Тайна Медонского леса - Анри Шадрилье

Он сказал ей все. Сказал, как нанес смертельный удар, как ограбил свою несчастную жертву, как свалил преступление на бедного Армана. В нескольких словах передал он ей и развязку драмы; с развязкой Сусанна была более знакома, чем с началом.

С ужасом и отвращением выслушала Сусанна этот рассказ; она была уже не та, что прежде, и не могла сочувствовать этому человеку. Он был ей гадок, противен, она глядела на него с отвращением.

– Неужели ты никогда не задавала себе вопроса о том, чем мы существуем, откуда берутся у нас средства? – продолжал де Марсиа. – Ведь должна же ты была чем-нибудь объяснить себе тогда наш внезапный отъезд из Парижа? Ведь ты же знала, что обстоятельства мои были так плачевны, что я принужден был продать последнюю остававшуюся у меня ценную безделку?

– Нет, я никогда не думала об этом, – спокойно ответила Сусанна. – Я слепо шла за тобой, отдалась тебе, ни о чем не думая, не рассуждая… Я тебя любила…

– Да и я, кажется, отвечал тебе тем же! Я всегда страстно, горячо любил тебя, Сусанна, и шел на преступление только ради тебя, ради твоего счастья. Я работал, работаю и теперь только для тебя.

– Ты мог бы иначе устроить мое счастье.

– Как? не понимаю.

– Ты совершенно напрасно расстраиваешь себя неприятными воспоминаниями, открыв мне страшную тайну, о которой я тебя и не спрашивала. Я хотела поговорить с тобой о прошлом, упрекала тебя действительно в обмане, но не о том, не о том я говорила… Ты меня не понял.

Де Марсиа глядел на нее широко раскрытыми глазами; он раскаивался в своей неуместной откровенности, но было уже поздно.

Он страшно побледнел и попросил свою собеседницу выражаться яснее, определеннее.

Тогда Сусанна, без всяких обиняков и уловок, прямо протянула ему свидетельство о смерти их ребенка.

– Это подложный, фальшивый документ! Я сама справлялась в Гонессе и имею верные доказательства твоего обмана. Впрочем, одним преступлением меньше или больше, для тебя ведь это безразлично.

– Ну, этот лоскут бумаги так ничтожен, что о нем не стоить даже говорить! – усмехнулся де Марсиа.

– Ничтожен?.. Как можешь ты говорить такие вещи! Почему, говори, почему решился ты на такую низость?

– Почему?..

И бешеная, дикая ревность заклокотала с прежней силой в груди неаполитанца.

– А потому, что я никогда не считал себя отцом ребенка… Потому что, когда я сошелся с тобой, у тебя была целая рота любовников, ты вела разгульную жизнь. Мог ли я, никогда не будучи уверен в тебе, считать своим твоего ребенка?

– Ты гадкий, низкий человек, потому и судишь других по своей мерке. Я слишком любила тебя для того, чтобы обманывать. Ты и того не оценил. Я была тебе всегда верна и теперь, через девятнадцать лет, говорю тебе, что это был твой, слышишь, твой ребенок.

– Напрасно стараешься, я не поверю и останусь при своем. У меня есть на то свои причины.

– Повторяю, ты презренный, низкий человек и не смеешь оскорблять меня, потому что я этого не заслужила. Но говори же мне, говори скорее, что сделал ты с этим несчастным ребенком?

– Ничего я с ним не делал, я даже не знаю, где он и что с ним.

– Ты заставил меня бросить родного сына, и я презираю, понимаешь, презираю тебя!

– Но я не убил твоего ребенка! У меня еще сохранилась к нему капля жалости, благодари и за это. Когда мы уехали в Лондон, я просто бросил его у кормилицы. Для него же лучше. Как вырастили бы мы его, скитаясь из одного государства в другое? Из него вышел бы ни к какому делу не пригодный человек, а воспитанный бедными, работящими людьми, он привык, конечно, к труду и сделался честным работником.

– Но ведь ты отнял его у меня, ты отнял у меня жизнь, счастье! Каждой матери дорог ее ребенок. Ты не дал мне вырастить единственного сына!

– О! Ты жила бы только им и забыла бы меня. Я знал, я предчувствовал это и не хотел тебя делить ни с кем. Ведь я ужасно ревнив, ты это знаешь.

– Итак, ты остаешься при своем прежнем убеждении, не признаешь себя отцом этого несчастного ребенка? – переспросила Сусанна.

– Конечно, не признаю.

– Убеждение это умаляет, конечно, твой подлый, бесчеловечный поступок.

– Решительно не могу понять, что дался тебе сегодня этот ребенок! Говоришь о нем битых два часа и только раздражаешь себя понапрасну.

– Но ты, кажется, забываешь, что я мать и что судьба этого несчастного ребенка мучит меня, не дает мне покоя. Я хочу найти своего сына!

