Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах - Ат-Тайиб Салих

— Если уж Абдель-Керим Вад Ахмад стал богомольным суфием, Аз-Зейн превратился в знатную персону, а Сейф ад-Дин не сегодня-завтра станет депутатом парламента, то что же удивительного, если Саид Сова теперь прозывается Саидом Накормившим Голодных Женщин?

— Чудеса! — проговорил я, а лавочник Саид, у которого прежде было прозвище «Законник», продолжал:

— Добрый человек, нам долго пришлось бы объяснять тебе новые порядки в городе. Ты думаешь что? Вад Хамид все тот же Вад Хамид, который ты знал прежде?

Нет, я этого, конечно, не думал, но я все же не ожидал, что Саид Сова станет муэдзином. Вслух я сказал:

— А что стало с Сейф ад-Дином? Он снова отступился от веры или здесь что-то другое?

— Ты все еще живешь во времена Сейф ад-Дина? После Сейф ад-Дина у нас уже сменилось шесть муэдзинов. Сейчас, дорогой господин, мы живем в эпоху Саида Накормившего Голодных Женщин.

В разговор вступил Ат-Тахир ар-Равваси:

— Сейф ад-Дин уже давно как не имам. Он стал, как говорится, серединкой на половинку, одна нога в раю, другая — в преисподней.

— Как и все теперешние, — добавил Саид, — теперь все серединка на половинку.

Махджуб запыхтел, как верблюд в жару. Ат-Тахир промолвил:

— А ты, Законник? Тоже стал с этими нынешними или все еще упорствуешь, как Махджуб Леопард?

Саид замолчал на минуту: видимо, старое прозвище застигло его врасплох, потом сказал полушутливо, полусерьезно:

— Времена, когда были законы, аллах помянет добром. Сейчас сыновья Бакри называют меня Саидом Баламутом. Того, кто ищет правды в нынешнее время, зовут баламутом.

Махджуб добавил тем же тоном:

— Дай бог, чтоб сыновьям Бакри не поздоровилось на этом свете.

Я спросил Махджуба, что сделали дети Бакри. Он бросил:

— Спроси Саида. Он тебе скажет.

Во время этого разговора Абдель-Хафиз, что-то бормоча, совершал омовение. Когда позвали на молитву во дворе мечети, он тотчас вскочил:

— Совершим молитву, пока не поздно.

Я ждал, что же произойдет дальше. Махджуб тоже встал, опираясь на посох, ворча и вздыхая:

— Я тоже пойду домой. Уже ночь.

Саид прокричал им вслед:

— Не придете поужинать с нами, хотя бы ради гостя?

Махджуб пошел, словно ничего не слышал, а Абдель-Хафиз ответил издалека:

— Ужин не уйдет, а на молитву в мечети нельзя опаздывать.

Ат-Тахир ар-Равваси подошел и сел рядом со мной на диван. Некоторое время мы оба молчали. Я прислушивался к звукам ночного Вад Хамида: блеянию овец, мычанию коровы, реву быка, шуму деревьев, мелодии передаваемой по радио песни. Неведомо откуда, то затихая, то усиливаясь, доносились нестройные крики, и было неясно, то ли кого-то хоронят, то ли справляют свадьбу. Нельзя было понять, откуда эти крики доносятся — с южной или с северной стороны. Свет автомобильных фар приближался, становясь все ярче, и, внезапно вспыхивая, исчезал. С берега реки доносился шум водяных насосов, свежий ночной ветерок шелестел ветвями пальм. Лавка Саида, песчаная площадка перед ней, ночь, звезды — все было обычным, знакомым. Ат-Тахир ар-Равваси промолвил:

— Бедняга Махджуб постарел.

Саид обратился к нему из дальнего угла лавки:

— А ты, Вад ар-Равваси, отчего не стареешь? Ведь ты всех нас старше.

