Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - Карен Армстронг

психологии отразилось в жанре трагедии, где герой изображается действующим одновременно на двух уровнях, человеческом и божественном[564]. Очевидно, что драматурги в первую очередь думали о новых законах. Любимая тема трагедий – кровопролитие; очень часто в пьесу включались сцены разбирательства или суда. Что бы ни говорил о личной ответственности полис, на ум и действия героя по-прежнему влияли божественные силы, неотличимые от его собственной психической деятельности. Наше слово «драма» происходит от дорийского «драм» (действовать); в аттическом греческом то же действие обозначалось глаголом праттейн. Герой пытался решить, как ему действовать – но обнаруживал, что события обладают собственной динамикой и начинают идти по собственным законам, так что он без всякой своей вины попадает в западню. Жанр трагедии, объясняет французский ученый Жан-Пьер Вернан, расцвел в «пограничной зоне», эпохе, начавшейся с Солона и окончившейся Еврипидом (ум. ок. 407 г. до н. э.). В судах воплощались новые идеи, но греческие народные массы еще жили под обаянием прежних. В сознании героя божественное и человеческое начала были уже достаточно отличны друг от друга, чтобы конфликтовать, но все еще неразделимы. Пытаясь справиться с этими конфликтующими силами, трагический герой ощущает отчуждение от самого себя. Он изображается как таума или дейнон, «диво дивное»: сразу и действующее, и страдающее лицо, невиновный и виноватый, зрячий – и ослепленный насланным богами безумием. В IV в. до н. э., когда секуляризованная психология более или менее утвердилась в обществе, Платон и Аристотель уже не могли объяснить цели трагедии[565].

Дилемма героя ясно обрисована в шедевре Софокла «Oedipus Turannos» (часто переводят как «Царь Эдип»), трагедии, представленной на городских Дионисиях в 429 г. до н. э. В гомеровский период Эдип не считался трагическим персонажем. Древнегреческое «тюраннос» – не «тиран» в нашем понимании, это просто правитель, получивший престол не по наследству. Изначально история Эдипа – классическая сказка о подкидыше, но такого рода, какие часто привязывали к биографиям «тиранов». При рождении Эдипа было предсказано, что он убьет своего отца; неудивительно, что его отец Лай, царь фиванский, приказал одному из своих дружинников проткнуть младенцу лодыжки, отнести на гору Киферон и бросить там умирать. Но дружинник пожалел ребенка и отдал пастуху, который отнес его в Коринф. Там его усыновили бездетные царь и царица, и Эдип вырос, считая себя их родным сыном. Но однажды он обратился за советом к Дельфийскому оракулу, и тот предсказал, что Эдип не только убьет отца, но и женится на своей матери. Желая избежать столь ужасных преступлений, Эдип поклялся никогда не возвращаться в Коринф; но на дороге в Фивы какая-то колесница наехала на него и столкнула с дороги. Завязалась ссора, затем драка, и Эдип убил человека, ехавшего на колеснице, не зная, что это царь Лай – и его родной отец. Не ведая о своем отцеубийстве, Эдип приходит в Фивы: а там чудовище Сфинкс держит город в страхе и пожирает всех, кто не может разгадать ее загадку. Эдип разгадал загадку, и горожане отблагодарили его, отдав ему в жены недавно овдовевшую царицу Иокасту. Так он стал царем Фив. В начале пьесы Эдип называет себя любимым сыном Тюхэ («Удачи» или «Случая»), «великой богини, подательницы всех благ», отметившей его для высокого предназначения[566]. В изначальной легенде после того, как правда вышла на свет, он не был опозорен и изгнан, и не ослепил себя в приступе отчаяния. Гомер рассказывает, что он правил Фивами до самой своей смерти[567].

Однако Эсхил и Софокл (ок. 496–405 гг. до н. э.) превратили Эдипа в трагическую фигуру. Время, о котором повествует Софокл, относится к царствованию Эдипа – он уже несколько лет правит Фивами, и в его городе разражается убийственная чума. Эдип посылает своего зятя Креонта спросить совета у оракула, и тот отвечает, что болезнь не уйдет, пока не будет раскрыто убийство царя Лая. Эдип тотчас начинает расследование. Вначале главный вопрос: «Кто убил Лая?»; но после допросов дружинника и пастуха, сыгравших ключевые роли в этой истории, приходится задаться другим вопросом: «Кто такой Эдип?» В начале расследования Эдип гордо объявляет: «Эго фано!» – «Я все выведу на свет!»[568] Зрители, разумеется, уже знали сюжет и улавливали трагическую иронию: Эдип в самом деле выведет на свет правду, но эта правда окажется для него совершенно неожиданной. А в конце пьесы он потеряет способность видеть свет – навеки.

Эдип, прославленный разрешитель загадок, сталкивается с загадкой, величайшей из всех: оказывается, он сам – полная противоположность всему, что о себе думал. Он бестрепетно ведет следствие лишь для того, чтобы выяснить: главный подозреваемый – он сам[569]. Он видит в себе врача, который расследованием, проведенным с научной точностью, излечит Фивы – а оказывается той болезнью (гамартия), что принесла в город смерть[570]. В начале пьесы его прославляют как «первого из людей». Безмятежно уверенный в своей праведности, он гневно отвергает намеки слепого провидца Тиресия, знающего ужасную правду. Но ему предстоит узнать, что на деле, пусть и безо всякой своей вины, он – «худший из людей»[571]. Царь, которого подданные почитали почти как бога, становится фармакос — козлом отпущения, которого необходимо изгнать, чтобы избавиться от заразы. Даже имя указывает на амбивалентность его существования. Имя «Эдип» происходит от «ойда» («Я знаю») – фразы, которую он не раз уверенно повторяет на ранних стадиях своего расследования[572], и «пус» («распухшая ступня») – признака нежеланного ребенка. Эдипу необходимо пережить кенозис, который смирит его гордое «я». Его детство не было романтической волшебной сказкой; он был опозоренным, искалеченным изгнанником – и таким останется[573]. Подобно охотнику, гонящему зверя, он бесстрашно мчится по пути своего расследования в поисках истины[574] – однако, узнав наконец, что его брак с Иокастой был инцестом, убегает со сцены, воя, словно дикий зверь[575], а затем ослепляет себя и бежит в горы[576]. Прежний герой становится символом амбивалентности и трагичности человеческого бытия.

Для Софокла под поверхностью сознания Эдипа таится невыразимая, немыслимая реальность, так что он часто, сам того не понимая, говорит правду. Зная его историю, зрители могли оценить эту пугающую иронию. В начале своего расследования Эдип безмятежно провозглашает, что именно он – тот человек, что сможет открыть истину: «По праву я мститель за эту землю и защитник Аполлона» – сам не понимая, насколько он прав. И немедленно добавляет, что убийца царя Лая, возможно, испытает соблазн «и на меня поднять насильственную руку» – так оно и будет: Эдип, убийца Лая, поднимет на себя руку, когда вырвет себе глаза[577].