Ключ Сары - Татьяна де Ронэ

прежде чем их депортировали в лагерь смерти Освенцим, где они были убиты. Не забудем никогда.

Она пожала плечами и улыбнулась мне, словно извиняясь. Она не знала. В любом случае она была слишком молода. Это случилось еще до ее появления на свет. Я спросила, приходят ли люди посмотреть на мемориальную доску. Она ответила, что ни разу никого не видела с тех пор, как начала работать здесь в прошлом году.

Бамбер сделал фотографию, пока я обходила белое приземистое здание. С любой точки вокзала еще можно было прочесть название городка. Я перегнулась через ограждение.

Старые ржавые железнодорожные пути заросли сорной травой, но по-прежнему находились здесь, со своими деревянными шпалами. По этим теперь заброшенным рельсам множество поездов уходило непосредственно в Освенцим. Сердце мое сжалось. Мне вдруг стало трудно дышать.

Отсюда пятого августа сорок второго года эшелон № 15 повез родителей Сары Старзински прямиком к смерти.

В эту ночь Сара спала плохо. В голове звучали крики Рашель. Где она сейчас? Как себя чувствует? Кто-нибудь занимается ею, помогает выздороветь? Куда увезли все еврейские семьи? А ее мать? Отца? И всех детей из лагеря в Бон?

Лежа на спине, Сара вслушивалась в тишину старого дома. Сколько вопросов – и ни одного ответа. Раньше отец всегда был готов разъяснить все ее недоумения. Почему небо голубое, из чего сделаны облака, как появляются дети, отчего бывают приливы, почему текут реки и почему люди влюбляются. Обычно он некоторое время думал, прежде чем ответить – спокойно, терпеливо, простыми словами и жестами. Он никогда не отговаривался тем, что слишком занят. Он любил ее бесконечные вопросы. И всегда говорил, что она на редкость умная девочка.

Но в последнее время отец уже не отвечал, как раньше, на все ее вопросы. О ее желтой звезде, о том, почему она не может пойти в кино или в городской бассейн. О комендантском часе. О том человеке в Германии, который ненавидел евреев, – одно его имя заставляло ее вздрагивать. Нет, на все эти вопросы он так и не дал удовлетворительного ответа. Он или отмалчивался, или говорил что-то туманное. А когда она снова спросила, уже во второй или третий раз, перед тем черным четвергом, когда чужие люди стали ломиться в их дверь, почему же так плохо быть евреем – причина, что они «отличаются», не показалась ей достаточно весомой, – он отвел взгляд и сделал вид, что не услышал. Хотя она прекрасно знала, что это не так.

Ей не хотелось думать об отце. Слишком больно. Она уже даже не могла вспомнить, когда видела его в последний раз. Наверняка это было в лагере… Но когда именно? Она не знала. С матерью все было по-другому. Тот, последний раз отпечатался в ее памяти ясно и отчетливо: лицо матери повернулось к ней, когда она уходила вместе с другими плачущими матерями по длинной пыльной дороге к вокзалу. Картина оставалась в ее сознании четкой, словно фотография. Бледное лицо матери, невероятная синева ее глаз. Ее почти бессознательная улыбка.

А с отцом последнего раза не было. Не осталось последней картинки, за которую можно было бы уцепиться, которую можно было сохранить. И поэтому она старалась вспомнить его лицо, вернуть его себе – тонкое лицо с растерянными глазами и темной кожей, на ее фоне зубы казались белыми-белыми. Окружающие всегда говорили, что она похожа на мать, как и Мишель. Оба они унаследовали ее славянскую внешность, светлые волосы, высокие скулы и миндалевидные глаза. Отец жаловался, что ни один из его детей не похож на него. Девочка мысленно отбросила образ отцовской улыбки. Слишком больно. Мучительно больно.

Завтра она поедет в Париж. Так надо. Она должна узнать, что случилось с ее младшим братом. Может, он в надежном укрытии, как она сейчас. Может, добрые и великодушные люди открыли дверь их тайника и освободили его. Но кто? Кто мог ему помочь? Она никогда не доверяла мадам Руае, их консьержке. Лживый взгляд и лицемерная улыбка. Нет, это не могла быть консьержка. Может, учитель музыки, который играл на скрипке? Который крикнул в тот трагический четверг: «Почему вы их уводите? Это порядочные люди, вы не можете так поступать!» Вдруг ему удалось спасти Мишеля, и тогда Мишель сейчас в безопасности в доме этого человека, и тот играет ему на скрипке старинные польские мелодии. Смех Мишеля, его маленькие розовые щечки. Вот он хлопает в ладошки и кружится, танцуя. Может, Мишель ждет ее и каждый день спрашивает учителя музыки, не придет ли сегодня Сирка, когда же она вернется… «Она обещала, что вернется за мной, она дала честное-пречестное слово!»

Когда на рассвете ее разбудил петушиный крик, подушка была мокрой от слез. Она быстро оделась, натянув вещи, которые приготовила для нее Женевьева. Крепкая мальчишечья одежда, совершенно чистая и давно вышедшая из моды. Она спросила себя: чьи это вещи? Того самого Николя Дюфора, который старательно и коряво вывел свое имя на книгах с этажерки? Она положила ключ и деньги в один из карманов.

Внизу большая кухня, еще хранившая ночную прохладу, была пуста. Слишком рано. Кот спал, свернувшись клубком на стуле. Она съела немного хлеба и выпила молока, постоянно ощупывая ключ и деньги, словно удостоверяясь, что они на месте.

Занималось теплое пасмурное утро. Вечером будет большая гроза. Одна из