— Потому что сердце мое давно уже успокоилось. А у таких, как Махджуб и ты, сердца горячие, беспокойные. В наше время надо только стоять в стороне, наблюдать издалека и диву даваться.

Саид вышел и сел рядом с нами на диван. Я сказал Саиду:

— Все на свете ветшает, а вот этот диван не меняется.

Засмеявшись, Саид ответил:

— Ведь его делал Вад аль-Басыр, да помилует его аллах. Вот он и прочный, как железо. А современные вещи — одна труха.

Ат-Тахир сказал:

— А Махджуб со своим горячим сердцем нажил себе астму.

— Ей-богу, брат, все мы теперь стали не приведи господь! — добавил Саид. — Если не астма, то либо рези в почках, либо колики в желудке, либо больные суставы. Боже милосердный!

— А все потому, что не слушаете добрых советов, — возразил Ат-Тахир. — Я давно вам говорил, нужно принимать настой из верблюжьего сена и имбирь. Имбирь утром натощак, а верблюжье сено — перед сном. Еще хорошо выпивать каждый день стакан жидкого коровьего масла.

— Мы все лекарства испробовали, свои и иностранные, и все без пользы, — возразил ему Саид. — Делали уколы пенициллина с витамином, пили настой нильской акации и харджаля[42], грызли чеснок и лук. Одни советуют «приготовьте настой хны», другие — «вдыхайте дым райского банана». Эх, добрый человек, что теперь говорить о здоровье!

Ат-Тахир согласился:

— Ей-богу, ты прав. Нет ничего дороже здоровья. Знал бы ты, милый человек, сколько могла поднять эта спина. Каждый был как здоровенный мул: лягнет по горе, и гора рухнет.

Снова воцарилось молчание, напомнившее мне о прежних днях, о тех днях, когда Ат-Тахир ар-Равваси и его друзья — «шайка Махджуба» — сидели на куче песка перед лавкой Саида, и Ат-Тахир ар-Равваси, вдыхая полной грудью, говорил: «Уходят старые времена и приходят новые».

Ат-Тахир ар-Равваси глубоко вздохнул, насколько позволяли легкие человека, которому перевалило за семьдесят, и проговорил:

— Эх, хаджи[43] Саид, где нам еще доведется увидеть такие денечки?

Внуки Саида расстелили циновки перед входом в магазин и поставили на них большой низкий стол. Мы втроем поднялись и подсели к нему. Не успел Саид снять со стола покрывало, как появился Абдель-Хафиз. Усевшись между нами, он произнес:

— Ну, что я вам говорил: ужин не ушел?

Саид сказал ему:

— Твоя молитва, хаджи, дошла по назначению.

— Имам только вот сегодня болен, — ответил Абдель-Хафиз.

— Кто же его замещал? — спросил Ат-Тахир.

— Не строй из себя глупца, Ат-Тахир, — проговорил Саид. — Разумеется, заместитель. Раз имама нет, то кто еще будет читать молитву?

Я сказал Абдель-Хафизу:

— Конечно, заместитель имама — это ты?

— Саиду и Вад ар-Равваси только бы насмешничать, — возразил Абдель-Хафиз. — Дело тут не в председателях и заместителях. Когда имама нет, любой может заменить его на молитве.

— Да что говорить, — сказал Ат-Тахир. — Имам давно жалуется на нездоровье и молитвы-то читает нехотя. Что скажешь, хаджи Абдель-Хафиз, не стать ли тебе имамом?

Абдель-Хафиз проговорил раздраженно:

— Эх, люди. Волосы-то у вас седые, а умы как у младенцев. Думаете, так просто стать имамом? Это должен быть ученый, сведущий в религии. Во всем городе нет такого, как наш имам. Вот когда господь его приберет, тогда посмотрим.

— А зачем сердиться? — отвечал Саид. — Ат-Тахир прав. Всего и дел-то: молитва в праздники, проповедь по пятницам да еще молитва во время рамадана.

