Новый Мир ( № 12 2010) - Новый Мир Новый Мир

На аплодисментах мальчик и девочка передразнивают зрителей.

М а л ь ч и к и д е в о ч к а. Гы-гы-гы... Хлоп-хлоп... Смешно, да? Прикольно? Посмотри на этого... Ишь — распитюкались тут… А вот эту рожу видела? Поржать пришли? В жопу себе свои аплодисменты засунь, ясно? Да, ты, ты... Расселись, блин... А в Африке дети голодают... Сидят, блин, электорат, блин, расселись тут…

Может быть, начинают кидаться предметами. Просто выгоняют зрителей из зала.

Подсадки из зала в ответ.

Ж е н с к а я п о д с а д к а. Ой, ну вы что? Чего вы кидаетесь? Совсем, что ли? Можно, я скажу? Вот мне захотелось сказать... Мне кажется, надо обсудить... Это не везде так... Вот у нас была очень хорошая учительница по литературе... Мы устраивали вечера, и все с удовольствием учили стихи поэтов Серебряного века, у нас был даже вечер авторской песни... Тут всё зависит от инициативы педагога, я хочу сказать... А то, что мы здесь увидели, — это частный случай, конечно, он очень ужасный, и ещё присутствует сгущение красок, очернение, вот... Но целом, конечно, поднят животрепещущий вопрос...

М у ж с к а я п о д с а д к а (в ответ на кидание и выгоняние). А где написано, что надо уходить? Я купил билет, между прочим, и сижу сколько хочу. У меня ещё время есть до поезда, с Белорусского, могу и посидеть в тепле, имею право. Если вы в меня ещё раз попадёте, вот вы, артист, то уже смешно не будет, я обещаю. Не наигрались, что ли? Это спектакль ни про какое ни про ЕГЭ.

Д р у г а я ж е н с к а я п о д с а д к а. Я в шоке... У меня просто слов нет... Я ожидала чего-то смешного, светлого, доброго... Такого спектакля не должно быть. Надо куда-то писать... В управление культуры, в министерство образования... Мне прямо плохо, физически... Где доброта? Где свет в конце тоннеля?

Д р у г а я м у ж с к а я п о д с а д к а. Зачем это паясничанье? Нельзя было, что ли, нормальный спектакль сделать? С завязкой, развязкой... Тема-то действительно серьёзная. Почему не показали эту повесившуюся. Надо, чтобы зрители больше про неё узнали, тогда сопереживание...

П с и х о а н а л и т и к  или  В и т я. Так, ещё какие будут мнения? Высказывайтесь, товарищи, кто на поезд не спешит. (Погодя.) Ну, я больше не могу тут с вами нянчиться, у меня тоже поезд, в Питер, я в сериале снимаюсь, деньги зарабатывать надо, а не только все эти “животрепещущие вопросы затрагивать”. На общественных началах...

Предлагаю закрыть, на фиг, дискуссию, пошли, ребята.

И все актёры, кто ещё оставался, уходят.

Зрители, таким образом, могут оставаться перетирать дальше.

Обожравшиеся, пресыщенные, не готовые к размышлению, приходящие в театр только чтобы “поржать”, зрители должны подвергнуться настоящему издевательству.

Ненависть и издевательство — вот подлинные проявления нашей любви к зрителям, нашей художнической заботы о них.

Millennium

Бершин Ефим Львович — поэт, прозаик, публицист. Родился в Тирасполе в 1951 году. Автор трех лирических сборников, нескольких книг документальной и художественной прозы. Живет в Москве.

 

Поэма распада

 

И я увидел звезду, падшую с неба на землю,

и дан был ей ключ от кладязя бездны…

Иоанн Богослов “Откровения” (9:1)

1

Спасибо, не пошли с сумой

вдоль занесенных снегом улиц,

где зарешеченной тюрьмой

фонарь шатался, как безумец.

Спасибо, не сошли с ума,

кочуя по чужим постелям,

по черным залам синема,

где тени рыскали по стенам,

по подворотням и дворам,

где даже музыка осипла,

из-за окоченевших рам

сочась на улицу. Спасибо.

Дома, промерзшие до дна,

таили окна, как бойницы.

Неслась безглазая луна,

сбежавшая из психбольницы.

И только нищий на трубе,

горящей, как в ночи лампада,

аккомпанируя судьбе,

играл мелодию распада.

 

2

Я оглянулся: ты была

последним отблеском надежды.

Черней вороньего крыла

летели черные одежды

 

на снег. И я к тебе приник,

как к стенам никнут барельефы —

черноволосый проводник

с глазами черными, как трефы.

Мы шли, не разжимая рук,

благообразные, как дети.

И дети с лицами старух

тебе протягивали деньги.

И в доме, пущенном на слом,

изнемогающем от грязи,

наш сон был кратким, как псалом,

и, как псалом, однообразен.

За окнами гремела медь.

И мы, заснув, не то чтоб спали,

а репетировали смерть,

раскинувшись на одеяле.

 

3

Иных времен поводыри

следят за мною неустанно,

как из космической дыры,

со дна граненого стакана.

Ниспровергатели основ,

заложники безумной страсти,

помимо страшной власти слов,

иной не ведавшие власти,

наперсники любых стихий,

не знавшие ни сред, ни пятниц,

читавшие свои стихи

толпе полуголодных пьяниц

за рюмку водки, за пятак,

за долю, посланную Богом.

Вы жили так и пили так,

как пьет пехота перед боем,

чтобы упасть наверняка,

чтоб просвистеть, как ветер свищет.

Я вами брошен на века

наместником на пепелище.

 

4

Тая космический оскал,

холодный, будто из пластмассы,

кривой проулок вытекал

на площадь, где белели маски.

 

Там были Эрос и Эфир

и прародительница Гея.

Еще не вылепленный мир,

как первобытная идея,

под масками, в глухой ночи,

в белилах снега, как в известке,

плясал. И мы, уже ничьи

на этом страшном перекрестке,

как погребенные живьем,

застыв в недоуменной позе,

не понимали, где живем:

до Сотворенья или после.

И расползалась по Москве,

как трехголовая Химера,

пристегнутая к голове

нечеловеческая эра.

 

5

И мы бежали вглубь двора,

в котором бледный, как пергамент,

с какой-то тенью до утра

шептался сумасшедший Гамлет.

Где в маске, как на Новый год,

срывая голос песней хриплой,

меж стен шатался Гесиод,

как между Сциллой и Харибдой.

Где с Геей обнимался Лир,

как будто здесь уже навеки

смешались разом этот мир

и тот, что выдумали греки.

И видимо, сойдя с ума,

с ужимкой ерника и вора,

“Итак, — хвала тебе, Чума”, —

орал арап из-за забора.

За ним топтался пьяный сброд,

ежесекундно чертыхаясь.

И прямо у чужих ворот

взрывался первобытный хаос.

6

А за углом сверкал кабак,

расслаивая ночь на части.

Там свора уличных собак

объедками чужого счастья

 

давилась. Там цвела игра,

там чинно ужинали гости,

швыряя в черный снег двора

бутылки, галстуки и кости.

Там люди, встав из-за стола,

как в ненавистные мишени,

в упор стреляли в зеркала,

уничтожая отраженье.

И речь, тягучая как сок,

о ценах зрелища и хлеба

лилась серьезно. Только Бог

смеялся в подворотне неба.