Сломанный меч - Толеген Касымбеков

вчера:

— Я потерял Темира, но нет у меня сил отпустить невестку, потерять и ее. Род мой еще не прекратился. Нет Темира, есть Болот!

Люди переглядывались, у Джамгыра округлились глаза.

— Мальчик становится совершеннолетним в двенадцать лет, девочка — в девять. Болоту в этом году исполняется двенадцать, я обручу Айзаду с Болотом.

Снова все стихло. Бекназар своим взглядом, словно шилом, колол Тенирберди. Старик опустил голову, но на лице его было написано жестокое упорство.

— Так не пойдет! — отрезал Бекназар, и все вздрогнули. — Не пойдет! — повторил Бекназар. — Невестка твоя почти вдвое старше мальчика. И возраст, и рост, и мысли разные у них. Как же можно необдуманно решать их судьбу? Обратись к богу, дядя, к богу обратись!

Тенирберди весь трясся от ярости и отчаяния.

— К богу? А разве я не к богу обращался? Бог указал мне этот путь, бог и его шариат!

— Так не пойдет, говорю тебе!

— Бекназар! Бекназар! О Бекназар, не смей больше вмешиваться в дела моей семьи! Ты повел Темира на смерть, и ты же… Довольно! Боже милостивый, где ты, возьми меня к себе, лучше умереть, чем терпеть насилие сородичей!.. Боже, возьми мою душу!

Люди пытались успокоить Тенирберди; решение Бекназара многим казалось неверным и жестоким. Джамгыр сидел весь красный и обессиленно вытирал пот со лба. Растерянный Кулкиши стоял, разинув рот, и не мог представить себе, чем все это кончится.

— Ну, а вы что скажете? — Бекназар обвел глазами аильчан. Сидевший ближе других аксакал пожал плечами, в выцветших от старости глазах застыло недоумение: не приходилось аксакалам сталкиваться с таким противодействием главе семьи, с нарушением установлений шариата, и потому он не знал, что сказать и посоветовать.

Бекназар хорошо понимал, что идет против вековых обычаев, что поступает вопреки воле всеми уважаемых аксакалов. Он был сейчас против всех, ему нужна была помощь, поддержка.

— Хорошо! Пусть придет сюда сама вдова. Ее судьба решается, что она скажет, на том и порешим! — бросил он, и снова молчание было ему ответом.

Виданное ли дело — приводить женщину в собрание? Кто и когда считался с ее мнением? Освященные веками обычаи не знали такого. Не бабьего ума это дело, только мужчины могут решать его. Невозможно это! Невозможно? Говорят, ежели колотушка крепкая, то и войлочный кол в землю вобьешь. Возможно, если захочет Бекназар! Кто посмеет спорить с ним? Он этого не терпит в своем аиле; при малейшем противоречии рука его тянется к рукояти смертоносного меча. Потому и прибавили к имени Бекназара прозвание "батыр". Бекназар-батыр — герой Бекназар, богатырь Бекназар!

Бекназар нетерпеливо ждал ответа, и люди наконец зашевелились.

— Ладно, пускай придет…

— Пусть сама скажет!

— Верно, судьба-то ее…

Айзаду привела жена Кулкиши. Четыре года прожила Айзада в аиле, но мало кто из людей преклонного возраста знал женщину в лицо: не положено молодухе вертеться на глазах у почтенных, пожилых мужчин, не дай бог перейти кому из них дорогу. Теперь она стояла перед ними, из скромности набросив на лицо и грудь белый легкий платок… Поклонилась и, как подобает по обычаю, села в сторонке.

Старший из аксакалов, не глядя на Айзаду, обратился к ней. Говорил он ясно, громко, — чтобы ей хорошо было слышно.

— Дитя мое, здесь решается твоя судьба. Ты, конечно, знаешь, о чем идет речь. Мы вызвали тебя, дитя мое, чтобы ты раскрыла нам свое сердце. Что ты скажешь, свет мой?

Стало тихо, как в могиле. Белое покрывало Айзады не дрогнуло, ни слова, ни звука не проронила вдова Темира. Все смотрели на нее, а она оставалась недвижима и нема. Жена Кулкиши горячо зашептала ей:

— Милая… соберись с духом, выскажи, что у тебя на сердце.

В ответ Айзада только вздохнула.

— Айзада, не будь малодушной, твоя судьба сейчас зависит от тебя одной! Говори, говори, родная!

— Чего вы ее принуждаете? Молчит, значит, согласна остаться, — сказал Кабыл, и все, а особенно аксакалы, с облегчением перевели дух, будто с трудом одолели тяжелый перевал. Лишь Джамгыр смотрел на дочь отчаянными глазами, и казалось, что он вот-вот с криком сорвется с места.

Но Айзада, должно быть, собиралась сказать свое слово: она откашлялась, и все, как по приказу, замолчали.

— Я… — начала Айзада, запнулась, но быстро справилась с собой и продолжала. — Не за выкуп пришла я в эту юрту, не продали меня… Я по своей воле убежала с любимым человеком. Я пришла в его семью, чтобы жить, состариться и умереть здесь.

Айзада замолчала, слезы душили ее. Жена Кулкиши испугалась было, что вдова Темира больше ничего не сможет сказать, но страх этот был напрасен.

— Я чту память покойного. Я не могу причинить боль его родителям. Если бы свекор отпустил меня добром, я ушла бы. Не хочет он этого — не могу я уйти и оставить стариков в слезах и в горе.

— Родная ты моя! — не выдержал Тенирберди.

— Но пусть свекор не обручает меня с мальчиком. Младший брат Темира и мне брат, больше того — я к мальчугану отношусь, как к своему сыну. Пусть свекор и не думает просватать меня за него! Я не уйду. Я уберу косы под тебетей, я заменю старикам их погибшего сына. Я честно буду заботиться о них, выполнять любую работу. Вырастет мальчик, станет джигитом, — сама найду ему подходящую невесту, справим той. Я заменю Болоту старшего брата. Может, и свекор мой тогда будет мной доволен.

С удивлением слушали люди Айзаду. Тенирберди и Джамгыр сидели, повесив головы. Кабыл — по крови самый близкий родственник Тенирберди — сообразил, что Айзада получает все-таки некоторую свободу, и пробурчал недовольно:

— Нету, что ли, среди нас подходящего ей по возрасту?

Айзада откинула платок с лица. По обычаю молодуха не смеет этого делать, не смеет открывать лицо перед множеством мужчин. Да еще перед стариками. Айзада поступила так намеренно, она хотела дать понять всем, кто слушал ее, что, пока она жива, от слов своих не отступится.

— Я была скромной женщиной, но вот судьба заставила меня прийти к вам сюда и сказать то, что вы слышали. Не сказать я не могла. С нынешнего дня я в вашем аиле не невестка, а равный всем вам сородич. Если свекор мной недоволен, я теперь вправе обидеться на него. Вправе встать и уйти от вас… И если сама смерть преградит мне дорогу, я пойду навстречу смерти. У счастливого смерть отнимает счастье, у несчастного — его страдания и муки. Смерть освобождает таких горемычных, как я, от горя и слез…

Аксакалы