Невская битва - Александр СЕГЕНЬ

—   А как же! — оживился Бергрен. — У нас на Гот­ланде они почти в каждом костре кишмя кишат. Вот было дело перед самым этим нашим походом. Сидим мы с братом у реки, ловим рыбку, развели, как поло­жено, добрый костерок и ни о чем таком не думаем. Вдруг из того костерка выскакивает саламандра, кра­сивая такая, что язык прикусишь. Ну, мы с братом

только наметились жребий бросить, кому эту саламан­дру выгуливать, а она нас вдруг спрашивает: «Нет ли среди вас, доблестные рыцари, самого лучшего парня во всей Швеции?» Мы переглянулись и спрашиваем: «Не знаем, право, кого ты имеешь в виду. Если назо-

вешь его имя, мы тебе скажем, есть он среди нас или не попал в наше общество». И что вы думаете, кого же она назвала? Оке Нордстрема.

—    Брось ты, перестань! Не может быть! — вос­кликнул Оке.

—    Клянусь здоровьем моей покойной прабабуш­ки, — не моргнув глазом, ответил Свен Бергрен.

—    Правда клянешься?.. Стой, погоди, какое же у покойной прабабки здоровье! Врешь ты все, готландская твоя морда!

Все вокруг от души посмеялись вранью Свена и до­верчивости Оке. Стали вспоминать всякие истории о саламандрах.

—    Вот вы все напрасно языками чешете, — сказал Гунар Седербринк, — а мой прадед Петер после того, как благополучно овдовел, на самом деле некоторое время жил с саламандрой, являвшейся к нему из до­машнего очага. Тут без всякого вранья. Кто не знает

моего прадеда Петера! Ведь это был великий воин. Од­нажды во время битвы ему отсекли правую ногу ниже колена, так он умостился обрубком на пеньке и, так стоя, продолжал сражаться с врагами. А когда битва кончилась, сам святой Петр явился к моему прадеду,

приставил ему отрубленную ногу, и она тотчас прирос­ла. Видит Бог, если со мной случится подобное, я по­кажу вам, каков наш род Седербринков!

—    Ну-ну… — усмехнулся готландец Бергрен.

—    А как же твой прадед жил с саламандрой, рас­скажи, Гунар! — нетерпеливо взмолился любитель всяких баек Оке Нордстрем.

—    Обычно он ставил перед очагом два зеркала, од­но против другого, и ласково приглашал: «Где ты, ду­ша моя?» И тогда из пламени выходила огненная ла­ва, становилась между двумя зеркалами и превраща­лась в красивую девушку. И у них была любовь. По рассказам прадеда, она была неутолима в любов­ных ласках и очень горяча. Так горяча, что от нее ино­гда вспыхивали простыни, у Петера на груди и животе полностью сгорели все волосы, и от него потом днем всегда пахло паленым.

—    Ох и горазды же вы все брехать, как я погля­жу! — возмутился рыжий Аарон. — Вот я, к примеру, никогда никаких чудес не видел и не верю в них.

—    Даже в евангельские? — спросил Бу Густавссон.

—    Позволь мне не отвечать на твой вопрос, — не­много подумав, сказал Ослин. — А уж тем более, про саламандр — сплошные враки. Ведь, даже если мы все вместе, как распоследние дураки, примемся взывать к костру, чтобы из него нам выдали хоть одну

саламандру, все равно ничего не получится.

—    А давайте попробуем, — предложил Свен Бергрен. — Костер, костер! Кинь нам из себя саламандрочку. Да такую, какая приходила к прадеду Гунара Седербринка, чтоб могла всех нас обслужить.

Охмелев от пива, все остальные принялись дура­читься, призывая костер выдать им желаемую огнен­ную девушку. Так, за подобными дурачествами и пе­ресказом разнообразных завиральных баек медленно проходила ночь. Уже и в лагерях Улофа и Биргера все стихло, уже и ночь перешла из своей юности в пору зрелости, уже больше половины лежащих вокруг ко­стра уснули сладким сном, и лишь Свен Бергрен, Гу-нар Седербринк да Аарон Ослин продолжали бодрство­вать, попивая пивко и пожевывая уже остывшее и слегка подчерствевшее мясцо.

—    Вернемся в Швецию, я привезу с собой много русского добра и женюсь на Веронике Арнстрем, са­мой красивой девушке на всем Готланде, — мечтал Бергрен. Глаза у него уже вовсю слипались, и когда он увидел всадников, то решил, что это уже ему снится.

—    Ну, здравствуйте, гости дорогие! — сказал один из всадников по-русски, и Бергрен удивился, как это им удалось столь неслышно подъехать к ним на лоша­дях из лесочка, растущего на заднем склоне холма, ведь, если не считать потрескивания костра и его задушевных мечтаний, все вокруг было тише тихого.

