Удав и гадюка - Д. Дж. Штольц

выждал, пока мимо них проедет груженная мешками с мукой повозка, и продолжил: – Он станет выпытывать у тебя детали прошлого, потому что будет предполагать, что ты тот самый Юлиан де Лилле Адан, учителем которого я пробыл три десятилетия. Его не провести фальшивым именем.

– Хм… И что вы предлагаете?

– Представься моим сыном. Это будет выглядеть очень правдоподобно.

– Вашим сыном? У вас есть сын?

– Да, был.

– Но зачем?

– Я же тебе все объяснил, чего ты не понимаешь, Юлиан?

– Ваше объяснение смехотворно! На кой черт мне зваться сыном того, чье имя в книгах истории записано как имя главного злодея Гнилого суда? Я планирую пожить в Элегиаре спокойно, и проблемы мне не нужны.

– Верить историям в рукописях и книгах – это показатель недалекого ума. У меня остались друзья в Элегиаре, и Нактидий – самый верный.

– Вы никогда ранее не упоминали свою семью, а теперь вдруг обнаружили в городе, из которого бежали, «верных друзей»?

– По приезде в Ноэль я поведал твоей матери всю историю, и она согласилась дать мне приют. Или я должен был отчитаться еще и перед мальчишкой, который едва прожил второе десятилетие? Да? – Вицеллий осторожно огляделся по сторонам, рассматривая проезжающих мимо людей и нелюдей, а также разбросанные вокруг города поля. – Когда я покинул Элегиар, моя жена Филиссия вместе с сыном бежала к своему отцу. Нактидий должен думать, что я с ней встретился и воспитал сына. Поэтому скажи, что ты он и есть.

– Да я на вас даже непохож, Вицеллий!

Упоминание Мариэльд де Лилле Адан слегка остудило графа, но червь сомнения все еще точил его разум.

– Моя жена была известной красавицей, синеглазой и черноволосой северянкой.

– Была? Так что произошло с вашей семьей?

– Тридцать лет назад Филиссия добралась до Севера, в Вертель, до своего отца, барона Фораджи. Но барон разорился, когда весь его товар в Глеофии забрали под предлогом плохих отношений с Великой Флоасией, которая тогда разорвала союз с Глеофом.

Затем Вицеллий прекратил говорить, снова дождался, пока роскошно одетый гонец проедет мимо на своей тонкокостной кобыле. Он точно боялся, что сказанное им достигнет лишних ушей.

– Когда я устроился в Ноэле, то послал в Вертель гонца, передав с ним золото и предполагая, что Филиссия там. Однако посланник вернулся и сообщил, что ее отец повесился из-за долгов, его имение забрали в счет уплаты, а саму Филиссию с полугодовалым сыном выгнали на мороз. Мою жену считали южанкой и распутной женщиной, поэтому не любили, и помощи в городе она ни от кого не получила. Гонец искал Филиссию, но никто не знал, куда она пропала. Однако по возвращении назад, проезжая небольшую деревню у реки рядом с Вертелем, он заночевал на постоялом дворе. И случайно выяснил, что некая худая, ослабшая черноволосая женщина с ребенком на руках явилась из сильной вьюги со стороны Вертеля чуть больше года назад. Ее приютил один вдовец, а когда она распотрошила его от голода, то на эту женщину обрушился народный гнев.

Фийя, которая тихонько восседала на лошади позади двух господ, испуганно сглотнула. Ее женское сердце было тронуто этим рассказом.

Юлиан лишь кивнул.

– Младенца тоже убили? – спросил он.

– Да, люд зарубил их на месте, – закончил историю веномансер. – Филиссия никогда не умела терпеть голод и, изнеженная и капризная, была совсем не приспособлена добывать кровь на лишенном рабов Севере. Она просто убивала первых попавшихся.

Лицо веномансера напоминало маску. Ни единой эмоции на нем не читалось. Вицеллий гор’Ахаг был безразличен к страданиям всех вокруг, но, как оказалось, его не трогали даже горести собственных жены и ребенка.

– Теперь тебе известно, что никто не знает, где мой сын, потому что он мертв. Как и мать. И если начнут выпытывать о прошлом, расскажи, что ты Юлиан гор’Ахаг и твоя мать добралась до Ноэля, ко мне, а потом скончалась от кровянки, когда тебе было три года. И ты вырос при доме Харинфа.

– Что за Харинф?

– Харинф Повелитель Бурь.

– Что? Сильнейший маг Юга?

– Да! Это старый друг Пацеля. Он умер, но не оставил наследников, поэтому его родовое имение перешло по завещанию Пацелю. Особняк около Лорнейских врат.

