Сломанный меч - Толеген Касымбеков

спрашивал еще.

— Айзада! Не бойся, дочка, я ведь стою рядом с тобой. Если тебя увезли силой, так и скажи, не бойся!

Послышался дрожащий голос Айзады:

— Нет…

— Обманом увезли?

— Нет…

Джамгыр так и замер. А люди кругом одобрительно зашумели.

— Айзада, что передать твоей несчастной матери? — задал Джамгыр следующий вопрос.

— Пусть благословит нас, — отвечала Айзада окрепшим голосом.

Джамгыр чуть не упал…

Так Айзада сама нашла свою долю, свое счастье.

Последние поминки по Темиру справляли в урочище Каменистый Ручей, — ведь именно здесь впервые услышали родичи весть о его гибели. Женщины причитали в голос; вся родня рыдала, отдавая последний долг душе усопшего.

Кончился траур Айзады.

Джамгыр, конечно, был на поминках, привез и положенное в таких случаях приношение, но о судьбе дочери спросить не решился. Боялся услышать в ответ что-нибудь, вроде: "Спешишь, сват, скушать то, чего еще не купили!" Однако траур снимают с женщины ее родители, и скоро Джамгыр с женой и еще несколькими родственниками приехали к Тенирберди. Траурную одежду Айзады бросили в огонь, надели на женщину белое платье, привезенное из родительского дома, голову ей повязали белым платком. Теперь, если свекор со свекровью разрешат, она может уйти из их семьи; могут они просватать ее и за любого из своих родичей — на это тоже их полная воля. Но если обручить окажется не с кем, вдова сама над собою вольна. Джамгыр не заговаривал с Тенирберди о дочери, он лишь смотрел на свата умоляющими глазами. Но Тенирберди хмуро молчал, и сердце у Джамгыра час от часу ныло все сильней.

Накануне отъезда Джамгыр решился.

— Сват мой, — начал было он и запнулся.

Мать Айзады молча заплакала. Тенирберди угрюмо опустил голову. Джамгыр вновь собрался с силами.

— Сват мой… Мы стали сватами по воле бога… Но судьба неумолима. Бог, породнивший нас, нас же и разлучает, — Джамгыр всхлипнул. — Сват дорогой! Ты ведь тоже отец. Пожалей молодость моей дочери, отпусти Айзаду…

Вместо ответа Тенирберди тоже расплакался. Джамгыр обнял его.

— Душа моя, сват мой дорогой…

Запричитала Санем:

— Горе мне, сын мой Темир нынче умер, только нынче умер он… Ой, горе!

Тенирберди выпрямился.

— Нет, сват, об этом и не говори! Я потерял Темира, но нет у меня сил отпустить невестку, потерять и ее. Разве ты бессердечный, сват мой? Разве у нас некому заменить Темира?

Джамгыр остолбенел.

— Сват… дорогой мой сват… — повторял он, а слезы продолжали Катиться по щекам.

Тут наконец в разговор вмешался Кулкиши:

— Чем слезы лить да препираться, вы бы, сваты, постарались договориться толком. В ваших руках судьба человека. Семь раз отмерь, один — отрежь, как говорят. Ты, сват Джамгыр, хочешь взять дочь к себе, но не можешь, а ты, брат, ежели не за кого тебе невестку отдать, тоже права на нее не имеешь…

Но разумные слова Кулкиши уже не доходили до сватов, обозленных и потерявших уважение друг к другу.

— Бросьте, сваты, бросьте, не обижайте друг друга. Подумайте, есть ли вам из-за чего ссориться? Нет. Сват Джамгыр, ты хочешь выполнить свой отцовский долг, и ты прав, дорогой. Любой на твоем месте просил бы о том же самом.

Джамгыр все плакал, ссутулив спину.

— Если ты, брат Тенирберди, не хочешь отпускать от себя невестку, позаботься о ней, о ее будущем. Но если нет у тебя на примете подходящего мужа для нее, лучше отпусти женщину. Подумай об этом…

Тенирберди напустился на Кулкиши:

— А ты? Ты почему об этом не думаешь?

Кулкиши смутился, но ответил:

— Хорошо, подумаем… Подумаем все вместе.

Айзада, сидя возле юрты, слушала эти разговоры и горько плакала. Рядом с нею сидел Болот, серьезный и присмиревший; не проходило дня, чтобы джене не плавала, но мальчик понимал, что сегодня у нее особые причины для слез. Болот тихонько перебирал серебряные украшения в косах Айзады. Спор в юрте шел все ожесточенней.

— Джене… тебя увезут? — спросил Болот обиженно.

— Не знаю… — ответила Айзада, вытерла слезы рукавом и погладила мальчика по голове.

Джамгыр стоял на своем; он не хотел уезжать до тех пор, пока не соберутся все жители аила, стар и млад, пока он не выскажет им свою жалобу, свою мольбу. Тенирберди согласился на это.

Собрались аильчане на следующий день. Пришел и Кулкиши, серьезный, важный, — будто решение у него готово, он ждет лишь подходящего случая, чтобы сказать свое веское слово. Осунувшийся за ночь Джамгыр беспокойно оглядывался. Седая бороденка его тряслась, глаза жалобно моргали. Старик, казалось, готов был каждой собаке в аиле бить челом о судьбе дочери.

— Люди, дорогие, будьте милосердными. Помните о боге, люди…

Бекназар скромно сел неподалеку от аксакалов. Он нынче ничем не выделяется среди сородичей. На голове белый тебетей, на ногах — юфтевые сапоги, надел Бекназар и такие же, как у большинства горцев, штаны из выделанной кожи дикого козла. Сидел и поигрывал толстой плетеной нагайкой.

Когда все собрались, Джамгыр заговорил:

— Люди добрые, все вы знаете, что ваш джигит умыкнул Айзаду. Я с моими сородичами пустился в погоню. Если девушку кто увез силой, против ее воли, тому наказание смерть, и не спасет, не защитит его самый многочисленный род. Вот почему мы погнались за беглецами. Гнев мой остудили слова моей дочери, подкупило и благоразумие Бекназара-батыра. Ведь это правда, Бекназар, дорогой? Ты сказал тогда: "Разбушуется озеро — быть наводнению, народ разбушуется — быть беде. Не доводи дело до побоища, Джамгыр-аке. Не гневайся, возьми себя в руки и благослови молодых!" Твои слова омыли мне сердце, я увел прочь моих сородичей, я радовался тому, что дочь моя попала к хорошим людям. Айзада стала вашей невесткой. Скоро пришел ханский приказ, пансаты начали собирать джигитов в поход на врага. Ты, Бекназар, повел за собою свою сотню. Ты привел ее назад, но Темир не вернулся с вами.

Джамгыр опустил голову, помолчал. Потом закончил тихо:

— Вот мы со сватом стоим теперь перед вами и просим рассудить нас. Мне, батыр, довольно одного твоего слова. Скажешь ты: иди, мол, вдова наша, — я тотчас уйду. Но я прошу о своей единственной дочери. Она еще молода. Жаль мне, если она, горемычная, достанется недоброму человеку.

Джамгыр сел и сжался в комок. Тишина. Все выжидательно смотрели на Тенирберди, мрачного и неподвижного.

— Что скажешь ты, Тенирберди? — спросил кто-то из аксакалов. — Говори, ты глава семьи. Если есть у тебя с кем обручить вдову, — обычай и шариат на твоей стороне. Если нет никого, в твоей воле освободить невестку, отпустить ее от себя.

Тенирберди повторил то, что сказал