– Ищи.

– А если я, действительно, найду его?

– Если ты его найдешь, то уже не трудись приводить ко мне свое сокровище – я убью, задушу твоего любимца собственными руками! – чуть не с пеной у рта прокричал де Марсиа, и потемневшие глаза его сверкнули недобрым огнем.

– Как!.. Ты способен убить родного сына? – с ужасом спросила Сусанна.

– Какой же это сын? Это ублюдок, пробежавший черной кошкой между нами. Он хочет, как тать, как вор, отнять у меня твою любовь… Но, нет! ты моя, моя на веки, и никому, никому я не уступлю тебя! Ты принадлежишь мне уже потому, что ради тебя, ради твоего счастья я пошел и пойду опять на преступление… Все, все, что я сделал низкого, гадкого, все для тебя, Сусанна! Ты связана со мной неразрывными цепями. Рай или ад сулит нам жизнь впереди, все равно – ты будешь всегда, всегда со мной!

Сцена эта очень расстроила Сусанну – она узнала то, что и хотела узнать. Она не открыла этому дикарю своей тайны, она поняла, что признание ускорит только гибель бедного сына.

И глубоко в любящем сердце затаила она свой секрет: ни отец, ни сын не должны были знать его. Сама судьба, однако, устроила так, что тайна Сусанны повлияла на жизнь обоих.

VIII

Трубочка со сливками

Прошло несколько недель со дня неудачного покушения на жизнь нашего гамена.

Благодаря нежному, заботливому уходу Сусанны юноша был спасен и поправлялся понемногу. Молодость взяла свое, и в начале лета Фрике был уже на ногах. По мере возвращения сил росло и расположение его к Сусанне. Она так ухаживала за ним, так берегла его, что он не мог не видеть в ней доброго, преданного друга.

Все в доме, кроме счастливой, беспечной Елены, были в тяжелом, тревожном ожидании чего-то недоброго. Черная туча висела над скромным жилищем д'Анжелей, у всех его обитателей было как-то непокойно на душе.

Старая баронесса почти не выходила из своей комнаты, ни с кем не говорила, ни во что не вмешивалась.

Фрике был занят своей опасной игрой с ловким врагом. С помощью Доминика и Жозефа Клапе юноша имел известия из Кламара, но в них не было ничего утешительного. Арман был в прежнем положении, кризис не произвел желаемого результата. Да и сам Фрике не мог ничего обещать старику Лефевру – собственное его положение было слишком шатко и ненадежно. Роль бедняги была не из безопасных.

Де Марсиа тоже не знал покоя. Он уже не мог довериться Сусанне, он уже не видел в ней прежней преданной сообщницы. Она держала себя теперь независимо, самостоятельно. Она так зорко, так ревниво охраняла от него своего нового любимца, что он не мог к нему подступиться. Она кротко и прямо объявила ему, что «не желает», чтобы Фрике подвергался у них в доме какой бы то ни было опасности, и хитрый неаполитанец, казалось, не смел ослушаться ее приказания. На самом же деле он решил во что бы то ни стало отделаться от этого несносного мальчишки.

Ему мерещились миллионы д'Анжелей, и эти заманчивые миллионы ослепляли ум и сердце этого человека.

У Сусанны, конечно, не было ни минуты покоя. Не имея возможности предупредить сына об угрожавшей ему опасности, она беспокоилась о нем дни и ночи. Малейшей неосторожностью бедный юноша мог погубить себя. Каждую чашку кофе или молока, каждую тарелку супа она приготовляла и наливала ему собственными руками. Все, что подавалось юноше, проходило непременно через руки заботливой Сусанны.

Одним словом, этот уединенный, по-видимому, мирный уголок, не только не знал покоя, но был чистым адом для своих обитателей.

Такое положение вещей не могло долго продолжаться. Комедия или, вернее, драма должна была чем-нибудь кончиться.

Сама того не сознавая, Лена ускорила развязку. Было решено отпраздновать должным образом выздоровление Фрике. Девушка первая подала эту мысль; де Марсиа отнесся к предложению этому довольно безразлично, Сусанна приняла его с восторгом. А между тем ловкий плут в душе радовался больше всех, и притворное равнодушие его было только необходимой маской.

Этот семейный праздник, если только можно так назвать обед, за которым сошлись непримиримые враги, был назначен на 19 июля.

Одна старая баронесса не собиралась принять участие в этом празднестве.

Мы уже сказали, что она почти не выходила из своей комнаты и жила особняком, допуская к себе только Доминика и свою любимицу Лену.

Сусанна поспешила поделиться приятной новостью с Фрике.

Юноша был очень обрадован.

– Но надо же побаловать Вас в этот день вашим любимым лакомством, – прибавила Сусанна.