— «Слава аллаху, учителю познавших истину, а не тем, которые заблуждаются. Аминь!»[44] — произнес Вад ар-Равваси. — Взять хотя бы пятничную проповедь, там всего-то два слова: «О аллах, помоги мусульманам и защити повелителя правоверных». Хотел бы я знать, где он, этот повелитель правоверных?

— На все воля аллаха, — отвечал Абдель-Хафиз. — Ты вот, Вад ар-Равваси, что ты знаешь о проповедях имама?! Всю свою жизнь ты не совершал омовений и не молился. С тех пор как господь тебя создал, ты ни разу не переступил порога мечети.

— Побойся аллаха, Абдель-Хафиз, — вмешался Саид. — Как это Вад ар-Равваси не был в мечети? Разве кто другой так помогал строить мечеть, как Вад ар-Равваси?

Обращаясь ко мне, Вад ар-Равваси проговорил:

— Видишь, Михаймид? Видишь, как несправедливы ныне люди? Ей-богу, прав был Ибрахим Вад Taxa. Говорил он мне: «Вад ар-Равваси, остерегайся бородачей и тех, что с четками. От них можно ждать только неприятностей». Это я-то не знаю дороги к мечети? А кто в жару и в холод таскал воду и кирпичи? Кто там был, пока не поставили крышу? Кто работал всю ночь, пока другие храпели? Кто?.. Что зря говорить-то?

Рассердившись, Абдель-Хафиз закричал:

— Вот как раз из-за таких речей я и перестал сидеть с вами у лавки Саида. Клянусь аллахом, если бы не гость, я бы не пришел сюда и сегодня.

Он махнул рукой и встал. Саид крикнул ему:

— Ты, брат, спятил, что ли? Мы ведь здесь все свои. Вы хотите людям запретить говорить? Посмотри, разве мечеть не стоит на своем месте? Разве кто-нибудь собирается продать ее или купить? Тот, кто молится и кто не молится — все работали. Награда и воздаяние от аллаха, милостивого и милосердного. Вы что, хотите дать нам свой ислам?

Я попросил Абдель-Хафиза успокоиться и сесть, но он отказался:

— Господь лишил вас зрения. Много говорить с вами без толку: чем меньше, тем лучше. Мир вам! — С этими словами он ушел.

2

Если то, что я рассказал вам в прошлый свой приезд, может показаться невероятным, то у меня есть, пожалуй, оправдание: я не пытался ввести вас в заблуждение. Мой дед был таким, как я его описал. Мои отношения с ним были в то время, да и много лет спустя, тоже такими, как я их изобразил. Потом в городе произошло событие, которое невозможно описать за один или несколько коротких наездов: на это не хватит всей жизни. Оно внезапно нарушило равновесие в мире. Проснувшись в один прекрасный день, мы вдруг обнаружили, что не знаем, кто мы и где наше место во времени и пространстве. Нам показалось в тот день, что это случилось нежданно-негаданно. Потом уже постепенно, сквозь целую вереницу сомнений и догадок, до нас дошло, что вся наша прежняя жизнь была подобна неумело поставленной крыше дома, которой суждено рухнуть: она ведь не обваливается сразу ни с того ни с сего, а начинает падать с того момента, как ее только поставят. Мы всеми способами пытались противиться. Мы говорили, что случившееся — это нечто возникшее само по себе, вне связи с прошлым или будущим, что это ненормальное, из ряда вон выходящее явление, так же невозможное, как если бы коза разродилась теленком или как если бы на финиковой пальме выросли апельсины. Потом мы стали говорить: «То, что произошло с Бендер-шахом и его сыновьями, было неотвратимо, но с нами этого не случится: ведь мы не такие, как Бендер-шах и его сыновья». Люди спорили друг с другом, выдвигая все новые и новые несуразные доводы, ненадолго замолкали, словно у них на какое-то время затихала боль, потом снова начинались споры и пересуды. Один из нас сказал: