Самые знаменитые реформаторы России - Владимир Казарезов

Все современники и историки отмечают эрудицию Екатерины. У Грота читаем: «…как Петр и большая часть великий людей, Екатерина любознательностию и стремлением к самоусовершенствованию скоро вознаградила эти недостатки воспитания, и с помощью чтения, размышления и собственных авторских занятий, стала в уровень с самыми образованными людьми своего века. Ей были коротко известны труды лучших, не только современных, но и древних философов и политиков. На этом знании основывались ее либеральные и филантропические стремления».

Интересны и другие характеристики, данные Гротом императрице: «Мы видим в ней удивительное сочетание свойств, украшающих частного человека, с великими политическими способностями. Живость, веселость и любезность нрава, блестящее остроумие и быстрое соображение сопровождались у нее, в редкой степени, глубиною и проницательностию мысли, наблюдательностию и трудолюбием».

А вот что сама Екатерина писала о себе французскому эмигранту Сенак-де-Мельяну: «Несмотря на мою природную гибкость, я умела быть упрямою и твердою (как угодно), когда это было нужно. Я никогда не стеснялась ничьего мнения, но в случае надобности имела свое собственное. Я не люблю споров, убедившись, что каждый всегда остается при своем мнении; притом же я не умею говорить особенно громко. Я никогда не была злопамятна, потому что так поставлена Провидением, что не могла питать этого чувства к частным лицам и находила обоюдные отношения слишком неравными, если смотреть на дело справедливо. Вообще я люблю правосудие (la justice), но нахожу, что вполне строгое правосудие не есть правосудие, и что одна только справедливость (L'equite) соразмерна с слабостию человека. Но во всех случаях человеколюбие и снисхождение к человеческой природе предпочитала я правилам строгости, которую, как мне казалось, часто превратно понимают. К этому влекло меня собственное мое сердце, которое я считаю кротким и добрым. Когда старики проповедывали мне строгость, я, заливаясь слезами, сознавалась им в своей слабости, и случалось, что иные из них, также со слезами на глазах, принимали мое мнение. Нрав у меня веселый и откровенный, но на своем долгом веку я не могла не узнать, что есть желчные умы, которые не любят веселости, и не все люди могут переносить правду и искренность».

Все эти качества обаятельной женщины и мудрого человека позволили не только понравиться Елизавете Петровне, выбравшей ее в невесты наследнику трона, но и покорить придворную русскую аристократию, прежде всего молодежь, служившую в гвардейских полках. Что в конечном счете и позволило ей стать императрицей.

Насколько предпочтительно выглядела Екатерина рядом со своим мужем, можно судить по похоронам Елизаветы. Трудно говорить, в какой степени переживали ее смерть он и она — в душу к ним никто не заглядывал, но поведение их у гроба своей благодетельницы было совершенно противоположным.

Из воспоминаний Екатерины о муже: «Сей был вне себя от радости и оной ни мало не скрывал, и имел совершенно позорное поведение, кривляясь всячески, и не произнося окроме вздорных речей, не соответствующих ни сану, ни обстоятельствам, представлял более несмешного Арлекина, нежели инаго чево, требуя однако всякое почтение».

А вот что писала Дашкова о Петре и Екатерине в связи со смертью Елизаветы: «Императрица приходила почти каждый день и орошала слезами драгоценные останки своей тетки и благодетельницы. Ее горе привлекало к ней всех присутствующих. Петр III являлся крайне редко, и то только для того, чтобы шутить с дежурными дамами, подымать на смех духовных лиц и придираться к офицерам и унтер-офицерам по поводу их пряжек, галстуков и мундиров».

Мы не будем останавливаться на личной жизни Екатерины, во-первых, потому что тема нашей книги иная, во-вторых, об этом известно намного больше, чем о ее государственной деятельности. В частности, о ней созданы мифы в связи с ее чрезмерной чувственностью и большим числом фаворитов. Оставим это любителям соответствующей литературы. Здесь лишь отметим, что Екатерина приближала к себе только людей значительных, способных помогать ей в управлении государством. Наиболее ярким из них был выдающийся полководец, дипломат и государственный деятель Григорий Потемкин.

В наследство Екатерине досталась империя с совершенно разлаженной системой управления. Нельзя сказать, чтобы предшествовавшие Екатерине российские самодержцы были мало озабочены отсутствием системного законодательства, которое бы регулировало и регламентировало внутреннюю жизнь империи.

Попытки создать свод законов, где были бы отражены изменения в жизни общества, произошедшие после принятия Уложения 1649 г., предпринимались неоднократно и Петром I, и его преемниками, но к серьезным результатам они не приводили. А между тем законы, созданные в середине XVII в., практически уже не действовали, и новых не было. Произвол, ничем не ограниченный, царил во всем. Процветало взяточничество. Чиновники видели в них источник личного обогащения и пользовались этим в меру своей нравственности (безнравственности). Впрочем, и обязанности их в большинстве случаев были весьма неопределенны. Низшие сословия в государстве, особенно самое массовое — крестьяне, не были защищены от произвола господ никак.

Первые распорядительные документы вступающего в должность крупного государственного деятеля, тем более царствующей особы, весьма показательны, они говорят о приоритетах человека и его намерениях на перспективу.

Одним из первых документов Екатерины явился указ о взяточничестве, «лихоимстве». В нем говорилось: «Мы уже от давнего времени слышали довольно, а ныне и делом самым увидели, до какой степени в государстве нашем лихоимство возросло: ищет ли кто места — платит, защищается ли кто от клеветы — обороняется деньгами; клевещет ли на кого кто — все происки свои хитрые подкрепляет дарами». Сколько чувства, искреннего негодования, желания покончить со столь злостным пороком в екатерининском обращении к подданным. Поводов для столь гневного заявления было более чем достаточно. Историк Н. Павленко приводит пример того, как в лихоимстве был изобличен генерал-прокурор Сената Александр Глебов. В 1750-х гг., при императрице Елизавете, вышел указ, запрещавший купцам иметь свои винокурни. Это было объявлено привилегией только дворян, каковым купцы и должны были продать свои винокурни, а при отсутствии покупателей-дворян — разрушить их. Этим же указом допускалось в дальних местах, в том числе в Сибири, оставить на некоторое время винокурни за купцами. Глебов, как бы сейчас сказали, злоупотребляя служебным положением, приобрел винный откуп в Иркутской губернии за 58 тысяч рублей и перепродал его двум петербургским купцам за 160 тысяч рублей и плюс с ежегодной выплатой 25 тысяч рублей в течение десяти лет.

Увы, ничто не ново в этом мире! Наши крупные чиновники в 1990-х гг. хапали покруче генерал-губернатора Глебова. Вот и вошел в историю конец XX в. как время «великого хапка». Самодержавие при всех его недостатках имело одно преимущество — царю-самодержцу не нужно было самому воровать. И члены «семьи» имели ренту от своих имений. А такие как Глебов, волей случая оказавшиеся при властных прерогативах, пускались во все тяжкие, чтобы выжать максимум из своей должности.

Насколько последовательной была Екатерина, продемонстрировав свой гнев по поводу лихоимства, видно на примере санкций, примененных к тому же Глебову. Уволенный за злоупотребления в 1764 г. с присвоением звания генерал-лейтенанта, через десять лет он вновь оказался на государевой службе, был назначен в Смоленск наместником.

Так что не один Петр Великий терпел мздоимство своих приближенных. Наверное, то самое лихоимство, против которого Екатерина выступала, настолько поразило общество, что сурово карать чиновников, замешанных в нем, значило остаться без них.

Екатерина замахнулась было отменить пытку, но члены Сената отговорили ее от этого шага, опасаясь, что «в случае отмены пытки никто, ложась спать, не будет уверен, жив ли он встанет поутру». Тем не менее, не решаясь на отмену пытки законодательно, она разослала предписание, осуждающее эту жестокую меру наказания.

Для наведения порядка в законодательной сфере Екатерина в 1766 г. созывает комиссию из представителей различных сословий, которой поручает работу над Уложением, своеобразным сводом законов. При этом она вручила депутатам комиссии написанный ее собственной рукой Наказ, который должен был лечь в основу Уложения, своего рода проект. Судя по объему материала, предложенного комиссии, его многоплановости, императрица работала над ним долго, возможно, все время после коронации. По крайней мере сама она об этом говорила так: «Два года я читала и писала, не говоря о том полтора года ни слова, последуя единственно уму и сердцу своему с ревностным желанием пользы, чести и счастья империи и чтобы довести до высшей степени благополучия живущих в ней как всех вообще, так и каждого особенно».