Сломанный меч - Толеген Касымбеков

href="ch2.xhtml#id7" class="a">[51].

Мадыл бросил свои чокои, вскочил, босой подошел к ним.

— Да как же он побежит, аке? Ну как? Он совсем обессилен. Какая там байга, спасибо, до весны дотянул…

— Мадыл, — встрепенулся Сарыбай, — насчет выездки я сам позабочусь, а ты первым делом корми его, пускай хорошенько в тело войдет, до осени времени много, на поминках по Джаманкулу наш гнедой, глядишь, и поскачет на байге.

Мадыл смотрел на старшего брата с удивлением и радостью. Давным-давно не видел он его в приподнятом, бодром настроении, не слыхал, чтобы Сарыбай говорил о завтрашнем дне, о будущем. Сейчас перед ним как будто стоял прежний Сарыбай, известный мастер выездки скакунов. И Мадыл не решился сказать что-либо такое, от чего Сарыбай снова утратил бы всякий интерес к жизни, снова бы пал духом. Он поддержал брата:

— А что? И вправду, давай-ка испытаем нашего гнедого, брат!

И вспомнилось ему, сколько раз возвращался прежде Сарыбай в своей нарядной куньей шапке победителем после байги, возвращался гордый и радостный, ведя в поводу полученную в награду кобылу с жеребенком. Сколько раз… И в сердце Мадыла вдруг тоже ожила надежда.

— Так и сделаем, — твердо сказал Сарыбай. — Хорошенько смотри за ним. А выездку предоставь мне. Для этого глаза не нужны.

Мадыл принялся выхаживать гнедого. Для поездок по хозяйству брал лошаденку Идына либо ходил пешком. Он и сам не заметил, как увлекся, вовремя кормил коня, носил ему воду, чистил — одним словом, не забывал о гнедом ни днем, ни ночью. Через месяц конь оправился.

Сарыбай похвалил:

— Молодец, все хорошо! Теперь начинай понемногу выводить его. Поить води в поводу. Дня через два поставим его на выстойку до утра, погоняем потом до пота — и снова на выстойку. Так у него сойдет лишний жир и мышцы окрепнут. Потом ты еще месяц будешь терпеливо ухаживать за ним. А там, даст бог, начнем выезжать по-настоящему, начнем и на скачки пускать его!

Сарыбай, казалось, и не думал теперь о своей беде, все его мысли были заняты конем, и только им. Мадыл, до глубины души обрадованный тем, что брат его вернулся к жизни, старался, не жалея сил.

Однажды в полночь Сарыбай проснулся от раздавшегося неподалеку топота копыт. Яростным лаем залилась собака. Сарыбай поднял голову, сердце тревожно забилось. Топот коня удалялся.

— Увели! — Сарыбай сорвался с постели.

— Что ты? — проснувшаяся от его крика Суюмкан ухватила мужа за подол рубахи. — Куда ты, отец Кундуз?

Сарыбай, не слушая ее, кричал:

— Мадыл! Где же ты, Мадыл?

Мадыл спросонок не мог сообразить, чего хочет от него Сарыбай; поняв, о чем беспокоится брат, побежал прочь из юрты, отрывисто бормоча что-то вроде: "да здесь он…", "на месте стоит…". Конского топота уже не слышно было, вернулась к юрте, все еще подтявкивая, собака. Мадыл не нашел коня на месте и теперь метался по юрте, все еще пытаясь убедить себя и других, что не кража произошла, а просто конь отвязался и ускакал, чем-то напуганный…

Но Сарыбай сидел у порога, бил кулаками оземь:

— Свели, свели! Я сердцем почуял. Свели-и!

Мадыл, причитая, побежал в ту сторону, куда ускакал конокрад.

Теперь уже все проснулись, загомонили, заспорили… Доносились из лесу суматошные крики Мадыла. Сарыбай позвал Идына, тот прибежал.

— Иди, приведи Мадыла, хватит ему орать! Вор увел коня, и нечего попусту сбиваться с ног.

Идын на своей кляче догнал Мадыла, вернулись они вдвоем. Мадыл никак не мог опомниться, проклинал себя. Присел было, прислонившись к стенке юрты, тут же вскочил. Но Сарыбай уже овладел собой.

— Перестань! — сказал он. — Криком вора не поймаешь, довольно причитать. Я слышал топот одного коня. Вор, значит, пришел сюда пеший. Гнедой наш — скакун известный. Если вор не дурак, коня он резать не станет. Если не уведет гнедого через Талас в казахские степи, объявится рано или поздно. И нечего горло драть, надо завтра с утра идти к бию и рассказать, как было дело.

Мадыл в эту ночь не спал. Чуть свет взгромоздился на лошаденку Идына и отправился к Абиль-бию. Рассказал, что случилось. Абиль-бий искренне огорчился.

— Чтоб ему сдохнуть на дороге; у кого же это поднялась рука? Ежели бы Сарыбай был здоров… — он не договорил и принялся ругать Мадыла: — Знаешь ведь, сколько врагов у хорошего скакуна, как же ты мог не держать его при себе днем и ночью, почему не наматывал повод себе на руку, когда спал?

— Да я всегда спал рядом с конем. Надо же было именно в эту ночь… в юрту я ушел, чтоб мне пропасть…

Абиль-бий засмеялся:

— К бабе захотелось небось, бугай ты эдакий!

Мадыл покаянно клонил голову.

— Чтоб мне пропасть… злосчастная ночь…

Абиль качал головой укоризненно:

— Гляди в оба, так и не будет у тебя соседа-вора! Где вот теперь искать?.. Ну ладно, ты ободри Сарыбая, пускай не убивается, постараемся сыскать коня. Я сам исподволь этим займусь. Не иголка в сене, найдется.

Мадыл уехал обрадованный.

Абиль-бий взялся за дело исподтишка, осторожно. Расспросы вел так, чтобы не возбуждать подозрений. Велел узнавать в Чаткале, Кетмень-Тюбе. Искал будто бы своего коня. Но гнедой исчез бесследно, словно в воду канул, либо в камень превратился…

Сарыбай наигрывал на своем комузе, и мелодия напоминала щебет птицы. Сарыбай усмехался.

— Стервец, пес поганый, увел нашего гнедого. Камень ему в зубы, зарезал он на мясо нашего скакуна!

— Знать бы только, кто он, проклятый! — скрипел зубами Мадыл.

— Ладно! — Сарыбай заставил свой комуз петь еще веселей и громче. — Он тоже раб божий, пускай набьет себе брюхо, стервец…

Серая равнина Кызыл-Джара. Поздняя осень. Длинная цепь всадников движется по равнине в сторону гор.

Впереди, точно соблюдая положенное расстояние, едет знаменосец. Он твердо держит знамя, и тяжелые складки полотнища величаво колышутся на ветру. Позади знаменщика скачет на коне смуглолицый молодой мирза. Плавно несет хозяина крупный чалый иноходец. Одет всадник в красно-золотую парчу, обут в сапоги из синего сафьяна, на голове синяя чалма. Видно, впервые попал мирза в эти края; стараясь не поворачивать головы и тем самым не показывать своего волнения и любопытства, он то и дело поглядывает по сторонам, смотрит и на все выше подымающиеся на горизонте суровые темные горы. Несмотря на молодость, мирза хорошо владеет собой; он сдержан, к чему его обязывает положение и воспитание, но тонкие брови то и дело сходятся на переносице, выдавая внутреннюю тревогу молодого человека. Слева на поясе у мирзы дамасская сабля, справа — однозарядный русский пистолет.

Это старший сын Кудаяр-хана