Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь (сборник) - Ирэн Роздобудько

– А если он все-таки проснется?

– Это уж вряд ли! Я прислал ему корзинку с его любимым кьянти. Будет спать, как младенец, не сомневайся! Пошли со мной, Майкл! Тогда часть вознаграждения за находку достанется тебе. Купим новую яхту, будем бороздить моря…

– Знаешь, старик, мне кажется, я уже набродился по свету. Мне бы наоборот – бросить якорь…

– Это правильно, – согласился Эд. – Я бы тоже подумал о тихой гавани.

Мы еще немного посидели у Аль Венетто. Может быть, час, а то и больше. Я даже спел Эду пару песен Высоцкого…

А после мне захотелось повидать Марию де Пинта. Было уже далеко за полночь. Сегодняшний день длился бесконечно и никак не хотел заканчиваться.

– Идем, дружище! – сказал я.

– Так ты не пойдешь со мной в дом Кретьена?

– По крайней мере, не сейчас… Мне завтра, вернее уже сегодня, рано вставать.

– Ладно… Ты не романтик. Ты – старый пень, – Эд с трудом поднялся из-за стола и обеими ручищами похлопал меня по плечам, – но ты все равно – славный парень! Передавай от меня привет Марии де Пинта. И не забудь нарвать ей цветов. Хотя их здесь, на камнях, чертовски мало!

Мы распрощались, и спина Эда растаяла в темноте проулка, ведущего к морю.

Тогда я не мог знать, что вижу его в последний раз…

…Я вышел на центральную улицу. Все было как вчера, как позавчера, как сто дней назад. Та же сутолока у дансингов, тот же мигающий неоновый свет, те же толпы молодежи и туристов, кочующие из клуба в клуб. Что-то менялось во мне самом. Мне вдруг захотелось приобрести букет роз – таких, каких я давно не видел: на длинных ножках, в хрустящем целлофане, с капельками росы на пурпурных тугих лепестках. Но уличные торговцы даже ночью продавали со своих тележек только фрукты и ореховую пастилу. Цветы росли в больших круглых кадках у дверей домов, и рвать их – означало святотатствовать. Я вспомнил, как обносил клумбы там, в своем городе, когда мне нужно было нагрянуть к женщине с шиком.

Я вышел за город на шоссе и, прячась от фар проезжающих мимо такси, нарвал букет из желтых цветов, напоминающих лютики. Я собрал их целую охапку, испачкав руки придорожной пылью. Я еще никогда не дарил Марии де Пинта цветы.

Я вошел обратно в город, как полный кретин, прохожие с удивлением поглядывали на меня. За квартал от нужного дома мой энтузиазм стих, как и ветер, который к ночи сворачивался здесь клубочком и дремал до утра. Что-то мешало мне быть собой до конца! Для этого нужно было слишком много: содрать с себя налет чужой речи, счистить всю рутину, суету, окаменелости повседневности, содрать кожу и остаться без нее – тогда Мария де Пинта увидела бы меня совсем другим. Но ТАКИМ я мог бы быть только для той, что напоминает тающий леденец, той, которая знает вкус печеной картошки, песни Высоцкого и считалку про «золотое крыльцо». И которой не нужно объяснять, почему «ночные цветы пахнут воровством»… У порога Марии я понял, что иду прощаться.

…Я открыл дверь и вошел в темноту прихожей. Эд был совершенно прав, когда говорил, что здесь никто не запирает двери даже на ночь. На всем острове была одна тюрьма, и в ней содержались только два преступника, один из которых был российский хакер. Я знал дом Марии как свои пять пальцев и поэтому на ощупь прошел на второй этаж, где была ее комната. Из-под закрытой двери выбивалась тонкая полоска тусклого света – очевидно, Мария, как обычно, читала перед сном. Я тихонько вошел и увидел ее склоненную над книгой голову. Мария полулежала в кровати и, судя по густой волне черных, блестящих в свете лампы волос, закрывавших лицо, дремала. Я осторожно прикрыл за собой дверь. Несколько секунд я смотрел на ее трогательную позу, а потом вытащил книгу из рук. Она сразу же открыла глаза и удивленно улыбнулась.

– Ты? Я тебя не ждала сегодня…

Она начала старательно поправлять и без того аккуратно причесанные волосы, будто это помогло бы ей стать более привлекательной.

– Что это? – указала глазами на букет, который я держал в руках. Я совсем забыл о нем и торопливо положил цветы ей на колени.

– Это тебе. Цветы.

Лицо ее просияло. Она погрузила его в букет, и я подумал, что, очевидно, он пахнет бензином и пылью. Потом она резко встала, придерживая ворот ночной сорочки, словно застенчивая школьница.

