Пожиратели звезд - Ромен Гари

Произнесши последние слова, директор посмотрел Чарли Куну прямо в глаза. Но Чарли Кун не клюнул на эту удочку. Подобные штуки он слышал не раз. И верил лишь тому, что видел собственными глазами.

Но это было не все. Некоторое время пресловутый Джек так и висел в воздухе – нога на ногу, читая газету. Потом тщательно складывал ее, совал в карман и внезапно разом исчезал – да, буквально растворялся в воздухе: кресло по-прежнему висело, но в нем было пусто; явление сногсшибательное, поразительное, изумительное, невозможное – зрители сидели разинув рты, на их лицах застывали всевозможные выражения – от панического ужаса до полного отупения, а потом Джек появлялся вновь – с бокалом вина, покуривая сигару, он сидел все в той же позе – нога на ногу. Наконец кресло плавно и медленно опускалось – и это было все.

Номер длился лишь несколько минут, и ошеломленные зрители так и продолжали сидеть – в гробовой тишине, не в состоянии не только аплодировать, но даже пошевелиться. Джек вставал, чуть приподнимал цилиндр, приветствуя их, вновь поднимался на сцену, направлялся за кулисы и шел в свою уборную, вечно загроможденную бесчисленным множеством пивных бутылок. Он как-то сказал директору, что датское пиво – лучшее в мире. Больше от него никто практически никаких высказываний не слышал.

Директору, конечно, доводилось видеть и другие номера, во время которых осуществлялась левитация: хитроумные фокусы, талантливо исполненные варианты старого номера с цирковым канатом, подвешенным так, что конец его как бы обрывается в воздухе, и факиром, взбирающимся по нему и затем как бы исчезающим в пространстве, но, насколько ему было известно – а он уже сорок лет на этой работе, – ничего подобного еще не было. Конечно, это – коллективный гипноз; он не раз пытался сфотографировать номер, но так ничего и не получилось… точнее говоря, получилось, да не то. Получилось нечто совсем другое…

Директор поднял на Чарли Куна леденящий душу взгляд.

Когда пленку проявляли, на фотографиях всегда выходило одно и то же: черный козел посреди сцены – и все.

Неискоренимое пристрастие датчан к розыгрышам было Чарли Куну хорошо знакомо. Он и сам любил иногда ошеломить своих собратьев по профессии, с самым серьезным видом рассказывая всякие небылицы. В артистической среде шутки такого рода всегда в ходу. Flekke. И он вежливо улыбнулся. Лучше, чем кто-либо другой, он знал, что в душе каждого из них живет великая затаенная мечта; все они врали без зазрения совести, рассказывая самые невероятные байки, но каждый в глубине души надеялся, что наступит день и – хоть один-единственный раз – ему доведется собственными глазами увидеть потрясающей силы номер, превосходящий все, что вошло в историю мюзик-холла, а значит, можно будет умереть спокойно и счастливо, ощущая уверенность в том, что по ту сторону занавеса тебя тоже ожидает номер – еще более замечательный. Все они просто больны своим ремеслом и отчаянно врут лишь для того, чтобы поддержать свою собственную иллюзию, не утратить веры, – врут ностальгически. Чарли Кун подверг все рассказанное тщательной проверке, и выходило так, что номер и в самом деле был чем-то исключительным, достойным занять одно из лучших мест в истории мюзик-холла.

Дело оставалось за самой малостью: отловить этого негодяя Джека.

Похоже, он был совершенно нищ: всего и добра-то, что ассистент – жалкого вида и язвительного нрава грязный субъект, который состоял у него на службе. На самом деле – пояснил директор – именно из-за ассистента Джек был вынужден так внезапно уезжать. Тот был неисправимым эксгибиционистом – датская полиция застукала его в парке в чрезвычайно неприглядном положении. Поэтому им пришлось покинуть Копенгаген, что само по себе очень печально. Ведь номер был просто великолепен. Лучше и не бывает… Разумеется, речь идет не о том, что исполнял ассистент в городском саду. Чарли Кун вежливо рассмеялся.

Казалось бы, артист такого класса не может раствориться в пространстве так же, как он проделывал это на сцене, и рано или поздно он вновь появится в каком-нибудь цирке, мюзикхолле или кабаре. Оставалось лишь ждать да собирать информацию. Важно было только не проворонить его. Ведь Поль-Луи Герэн тоже насторожился, а Дэвис из «Сандс» в Лас-Вегасе бомбардировал все агентства мира телеграммами с настоятельными требованиями. Чарли Кун не любил, когда его обходили.

Прошло полгода, прежде чем он снова услышал о Джеке. По всей вероятности, этот человек по тем или иным соображениям решил хранить инкогнито и принимал приглашения лишь в тех случаях, когда очень нуждался в деньгах.

