Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник) - Ирэн Роздобудько

– Только по пятницам, мэм…

– Вы издеваетесь?

– Разве что над собой. Я ведь «горничная», мэм, разве это не повод посмеяться?

– Значит, – задумчиво произнесла она, – вы пришли просить повышения…

Такого поворота разговора я не ожидал.

– Нет, мэм, меня все устраивает. Я пришел попросить прощения за сегодняшний инцидент. Это получилось случайно, поверьте.

Она наконец-то улыбнулась по-настоящему.

– Никогда! Никогда я не поверю, что приятель Джейка бьет первым только по случайности. Как он вас назвал? В чем вы провинились?

Она определенно начинала мне нравиться. Даже в этом английском костюме.

– Мэм, мы разошлись в суждениях о сороковой симфонии Моцарта.

Она вздохнула и покачала головой.

– Я скажу Николасу, чтобы он перевел вас на другие этажи. И не дай вам бог показаться на глаза этому клиенту.

Нет, только не это. Я напрягся и готов был биться до последнего.

– Мэм, прошу вас, оставьте все, как есть. Обещаю, что завтра я выдраю его номер зубной щеткой и лично от себя пришлю букет магнолий! Разве расхождение во мнениях о Моцарте повод для неприязни? У меня болезнь: привычка к месту. На другом этаже я просто зачахну, и вам действительно придется меня уволить из-за полной уборщицкой несостоятельности…

– Хм… – Она еще раз внимательно оглядела меня. Из-за ее лощеного фасада проглянула лисья мордочка блудной «дочери цветов». – Ну как знаете. Но если завтра вы окажетесь в госпитале с переломом ключицы или еще чего-нибудь, не вздумайте скачать с отеля медицинскую страховку!

– Хм… – Я так же пристально уставился на нее. – Перелом ключицы, мэм? Это уж вряд ли, уверяю вас… – и машинально потер свой кулак.

– Опять издеваетесь? Можете быть свободным… – Она надела очки, которые лежали рядом, на столе, и лисья мордочка приобрела хищное выражение настоящей бизнес-леди.

Я почти что поклонился и направился к двери. Уже держась за ручку, я решил обернуться.

– Прошу прощения, мэм… Но я сегодня не смогу заснуть, если не выясню, почему я не уволен?

Она устало стащила очки с носа и посмотрела на меня как-то издалека…

– Потому, что вы – друг Джейка. И еще потому, что… – Она вытащила из пачки, лежащей на столе, сигарету, наклонилась к гигантской зажигалке в виде скульптуры вздыбленного коня (ужасное, скажу я вам, сооружение!), – иногда мне тоже хочется кому-нибудь… врезать… Разве это не естественное желание для нормального, работающего в поте лица, человека? А, Майкл?

– Очень даже естественное, мэм…

– Моника… – поправила она.

– Очень даже естественное, Моника! По-моему, нет ничего приятнее, чем хорошенько стукнуть подлеца. Сразу жизнь кажется прекрасной и удивительной. Вы – замечательная женщина. Если захотите кого-нибудь хорошенько вздуть – я к вашим услугам!

Она вновь спряталась за стеклами очков и наклонилась над бумагами. Тихо закрывая дверь, я почувствовал, как веселый джинн молодости со свистом вылетел из этого кабинета в щель вслед за мною.

* * *

Я вышел от Моники в полном удовлетворении. Мир не был законсервирован – в нем бурлила жизнь. Это было, как в море: на поверхности – золотая сеть, не дающая вырваться наружу его обитателям, а нырни метров на пять в глубину, и глазу откроется подвижный мир, переполненный тайными и явными страстями. Сегодня я столкнулся с самой мощной составляющей в человеческой натуре – памятью. Чем бы закончился разговор с хозяйкой отеля, если бы не ее дань памяти собственному прошлому? Удалось бы мне отыскать другие рычажки в ее сознании? Боюсь, что для этого мне пришлось бы собрать целое досье, начиная с того момента, как ей повязали первый бант.

Я прошел мимо господина де Пиро с гордо поднятой головой.

– Вас уволили? – с сомнением в голосе спросил мой патрон.

– Господин Николас, – с улыбкой произнес я. – Когда вам было двадцать, вы слушали «Битлз» или «Лед Зеппелин»?

Лицо господина де Пиро слегка вытянулось и нечто наподобие проблеска мысли мелькнуло за стеклышками очков.

– Я, молодой человек, слушал Синатру и Ива Монтана.

– Классные были ребята! – похвалил я, и глаза шефа просияли. Ей-богу, еще минута, и он спел бы «Oh my love» а-капелла.

– Хорошего вам вечера, господин Николас! Мне приятно работать под вашим началом! – Сегодня я чувствовал себя в ударе.

– Так вас не уволили?

– Нет.

