросы, — я еду повидаться с моей племянницей, которую я никогда не видел прежде. Когда я убежал с корабля моего отца, сорок лет тому назад, и поступил в экипаж одного капитана, которого звали Мобли и который был для меня добрым начальником, у меня была сестра, оставшаяся в Ливерпуле, которая была для меня дороже жизни.

Он остановился освежиться глотком из своей карманной бутылки.

— Но если бы у вас, — продолжал он, обращаясь ко всем, — если бы у вас был отец, который бил бы вас по голове каждый раз, как на вас взглянет, и вы, может быть, убежали бы. Я убежал, и капитан Мобли взял меня юнгой на Мариар Анну.

Мистер Проддер опять остановился освежиться и на этот раз вежливо предложил свою бутылку обществу.

— Теперь вы, может быть, мне не поверите, — продолжал он, когда от его дружеского предложения отказались и бутылка поместилась опять в его обширном кармане, — вы, может быть, мне не поверите когда я вам скажу, что до прошлой недели я не мог найти ни времени, ни случая воротиться в Ливерпуль и узнать о маленькой сестре, которую я оставил не выше кухонного стола и которая плакала навзрыд, бедняжечка, когда я убежал. Но поверите вы или нет, а это истинная правда, — закричал моряк, стукнув своим толстым кулаком об ручку того отделения, в котором он сидел. — Это истинная правда. Я был в Америке Северной и Южной; я возил товары вест-индские в Ост-Индию, я ост-индские товары в Вест-Индию; я торговал норвежскими товарами между Норвегией и Гуллем; я возил шеффильдские товары из Гулля в Южную Америку; но каким-то образом у меня никогда не было времени съездить к ливерпульским берегам и отыскать узенькую улицу, в которой я оставил сестру мою, Элизу, сорок лет тому назад. Неделю тому назад я прибыл в Ливерпуль с грузом мехов и попугаев и сказал моему помощнику: «Я скажу вам, что я сделаю. Джэк, я съезжу на берег повидаться с моей маленькой сестрой Элизой».