Неизвестный Есенин - Валентина Пашинина

«Продолжим шефство над ним в Ленинграде». Но, к величайшему сожалению и горю, не довелось С.М. Кирову продолжить шефство над Сергеем Есениным. По сути дела весь смысл шефства над Есениным заключается в словах: «Продлить животворное влияние партии на поэта и на его творчество».

Со дня возвращения Есенина из-за рубежа его судьбу решали в высших эшелонах власти. Ни на один день его не оставляли без присмотра, без «шефов», без осведомителей. Чагин в данном случае был одним из исполнителей решений партии. И, надо сказать, хотя в житейских вопросах новые друзья симпатизировали друг другу, однако в убеждениях и взглядах согласия быть не могло.

«Намордник я не позволю надеть на себя и под дудочку петь не буду», — так заявил в первый же день знакомства Есенин коммунисту Александру Воронскому. Так скажет и своим новым опекунам: «Я вам не кенар. Я поэт!»

О Чагине Есенин мог сказать то, что сказал о Вардине: «Вардин ко мне очень хорош и очень внимателен. Он чудный, простой и сердечный человек. Все, что он делает в литературной политике, он делает как честный коммунист. Одна беда, что коммунизм он любит больше литературы».

Конфликта нельзя было избежать, он возникнет сам собой, поскольку в литературе, в поэзии Есенин не выносил никакой опеки, был даже груб и несдержан. «По линии писать абсолютно невозможно, Будет такая тоска, что мухи сдохнут».

Причиной конфликта, как считают есениноведы и как сказал позже Чагин, стало стихотворение «Стансы», которое отказался печатать Чагин в своей газете. Почему отказался? Якобы из этических соображений. «Стихотворение посвящается Чагину. Скажут, что Чагин печатает стихи о самом себе. Предлагал еще убрать «Демьяна», но Есенин сказал, что напечатает и так». (Объяснение Чагина записал В. Субботин.)

Нет, не «Стансы» были причиной конфликта. Время показало, что после этого стихотворения между ними было полное единение и согласие: Чагин охотно печатает все, что отовсюду присылает Есенин, а Есенин, в свою очередь, посвящает новый цикл «Персидские мотивы» Петру Ивановичу, да не просто «посвящает», а «с любовью и дружбой».

Ссылка Чагина на «этические соображения» тоже критики не выдерживает. В 1945 году, когда Софья Андреевна Толстая-Есенина готовила сборник Есенина к изданию, Чагин напоминает ей о возвращении посвящения, якобы снятом Воронским. И Софья Андреевна посвящение возвращает. И даже в 1956 году — что особенно возмутило Корнелия Люциановича Зелинского — в сборнике воспоминаний, где были сняты все посвящения, «исключение сделано одному составителю, то есть П.И. Чагину. С его стороны это нескромно. Я бы на месте Петра Ивановича на это не пошел, но Бог ему судья». И в том же письме Николаю Вержбицкому еще более резко напишет: «Я всецело поддерживаю и разделяю Ваше недоумение по поводу вызывающей улыбку претензии П.И. Чагина выдавать себя не только за главного, но едва ли не единственного благодетеля Есенина».

Вот вам и этические соображения! А каково же было Есенину внимать советам своих благодетелей, когда он получал от Чагина, например, такие наставления после очередной партконференции:

«Дружище Сергей!.. Что пишешь? Персидские мотивы продолжай, невредно, но работай над ними поаккуратней, тут неряшливость меньше всего уместна. Вспомни уклон в гражданственность, тряхни стариной — очень неплохо было б, чтобы соорудить что-нибудь в честь урожая, не браваду и не державинскую оду, а вещь, понимаешь?»

Должно быть, после подобных советов Есенин написал «Сказку о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем царстве», где каждый рефрен тоже оканчивался наставлением: «Трудно хворостиной управлять скотиной». И предназначалась сказка не только детям, но и дядям. И, как знать, не эту ли сказку так близко к сердцу принял Николай Бухарин, когда обрушился на Есенина с хулиганской статьей? Партийные товарищи никогда не забывали ленинской характеристики в его адрес: «Он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал диалектики».

Конфликт с Чагиным относится по времени к концу мая 1925 года, когда Есенин вернулся в Москву. Видимых причин для разрыва отношений не было, хотя не только личное могло лежать в основе конфликта, а опять же «уклон в гражданственность».

В Персию его не пустили, но надежду на поездку все время поддерживали. Поддерживали весь этот год. А это значит, что Персию надо было заслужить. Других-то выпускали: «Пильняк спокойный уезжает в Париж». И за рубежом уже опубликовал не одно произведение.

От Есенина требовали гражданственности: воспеть созидательный труд рабочих нефтяных промыслов, куда возил его Чагин, и революционный Первомай, где он находился с членами правительства, воспеть героику гражданской войны в Астрахани и полководцев Фрунзе и Кирова. Поэт, конечно, еще в долгу перед вождем революции Лениным. Вот когда Есенин станет по-настоящему своим, советским поэтом, тогда и будет ему и Персия, и Париж. Поэт жалуется на свою бездомность? Будет ему не только квартира, будет ханская дача хоть в тех же Мардакянах. Поэт жалуется, что его мало печатают, что он не может издать подготовленные сборники? Ему предлагал иметь свой журнал Троцкий, почему же он отказался? Его не устраивают условия? А какие условия его устраивают? Быть самим по себе? Нет, этого не будет, советская власть такого допустить не может. Все поэты и писатели уже объединились. «У нас в одной Москве до черта литературных школ, но хороших писателей и поэтов меньше, чем названий» (Пильняк). Вот потому и носятся с Есениным и ублажают его. В декабре 1924 года, опять же не без поддержки Чагина, в Баку вышел сборник «Русь Советская», он же написал и предисловие, в котором подчеркивал, что вошедшие в сборник стихи — «предвестники настоящей революционной весны есенинского творчества», «в гражданских стихах Есенина нашел свое поэтическое выражение перелом, происходящий теперь в настроениях и сознании нашей интеллигенции. Это лишний раз свидетельствует о непочатой силе есенинского таланта и о том, какого большого поэта приобретает в нем революция».

Новый цикл поэзии, созданный Есениным в Баку, Чагин мог поставить и себе в заслугу, ибо такие благоприятные для поэта условия были созданы не без его помощи и участия.

А 17 января 1925 года уже Федор Раскольников, после отстраненного Воронского возглавивший журнал «Красная новь», спел поэту дифирамбы: «Приветствую происходящий в Вас здоровый перелом», — и открыл поэту зеленую улицу для публикации новых стихотворений. Знаменательный пример того, как пристально советская идеология следила за каждым шагом поэта.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});