– Я сейчас. Только душ приму… Я не знала, что ты придешь…

Да, именно так оно было всегда. Душ, чистые простыни, которые она старательно перестилала, выбирая белоснежно белые, с мережкой, выключенная лампа и включенный магнитофон с умиротворяющей музыкой. Все, как в медленном подводном царстве…

– Подожди. Не уходи. Посиди немного. – Я усадил ее обратно, сел в кресло напротив и прикрыл глаза. – Я скоро уйду. Уже поздно, а завтра у меня сумасшедший день.

Она присела на край кровати и смотрела на меня непонимающим взором, не хватало того, чтобы она сложила руки на коленях, как послушная ученица.

– Ты хочешь поговорить? – Я видел, что губы ее пересохли. Она боялась говорить со мной. Она всегда боялась говорить со мной… Ей казалось, что покорность и молчаливая преданность – все, что нужно чужаку, отбившемуся от своей стаи. – О чем же?

Настроение мое менялось каждые полчаса. Совсем недавно я хотел увидеть ее, осыпать цветами так, чтобы желтые лепестки застряли в волосах, упасть лицом в колени девушки, которая неизвестно за что полюбила меня, и просить прощения, и говорить о том, что я не достоин ее послушания, и вызвать у нее бурю гнева или слез, может быть, даже – пощечину или сумасшедшие прощальные поцелуи. Но тусклая лампа, упоминание о душе и воспоминание о перестилании постели повергли меня в совершенно аморфное состояние.

– Скажи, зачем я тебе? – наконец спросил я. – Почему ты до сих пор не бросила меня? Разве у тебя не было на примете кого-нибудь более достойного… всего этого? – Я обвел рукой ее комнату – чистенькую и просторную, с изящными статуэтками божков и эльфов на туалетном столике.

Она смотрела на меня испуганными глазами.

– Знаешь… – продолжал я, – Эд говорит, что ты похожа на Бьянку Борджиа и Мону Лизу в одном лице… Вот за кого тебе нужно выйти замуж, иметь детей и все такое…

Мой язык уже начал заплетаться. То ли от усталости минувшего дня, то ли от выпитого.

– Ты хочешь сказать, что… – голос ее срывался, – что мы больше не будем встречаться?

– А зачем? Разве ты счастлива со мной? – произнес я как можно беспечнее.

Она встала, накинула пеньюар и снова присела на кровать.

– Сейчас уже не знаю… – наконец произнесла сдавленным голосом. – Наверное, это трудно назвать счастьем. Но… кто знает, что это такое? Я ведь не виновата, что… люблю тебя таким, какой ты есть. А ты ничего не чувствуешь. Думаешь, я этого не замечала? – Глаза ее наконец-то заблестели, голос вполне выровнялся, и в уголках губ обозначилась горькая складка. – Знаешь ли ты, можешь ли понять, как изменил меня? У меня была совсем другая жизнь. И вот в ней появился ты… И мне захотелось угаснуть вместе с тобой. В твоем угасании была какая-то особенная сила, и тайна, и страсть. Мне казалось: еще немного и я познаю что-то удивительное, бесконечное, какой-то скрытый смысл в этом течении времени. Теперь я совершенно опустошена этим ожиданием, а ты – не сошел с ума, не постригся в монахи, не совершил ничего такого, ради чего стоило угасать рядом с тобой. Ты жив, а я умерла… Только и всего. Но я не могу не любить тебя. Разве это зависит от наших желаний? Ты тяготишься мной, ты хочешь уйти… А что делать мне?

Для одного дня это было слишком! Голова моя шла кругом. Мне стало бесконечно жаль ее.

– Прости, – тупо сказал я. – Я думал, что смогу… Мне нужно было быть одному. Но это… это иногда так тяжело. Прости.

– Ты очень-очень странный. Поэтому я и полюбила тебя. Ты не такой, как другие. Мне было хорошо с тобой, не извиняйся, – она слабо улыбнулась. – Но это – мои проблемы. Я справлюсь, вот увидишь.

– Давай поженимся! – вдруг сказал я и сам испугался сказанного. Сердце мое застучало, будто в него, как в барабан, забили лапками сотни заводных зайцев. Она снова улыбнулась и покачала головой.

– Нет. Я знала, что этого никогда не произойдет. Разве ты до сих пор не понял, что тебе пора? Разве моя страна подходит для тебя? Разве это тебе нужно?

– Мария, – я соскочил с кресла, сел у ее ног и взял ее руки в свои (это очень напоминало сцену из дамского романа, но мне было наплевать!). – Я не знаю, что мне нужно… Может быть, время. Ты могла бы дать мне время?

Она покачала головой.

– У тебя его и так было слишком много. Я не хочу связывать тебя ни временем, ни какими-либо обещаниями и обязательствами. И не хочу ждать. Это мучительно. Можешь уйти. Иногда будем пить кофе, если случайно столкнемся в городе, да?

Я поцеловал ее раскрытую ладонь и поднялся с колен. Я ничего не мог добавить к тому, что она уже сказала. Я был ей благодарен.