Странная вещь: появился он в Мексике, в Мериде, в жалком маленьком ночном заведении со стриптизом. Бог знает почему он решил выступать именно там, в то время как все мюзикхоллы мира готовы просто озолотить его. Номер был в точности тот же, о котором рассказал Чарли Куну директор «Тиволи». За исключением того, что поднимался он не так высоко, как в Копенгагене, – на четыре-пять метров, не больше. Но наверняка либо потолки в кабаре низковаты, либо сам он не желает работать в полную силу в третьесортном заведении.

В среде артистических агентств всего мира закипели страсти: каждый стремился заполучить беднягу к себе. Чарли Кун сломя голову кинулся в Мериду. Там он застал целую толпу искателей талантов, спешно прибывших из Парижа, Гамбурга и Лас-Вегаса. А у него самого лежала в кармане гневная каблограмма Альмайо: о появлении Джека в Мериде его проинформировали сразу же – дававшая Чарли право за шестидневный ангажемент в «Эль Сеньоре» предлагать денег в пять раз больше, чем дает любой из конкурентов. Едва самолет приземлился, как Чарли Кун приказал отвезти его прямиком в кабаре. Он ощущал воодушевление и тревогу. За последнее время он сильно сдал, стало беспокоить сердце – и в самом деле стоило поторопиться. В этой ситуации он думал не столько об Альмайо, сколько о себе самом. Чарли не любил размышлять о смерти, но теперь пришло время заняться этим.

Прежде чем умереть, ему бы очень хотелось успокоиться, собственными глазами убедившись в том, что ничего невозможного нет, что где-то существует все-таки подлинный творческий гений. Он прекрасно понимал, что миллионам людей довольно только одной веры в это, но долгая жизнь, проведенная в постоянном поиске талантов, давно уже сделала его скептиком.

Он хотел все увидеть собственными глазами.

Как будто и без того все не было слишком сложно: владелец заведения, которого Чарли Кун застал уже в обществе Фелдмаиа, Дювье и Хесса и которому ни когда еще не уделяли столько внимания, объявил ему, что Джек, похоже, внезапно уехал из города; во всяком случае, никто не знал, где он. Чтобы успокоить сердечную боль, Чарли Куну пришлось проглотить целую горсть таблеток. Если этот сукин сын пытался придать своей персоне некую таинственность, то вполне в этом преуспел. Если он будет продолжать в том же духе, то, учитывая, что его имя и так уже опутано загадками, он, того и гляди, превратится в настоящую легенду – может быть, даже станет основателем какой-нибудь новой религии; ему начнут возводить храмы, ставить каменные статуи – такое не раз уже бывало. Может, он этого и добивается.

Они попытались выжать из хозяина заведения еще какие-нибудь сведения, но мексиканец почти ничего не знал, более того – он, похоже, от души забавлялся. Красивый сеньор, безусловно, испанец, с благородными манерами, – вот и все описание внешности, на которое он оказался способен. Они продолжали расспрашивать. Хесс, из Гамбурга, так расстроился, что принялся пить текилу и уже порядком опьянел – стучал кулаком по стойке бара, а вид у него при этом был такой, будто он вот-вот заплачет. Но говорил же он хоть о чем-нибудь с хозяином заведения? Si, si. И что сказал? Nada. После выступления он выглядел очень подавленным, а когда владелец кабаре поздравил его с успехом – публика была очень довольна, хотя обычно с нетерпением ждет, когда же появятся голые девочки, – так вот, когда он похвалил его, тот грустно покачал головой; да, вид у него был скорее грустный.

– Эти жалкие штучки мне отвратительны, – сказал он, а его ассистент, чудной такой грязный человечишко, принялся издеваться над ним.

– Теперь тебе, Джек, хочешь не хочешь, придется зарабатывать на жизнь так же, как это делают все, – заявил он. – Ты уже не тот, что прежде.

И с многозначительным видом подмигнул. Артист бросил на него гневный взгляд, но ничего не сказал. После выступления вид у него всегда был оскорбленный и униженный – это уж точно. Похоже, он совсем к другим вещам привык – были в его жизни и лучшие времена. Эти двое являли собой странное зрелище, и владелец кабаре иногда ломал голову над тем, что же могло их вдруг объединить: настоящий сеньор, такой благородный и утонченный, сразу видно – из хорошего общества, и этот отвратительный тип с гадким жестоким лицом и желтоватыми глазами – казалось, он только и делает, что насмехается над хозяином. Порочный человек, у него и повадки странные: вынет, бывало, из кармана коробку спичек – большую такую коробку, кухонную – зажжет спичку, долго смотрит, как она горит, потом поднесет ее к носу и глубоко, с наслаждением вдыхает легкий серный запах. Чрезвычайно неприятная привычка – хотя владелец кабаре и не возьмется сказать, почему ему так показалось. Нанюхавшись серы, он на какое-то время замирал, мечтательно – с какой-то ностальгией – глядя в пространство, словно этот запах напоминал ему что-то такое, чего ему ужасно не хватало, – разумеется, лучшие дни. Потом доставал еще одну спичку, и все повторялось сначала. Порочный человек.