Ключ Сары - Татьяна де Ронэ

Прежде чем Жюль или Женевьева успели сказать хоть слово, залаял пес. Они подскочили. Жюль сделал знак девочке и открыл крышку погреба. Она немедленно послушалась и скользнула в темноту подвала, пахнувшего плесенью. Она ничего не видела, но в конце концов в самой глубине нащупала мешки с картошкой. Почувствовала под пальцами грубую джутовую ткань. Мешков было много, их навалили друг на друга. Она раздвинула их, чтобы пролезть вглубь. Один из мешков раскрылся, с дробным шумом вывалилось все его содержимое. Она торопливо зарылась в картошку.

Потом она услышала шаги. Тяжелые и размеренные. Она слышала такие же в Париже, после наступления комендантского часа. И знала, что они означают. В родительском доме она смотрела в окно, отогнув краешек крафтовой бумаги, приклеенной к стеклу, и видела людей, которые патрулировали слабоосвещенные улицы, – людей в круглых касках, с заученными движениями.

Те же шаги. И направлялись они прямиком к дому. Человек двенадцать, насколько она могла разобрать. До ее ушей донесся мужской голос, чуть приглушенный, но вполне слышный. Он говорил по-немецки.

Значит, они здесь. Они пришли забрать их, Рашель и ее. Девочке вдруг неудержимо захотелось облегчить мочевой пузырь.

Она чувствовала шаги прямо над своей головой. Звуки разговора, которые она не могла различить. Потом голос Жюля:

– Да, лейтенант, есть, здесь больной ребенок.

– Больной ребенок, но, разумеется, арийский? – продолжил чужой горловой голос.

– Больной ребенок, лейтенант.

– Где она?

– На втором этаже. – Голос Жюля стал совсем глухим.

От тяжелых шагов задрожал потолок. Потом по всему дому разнесся пронзительный крик Рашель. Немцы вытащили ее из кровати. Дальше слышны были только тихие стоны. Рашель была совсем не в том состоянии, чтобы сопротивляться.

Девочка заткнула руками уши. Она не хотела ничего слышать. Это было выше ее сил. В такой тишине она чувствовала себя защищенной.

Лежа под картошкой, она увидела пробившийся слабый лучик света. Кто-то откинул крышку люка и собирался спуститься по лесенке, ведущей в подпол. Она убрала руки от ушей.

– Там никого нет, – говорил Жюль. – Малышка была одна, когда мы нашли ее в собачьей будке.

Девочка услышала, как высморкалась Женевьева. Потом со слезами в голосе она взмолилась:

– Прошу вас, не уводите малышку! Она очень больна.

В горловом голосе зазвучала ирония:

– Мадам, этот ребенок – еврейка, и вполне возможно, что она сбежала из лагеря по соседству. Ей нечего делать в вашем доме.

Девочка не сводила глаз с оранжевого луча фонарика, который обшаривал стены подвала и приближался к ее убежищу. Потом она увидела гигантский черный силуэт солдата, который надвигался, как в книжке с картинками. Она была в ужасе. Он ищет ее. Он ее схватит. Она сжалась, как только могла, и перестала дышать. Ее сердце как будто перестало биться.

Нет, он не найдет ее! Это было бы слишком большой, чудовищной несправедливостью. Они уже забрали Рашель. Разве этого недостаточно? И куда они ее унесли? Наружу, в грузовик с солдатами? Она что, потеряла сознание? Куда ее отвезут? В больницу? В лагерь? Кровожадные чудовища! Чудовища! Чудовища! Она их ненавидела. Ублюдки! Она вспомнила все грубые слова, какие знала, все слова, которые мать запрещала ей произносить. Сволочные ублюдки! Эти ругательства набатом бились у нее в голове, пока она изо всех сил жмурилась, чтобы не видеть луча фонарика, приближавшегося, а потом скользившего по мешкам, которые служили ей укрытием. Эти люди не найдут ее. Никогда. Ублюдки, сволочные ублюдки!

И опять она услышала голос Жюля:

– Внизу никого нет, лейтенант. Малышка была одна. Она едва держалась на ногах. Мы должны были как-то ей помочь.