Следы на воде - Лариса Петровичева

Провозвестник понимающе качнул головой. Алина заметила в его волосах упавший с ветки сухой темно-зеленый листочек.

— А кто сказал, что вы вообще способны понять мою логику? — спросил архангел. — Вам остается только верить.

* * *

Обратно Алина возвращалась на машине Провозвестника.

Архангел разъезжал на шикарном спортивном автомобиле ярко-красного цвета на скорости, от которой захватывало дух. В салоне звучала музыка; за время пути Алина успела дважды прослушать полное собрание сочинений Васильева и БИ-2. Она дремала в изумительно мягком сиденье, зависнув в блаженном состоянии покоя и ни-о-чем-недумания, но смогла после вспомнить каждый аккорд, хотя мелодия и воспринималась ею тогда как отдаленный шум.

Потом, когда Москва осталась позади, Провозвестник сбавил скорость, давая Алине увидеть возможность увидеть за окном машины не размытые сине-зеленые полосы, а реки, леса, поля — весь свежий, радостно цветущий мир лета, который еще не помышляет об осени и увядании. Они ехали и ехали, изредка останавливаясь у кафешек и обедая быстро и непритязательно. Однажды ночью, проснувшись, Алина увидела потрясающую картину: рассекающая поля дорога и огромное бархатно-черное небо с ослепительно бриллиантовыми гроздьями созвездий — и сама не заметила, как заплакала. Машина плавно шла вперед, постепенно звезды гасли, с востока накатывал желто-розовый рассвет, и голос Васильева летел из СD-проигрывателя, казалось, через всю землю, соединяя и сушь пустынь, и свет городов, и океаны, и планеты над головой, и двоих в машине на шоссе — в одно, единое, и это было настолько близко к определению истины и добра, что любая боль забывалась, отступала на задний план, и становилось легко и свободно.

За почти двое суток в пути Алина и Провозвестник едва ли обменялись десятком фраз. Алина вовремя поняла, что любые вопросы и разговоры будут излишни, и поэтому не раскрывала рта без особой надобности.

Наедине с миром.

Со всеми обитаемыми мирами.

Только они и небо.

* * *

Общежитие практически пустовало. Студенты разлетелись по родным пенатам, и заняты были только несколько комнат на втором этаже — там жили семейные пары, оставшиеся в общаге после окончания института по разрешению ректора. Вахта пустовала. Алина открыла дверцу стеклянного ящичка, сняла с гвоздя номер 437 ключ и побрела к лестнице.

Тишина. Запах сигарет и подгоревшей гречневой каши — типичный запах общаги. Квадраты солнца на полу.

То, что она жива до сих пор — чудо? Или нет смысла ее «устранять физически», поскольку изменение мира свершилось, а Дэн, которым руководят неизвестные силы, может вывалиться из ниоткуда на головы и устроить похохотать?

Кто сказал, что вы вообще способны понять мою логику?

Или последствия истинного отступничества оказались столь незначительными во вселенском масштабе, что Совет решил попросту не вмешиваться и на время отложить Миссию из-за форс-мажорных обстоятельств? Человеческая жизнь для них не срок, тем более, что она будет не такой уж и длинной.

Лестница была чисто вымыта. Со второго этажа доносилась музыка, Алина даже слова разобрала: «Si te rog, iubirea mea, primeste fericirea». Мило, незатейливо и хватит на все лето. А скоро понаедут абитуриенты…

На ее этаже была обитаема лишь одна комната: аспирант Кобяков решил заработать и пристроился в приемную комиссию. Сунув ключ в замок, Алина подумала, что за время ее отсутствия половине вещей — если не всем — успели приделать ноги.

К ее удивлению все оказалось на месте. Даже сотовый, который она решила с собой не брать, лежал по-прежнему на полке.

Бросив рюкзак на пол, Алина закрыла дверь и осмотрелась. Вполне уютную комнату заливало солнце; в раскрытую форточку потягивало теплым ветерком, а звезды кино на плакатах над Марусиной постелью, казалось, улыбались от радости лицезреть Алину снова. Стянув с ног драные грязные кроссовки, она надела тапки в виде тигриных морд и подошла к кровати соседки поближе. Да, Шон Коннери, слева от Фродо, справа от Галадриэль, на постере невиданных размеров.

Какое, собственно, дело?

…Когда машина Провозвестника остановилась возле общежития, Алина спросила:

— И теперь вы меня отпустите?

Вместо ответа архангел наклонился и открыл дверь со стороны пассажира.

— И я могу идти?

Провозвестник развел руками: мол, кто ж тебя держит?

— И в чем подвох?

Архангел пожал плечами.

— Никаких подвохов, уверяю.

Алина усмехнулась.

— Вы же, помнится, пытались меня убить. Вам можно верить? Провозвестник вздохнул.

— Но ведь не убил же…

Постояв среди комнаты, бездумно постукивая пальцами по ключицам, Алина стянула бандану и зашвырнула ее в дальний угол. Отражение в зеркале сказало: девушка, вы выглядите паскудно. И даже стопка водки с острой и горячей закуской не вернет вас к жизни, так как прежде всего вам надо красить волосы — концы уже отросли. Желательно во что-то более оптимистичное. Возможно, пепельный блондин?

— Отвали, — посоветовала Алина и полезла в шкаф за полотенцем и бельем.

Вода в душе была. Даже горячая. Раздевшись и побросав вещи на батарею, Алина встала под бьющие широким веером струи воды и даже взвизгнула от удовольствия — насколько приятно было смыть с себя неделю пути, пыль и песок, палящее безжалостное солнце, запах попутных машин, всех этих фур, грузовиков, дорогих и дешевых легковушек. Выжав розовую лужицу жидкого мыла на мочалку, Алина вдруг подумала, что подбиравшие ее водители теперь всегда будут останавливаться перед автостопщиками, не подозревая, что к этому их принуждает подсознательное воспоминание о странной девчонке.

Прекрасная вещь свобода, заметил внутренний голос. Разве не об этом ты мечтала, когда мама в третьем классе ударила тебя головой о батарею за двойку по математике? Или когда она закатывала тебе истерики по поводу того, что ты не похожа на других детей и не оправдываешь ее ожиданий. А может быть она или отец хоть раз поинтересовались, как у тебя дела, что ты чувствуешь и о чем мечтаешь? А помнишь, когда ты нечаянно разлила полный чайник кипятку себе на ноги… слава богу на тебе были плотные штаны, мама кричала, что ты дура, идиотка, косорукая, нехалава, Миша тогда отсалютовал ей «Зиг хайль». Что ты почувствовала в тот момент, когда слезы выступили на глазах, а мама ударила тебя полотенцем со словами: «Не сметь плакать, дрянь!» И чем, спрашивается, плоха свобода от всего этого, что тебе конкретно не нравится в ситуации? Что, пинков всех видов больше не будет? Что ты теперь сама себе хозяйка? Что, Алина?

— Но она моя мама, — сказала Алина вслух. Слова отразились от кафельных стен, прозвучали высоко и красиво.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});