Морской путь в Индию - Генри Харт

Великолепное зрелище представляла река Тежу в тот достопамятный июльский день, когда она была усеяна лодками, наполненными моряками в блестящих латах или в алых, зеленых, желтых, белых, синих и пурпурных одеждах. Флаги и вымпелы всевозможных форм, размеров и цветов реяли на ветру, пестрые ливреи слуг и яркие одежды толпившихся на берегу людей, вместе с серебристыми отблесками от поднимающихся и опускающихся весел, дополняли эту яркую картину. Это было волнующее зрелище, ибо, по словам одного старого хрониста, «казалось, что это не море, а цветущий луг».

Выстроившись на палубе, солдаты громко затрубили в трубы. На мачте флагманского корабля «Сан-Габриэл» был поднят королевский флаг, музыканты забили дробь на барабанах, заиграли волынки и бубны, тамбурины и флейты, заглушая крики, плач и жалобы тех, кто был на берегу или в утлых лодках, выплывших на рейд, чтобы поймать с борта корабля последний взгляд близких людей.

Но было уже за полдень, и когда тени стали удлиняться, то, как обычно в это время года, вдоль реки, к морю, подул порывистый ветер… Адмирал решил воспользоваться ветром и приказал поднять якоря. Матросы энергично взялись за дело, стараясь забыть о тех тягостных минутах, когда им приходилось вырываться яз объятий опечаленных родителей, членов семей и подруг. Якоря мерно, как бы нехотя, поднимались из речного ила под возбуждающий ритм старой морской песни. С якорных цепей капала вода. Последовал приказ поставить паруса. Команда подняла их, и огромные полотнища заплескались на ветру, надулись, и на каждом парусе стал виден большой алый крест ордена Христа, тот же крест, который был на знамени, врученном доном Мануэлом Гаме несколько дней назад в Монтеморе-у-Нову. Корабли впервые ощутили силу ветра — этот ветер должен был стать их слугой (только слишком часто слугой яростным, мятежным и мрачным) на многие-многие тысячи трудных миль, — и, послушные рулю, они слегка накренились и медленно двинулись вниз по реке.

Народ все еще толпился на берегу, напрягая зрение, чтобы увидеть последние приветственные жесты отплывающих. Люди махали руками, шарфами; возгласы и крики слабо доносились до кораблей, течение и ветер несли их к морю. Матросы толпились у бортов, взбирались на мачты, офицеры теснились на корме и у окон кормовых башен. Все стремились в последний раз взглянуть на толпу, на любимый Лиссабон, с его холмами и долинами, с его дворцами и церквами — теперь все это постепенно уходило все дальше и дальше. Косые лучи заходящего солнца отражались на копьях и на пушках, на снастях кораблей и на шлемах, а на берегу они освещали злато-багряным пламенем камни и леса наполовину возведенного кафедрального собора Моря. Они блеснули еще раз в водах Тежу, которые стали сизыми, как вороненая сталь. Затем опустились сумерки.

С наступлением темноты толпа на берегу понемногу рассеялась, люди небольшими группами расходились по домам. Ветер крепчал, по мере того как корабли приближались к морю. В серой полумгле несколько рыбацких лодок под блекло-желтыми парусами поспешно отошли в сторону, уступая дорогу надвигающимся на них большим кораблям. Флаги спустили и спрятали в рундуки, установили ночную вахту, на мачтах были подняты фонари, и на море, на землю и на реку спустилась ночь. Величайшее предприятие португальской нации было начато, осуществлялись мечты принца Генриха, замыслы короля Жуана II, на которые так много уже было положено трудов. Большая часть столетия ушла на подготовку к осуществлению этих замыслов и мечтаний — годы труда и разочарований, попыток и ошибок, успехов и неудач. Многим смельчакам это стоило жизни, немало потребовалось и золота.

Зато Мануэлу, получившему в истории прозвание «Счастливого», суждено было стать богатейшим монархом в Европе, а Португалии — на некоторое время — владычицей многих далеких земель, морей и народов, никогда ранее не подвластных Европе и большей частью даже неизвестных европейцам, если не считать рассказов Марко Поло и других немногих смелых душ.

В ту ночь на кораблях спали лишь немногие. Слишком переполнены были сердца, слишком велико было возбуждение. Но едва забрезжил новый день, все были на ногах, все в движении. Корабли уже прошли отмель, берега скрылись из виду, и люди остались наедине с морем, небом и богом — лишь белые и серые чайки, пронзительно крича, будто бранясь, летели за кораблями, провожая их далеко на запад, в океан.

Когда команда «Сан Габриэла» приступила к своим обычным работам, матросы впервые могли видеть вблизи своего командующего. Вверху, на кормовой палубе, они увидели человека в бархатном берете. Он был среднего роста, в полном расцвете сил — ему было тридцать с лишним лет, — коренастый, с кирпично-красным лицом и шеей бури, горячее солнце и морская соль сделали свое дело. Черные усы и большая широкая борода скорее подчеркивали, чем скрывали черты его лица, его сильную квадратную челюсть, пухлый и чувственный, но строгий, даже суровый рот. Быстрые, внимательные и проницательные глаза окружала тонкая сетка морщин — многолетний отпечаток солнца, ветров и ослепительно сияющего моря. Порой в его быстро прикрываемых веками глазах и сжатых губах проглядывала скрытая жестокость, видимо прирожденная черта его характера. Он не был человеком, которого можно было любить, да он и не искал расположения к себе. Но бывалые моряки, плававшие под командой таких людей, как он, по морям, прилегающим к Африке, видели в нем человека стальной воли, несгибаемой целеустремленности. Они чувствовали в его голосе, в его четких решительных приказах, во всей его внешности и движениях опытного мореплавателя, строгого начальника и человека, которому нельзя противоречить, с которым нельзя вести себя вызывающе. Им было известно, что он пользуется полным доверием короля и что — как бы ни обернулось дело — волю своего государя он будет исполнять буквально. К тому же они слышали о нем как о человеке смелом, готовом без колебаний вести своих подчиненных в любое место, какое он им укажет Тем, кому посчастливилось вернуться с Гамой в Лиссабон и кто снова отправлялся в его новый поход в Индию, суждено было не раз видеть, как в быстрых действиях проявляются все свойства характера, написанные на лице адмирала — решительность, ум, упорство, страшный, безрассудный гнев и хладнокровная жестокость, граничащая с садизмом. Королю Мануэлу он мог принести победу и сказочные богатства и положить к его ногам моря и земли Индии, но он мог причинить также ненужные страдания, ужасные мучения и почти непостижимую дьявольски-жестокую смерть бесчисленному множеству несчастных людей, чей грех был лишь в том, что они не принадлежали к вере, исповедуемой Гамой, чье преступление состояло лишь в том, что они случайно встретились ему на пути в тот час, когда он неумолимо стремился к своей цели.