– Интересные, однако, вы вещи утаили от меня, Вицеллий, – подозрительно покосился на веномансера Юлиан. – Почему же вы после побега не направились туда сами? Насколько я знаю, родовой особняк Харинфа тогда был еще заселен его родственниками.

– Это уже личное, – поморщился тот. – Тебе тоже пора поучиться не выкладывать каждому встречному душу на блюдечке. – Вицеллий резко умолк и посмотрел прямо перед собой, на возвышающийся город, показывая, что разговор окончен. – Пойдем, восемьсот сеттов сами себя не заберут. И дай-ка мне письмо от Нактидия!

Юлиан передал послание, достав его из сумы.

– Получается, ваш сын был еще без имени, когда случился Гнилой суд?

– Да. В те годы было модно давать только родившимся детям сначала временные имена в честь Праотцов, а уже через год – постоянные.

– И все-таки это все выглядит сомнительно…

– Никаких «но»! – поморщился Вицеллий. – Если с тобой что-нибудь случится, твоя мать с меня кожу снимет. Я ответственен за тебя, поэтому не смей перечить.

– Вы забываетесь. Вы всего лишь мой учитель.

– Вот именно, я твой учитель! Вампир куда более мудрый, с ясным рассудком и большим опытом.

Затем он взглянул мельком на Фийю, ненароком, словно ее и не было, и сказал:

– И своей рабыне накажи, пусть держит рот на замке!

– С Фийей я сам разберусь, учитель! – ответил граф с раздражением в голосе.

Вицеллий лишь дернул плечами и натянул поводья, чтобы замедлиться. Когда норовистый жеребец Юлиана обошел его кобылу, он устало оглядел поля со снующими рабами и крестьянами. Затем прошелся тусклым взором по спинам своих спутников и выдохнул. Поправив воротник и зябко поежившись от свежего ветра, веномансер вмиг растерял всякое высокомерие и спесивость.

Пока никто его не видел, Вицеллий отдыхал, сгорбившись и нахохлившись в седле, одинокий, отрешенный. Ненадолго он отвлекся от всего происходящего и вернулся воспоминаниями к своей Мариэльд, к голубоглазой и среброволосой Мари, ее взору, полному искренней любви и старой печали и… и этой проклятой, ненавистной сущности! В раздражении он дернулся от одной только мысли, вцепился в переднюю луку скрюченными от злобы пальцами и прикрыл глаза. Он пытался унять клокочущие рыдания, которые подкатили к горлу тела, в котором засел демон. Но все было тщетно…

Виной всему был он…

И каждый день демон с содроганием вспоминал, как Мари рыдала на его руках, обливала горючими слезами его расписанный рубинами, сапфирами, алмазами и златом балахон. Он плакал вместе с ней, пока вдруг Мари не поднялась. Тонкая, как ледяной клинок, и гордая, как пламенный феникс, она выпрямилась и произнесла тихим, но непоколебимым голосом страшные слова: «Пусть будет так. Значит, это угодно самой судьбе!» А демон все еще продолжал вопить. Его стенания прокатывались по долинам и равнинам, над реками и горами, под небесами и в самых отдаленных пещерах, заставляя дрожать каждую живую тварь. Вина и тяжесть преступления казались невыносимы.

Тот, кто сейчас был Вицеллием, сглотнул подступивший к горлу ком. «Нужно собраться. Исходов тысячи, но необходим только один!» Сложная цепочка последовательности событий плелась в его хитром древнем сознании, и уже спустя мгновение он выглядел обычным Вицеллием. Скоро последует череда смертей, ужасных и опустошающих. Но демону было плевать! Если бы стоял выбор – жизнь Мари или жизнь этого мира, – он бы поверг в прах и испепелил весь Сангомар, убил каждого младенца, женщину или старика собственными руками.

– Эй, посторонись с дороги! Ты здесь не один!

Вицеллий открыл глаза и остывающим взором, в котором еще бесновалось пламя прошлых эпох, недовольно взглянул на высокого стражника. За ним, в дорогих и ладно выкованных доспехах, что указывало на служение господам, в повозках сидели понурые рабы: наги, люди, вампиры, оборотни и даже один дэв. Смиренными взглядами они уперлись в пол, на их щеках горели магические клейма, а края хлопковых рубах трепал ветер. Их босые ноги и хвосты касались друг друга.

– У него, видать, черти в ушах ковыряются, – продолжил первый. – Эй, старый увалень, прочь с дороги королевской гвардии!

– Оглох, что ли? Тебе громче крикнуть? – окликнул уже второй.

Путник был один, а значит, несильно богат, поэтому уставший от долгого пути стражник имел полное, по его мнению, право излить свою злобу.

– Покричите… – с раздражением отозвался Вицеллий. – Покричите, если ничему другому не научены: ни уму, ни такту.

– Да ты… ты…