– Я рад за вас. – Это прозвучало вполне искренне. – Значит, до завтра, Майкл?

– До завтра, патрон!

Я вышел из отеля и сразу вспомнил, что сегодня вечером договоривался встретиться с Эджидио у Аль Венетто.

Душа моя почему-то ликовала, будто я нашел что-то очень важное, что-то, что искал слишком долго, в то время как оно находилось совсем рядом. Пока я не мог дать этому названия – что-то между достоинством и смыслом жизни. Что-то очень близкое к… любви. Но все это пока маячило где-то далеко, на противоположной стороне от горизонта…

Эд уже ждал меня в пабе. Я обрадовался и помахал ему рукой, он ответил. Этот простой жест был переполнен великого смысла.

– Говорят, ты побил янки, – сказал Эд, едва я присел за столик. И я еще раз убедился, насколько тесен этот мир.

– Это вышло непроизвольно, – пояснил я, – все обошлось.

– Может, тебе вообще стоит бросить все это? Я бы мог взять тебя на яхту моим ассистентом.

– Спасибо, Эд, но я уже привык ни от чего не зависеть, по крайней мере, во второй половине дня.

– Как хочешь…

– А у тебя был ассистент?

– Ассистентка. Моя жена. Теодамиза.

– Странное имя…

– Ее родители – уроженцы Мавритании. Мы познакомились в Сорбонне. Она занималась ихтиологией. Поехала со мной сюда.

– А где она теперь?

– Погибла…

– Прости…

– Ничего. Это случилось семь лет назад. Мы пытались поймать меч-рыбу. А это такая тварь, которая может пролететь в воздухе метра три-четыре, если ее засадить на крючок. У нас тогда была моторная лодка, я не рассчитал траекторию… Словом, удар оказался смертельным. – Эд махнул рукой. – Она сшибла Тео. Все произошло молниеносно.

– Ты любил ее?

– Мы занимались одним делом. Тео была отличным парнем… Писала диссертацию об этих тварях. Когда ее не стало, я понял, что ничего нельзя оставлять на потом – ни слов, ни признаний, ни подарков. А мы жили так, будто у нас впереди целая вечность или… или вторая жизнь. Я не задумывался о любви и прочих подобных вещах… Мне было важно, какой ветер дует с утра. На следующий день после похорон слова так и полезли из меня. Это было ужасно… Еще два-три дня назад мы с Тео едва перебрасывались фразами, в основном – по работе, а тут я не мог заснуть по ночам: все говорил с ней, рассказывал о том, что думал и чувствовал все эти три года, пока мы были вместе. Она, думаю, была бы удивлена… Я был суровым индивидуалистом и интровертом – вот что я понял тогда. Я готов был идти один, и союз с Тео состоял в том, что мы не мешали друг другу. Так я думал. Но когда ее не стало, мне ужасно захотелось ее молчаливого тепла. Оказалось, что я мог часами курить на кухне или выбираться в море на сутки только потому, что знал – она сидит за своим столом и что-то строчит на компьютере. Жизнь, Майкл, как море во время отлива – откатывает волны все дальше и дальше. И со временем ты замечаешь, что остаешься на берегу совершенно один…

Эд был прав, и я просто не знал, что смогу возразить в ответ.

– Но ты здесь у себя дома, Эд, – наконец сказал я. Он улыбнулся.

– Я-то дома… А Мария де Пинта любит тебя, чужака…

– Значит, убраться нужно мне! Самое смешное, что я уже привык быть лишним. Меня даже акулы не берут.

– Ты философ, Майкл. А у философов нет родины… Они везде свои и всегда – чужие. Ты таким уродился.

Я задумался. Я не был уверен в его правоте. Я знал другое: я ничего не хотел, не мог терять. Мне было хорошо знакомо это чувство: остаться на берегу в полном одиночестве. Я сказал ему об этом.

– Но как ты будешь жить потом? У меня, по крайней мере, есть воспоминания. Жить с ними нелегко, но они необходимы. Ты остался на берегу по своей воле…

Мне нечего было ответить, и я решил сменить тему:

– Ты еще не отказался от затеи добыть своего сокола?

Глаза Эда, слегка затуманенные вином, тут же просияли знакомым мне лихорадочным блеском.

– Конечно, нет! Я уже начертил план дома. Чувствую, что без приключений не обойтись. Смотри…

Он развернул передо мною клочок бумаги с чертежом и стал тыкать в него зубочисткой.

– Здесь спит старик Кретьен, это его спальня, а зал с соколом – в противоположном конце. Двери у нас, как ты знаешь, не запираются даже на ночь. Проберусь туда, возьму пробу и уйду. Старик не проснется. Но уж если моя гипотеза окажется верной, этому старому олуху не сдобровать!

– А если он все-таки проснется?