— Вот вам и саламандры! — воскликнул Гунар Се-дербринк, вскочил на ноги и тотчас рухнул замертво, получив смертельный удар боевым топором по голове. Нагрянувшие всадники живо взялись пронзать копья­ми спящих, и делали это столь обыденно просто, что сонный Бергрен успел еще подумать: «Надо же! Это что? Смерть — такая?» Он еще увидел, как, обливаясь кровью, рухнул прямо в костер рыжий Аарон Ослин, и только тогда открыл рот, чтобы закричать что-ни­будь. В следующий миг русский меч безжалостно от­сек ему голову.

Глава пятнадцатая

АЛЕКСАНДР ВОИН

Снился Александру страшный сон, будто уже свей со всех сторон напирают, пора биться с ними, а он еще даже не одет, барахтается, влезая в исподницы, а у них русла перепутались, невозможно ноги вдеть, покуда первые утренние молитвы не промолвишь, и он торо­пится как можно скорее проговорить их, доходит до «Отче наш» и уже чувствует, что наполовину облачен; молится дальше, и ему все легче и легче становится, с каждой молитвой все больше и больше одежд на нем; «Верую» ложится на него, как надежная кольчуга, мо­литвы ангелу хранителю и Александру Воину будто щит и меч у него в руках; и вот уж он в последние мо­литвы просовывает свое чело — и се надежнейший ему шлем на голову… И сам Александр Воин говорит ему, толкая вплечо: «Пора, княже!»

Он вскочил и увидел Савву. Лицо у него было бод­рое, глаза сверкали, в них отражался свет от лампады, горящей огнем инока Алексия, благодатным огнем от Гроба Господня. Лампада стояла в углу под образами, в небольшой горенке. Это была избушка в маленькой

ижорской деревеньке, где князь остановился, чтобы совсем немного освежить силы перед боем.

Хотелось сказать Савве что-то ласковое, но тотчас вспомнилось, что он еще только временно прощен и предстоит сначала посмотреть его в деле со свеями, а уж потом решать — прощать ли окончательно. Алек­сандр вскочил и первым делом, перекрестившись, поце­ловал нательный крест и ладанку Святого Владимира. Стащил с себя несвежую рубаху.

Неужели пора? Неужто сейчас мы пойдем бить­ся?.. Вот только что отплывали от Ладоги, плыли по Невскому озеру, высаживались на берег, и казалось, что все равно еще не скоро… А вот — на тебе, уже!..

—    Луготинец? — коротко спросил Александр, на­девая исподницы. В отличие от тех, которые только что снились, русла их были отглажены и не перепуты­вались.

—    Отправился с передовым отрядом на погляд, — сказал Савва, помогая князю ровно навертеть на ноги длинные чулки-обмотки.

—    Заря?

—    Едва начала проклевываться. Самый ранний час утра, Славич.

Надо бы и Славичем запретить ему называть себя, покуда не прощен… Ну да ладно.

Так, чулки намотаны, не очень туго, но и не болта­ются. Савва подал свежую сорочицу. Вошел Пельгу-сий. Тотчас вспомнилось, как он вчера встречал их, как тайком поведал Александру про свой дивный сон о Борисе и Глебе. Чудеснее всего было то, что именно ему, ижорцу, недавнему язычнику, пару лет назад еще приносившему жертвы своим поганым божкам, явлено было такое видение. Вдруг занятная мысль за­летела в голову князя, и он весело усмехнулся — ведь сегодня начинается воскресенье пятнадцатого июля, день князя Владимира, но сам Красно Солнышко не соизволил сюда явиться, видно, где-то ему поважнее быть предстоит, а послал в помощь дальнему своему

правнуку сыновей своих, Бориса и Глеба, ровесников Александра!

—    Здравствуй, Пельгуся, — ласково приветство­вал он ижорца.

—    И тебе страставать, княссь Алексантр, — низко поклонился верный друг, смешно растягивая русские слова на свой ижорский лад. Вот так же он вчера смешно про Бориса и Глеба рассказывал: «Я глязу и глассам не поверряа! Плывет русскаа снеекка-ладья, и всяа светитсаа, будто лунаа…»

—    Как там? Ясный ли день будет, али дождь пой­дет? — спросил Александр, натягивая легкие сапоги и улыбаясь доброму вестнику.

—    Велиозарно ясный день будетт, — отвечал ижорец, с удовольствием употребляя красивое слово, явно вычитанное им откуда-то из книг, до коих он был большой охотник. — О, я смотрю, как ты уже хорошо-цисто оделссаа!

—    Так ведь сегодня большой праздник, — сказал Александр. — И мне во сне было такое поучение, что главное одеяние человека — утренняя молитва. Без нее — хоть в самые велиозарные акеамиты наря­дись, все без толку. А в молитве — ты одет прочно.

—    Золотые слова, — с тяжким вздохом пробормо­тал Савва, далеко не самый радетельный молитвен­ник. — Все-таки, Славич, надень броню, прошу тебя!