Камень судьбы - Тимур Туров

Страха не было. Была только всепоглощающая усталость.

– Э? – Он поднял голову и открыл глаза.

Прямо перед ним обнаружилась приветливо и даже, пожалуй, как-то шаловливо улыбающаяся девушка, а по обе стороны от нее, на асфальте – два огромных клетчатых баула.

– Простите! – Глеб поднялся и зачем-то поклонился, непроизвольно сглотнув, – его нежданная визави прямо-таки лучилась той не открытой еще наукой блудливой энергией, которую могут производить лишь некоторые женщины, а улавливать – все без исключения мужчины. Щечки с ямочками, красный смеющийся рот, густые каштановые кудри, рассыпавшиеся по плечам, высокая грудь и глаза… Зеленые, как астраханские арбузы, они заворожили Погодина мгновенно – и накрепко.

– Вы мне не поможете вещи до подъезда донести? – продолжая улыбаться, проворковала девушка, переступив ногами, отчего ее каблучки звонко цокнули об асфальт.

Глеб невольно скосил глаза вниз, на точеные коленки и короткие сапожки незнакомки – и сглотнул, судорожно и гулко.

– Конечно, помогу. Вот только у меня… сумка… – Глеб чуть ли не со злостью тряхнул своими вещами. – Она, правда, пустая почти…

– Так я же ее могу понести! – радостно сообщила ему девушка и, не давая опомниться, подхватила сумку, закинула за плечо. – Мой дом – во-он тот, с эркерами. Таксист, гад, высадил здесь, мол, там дорога разбита… А вас как зовут?

«Глеб», – едва не сказал Погодин, но вовремя прикусил язык. И ответил, как и подобает настоящему урке в бегах:

– Федор Степанович.

Девушка хихикнула, обожгла взглядом:

– А меня – Лика. Будем знакомы.

Неожиданно Глеб обнаружил, что уже довольно давно несет оказавшиеся весьма тяжелыми баулы, широко шагая вслед за девушкой. Вокруг шумел на разные голоса гигантский город. Приблизившаяся громада шестнадцатиэтажного дома нависла над Глебом, точно айсберг над обреченным «Титаником».

Лика магнитным ключом открыла подъездную дверь.

– Ставьте здесь, Федор Степанович.

– Не, не, донесу до лифта! – как-то слишком поспешно возразил Глеб, глядя на ее грудь.

Они подошли к лифту, и Лика ткнула точеным пальчиком с кровавой капелькой лака на ногте в обожженную неведомыми пироманами кнопку.

– Ну что это такое! – рассерженно топнула она каблучком. – Не работает… Опять сломали, скоты!

– Я донесу! – снова заторопился Глеб, хватаясь за ручки баулов. – Какой этаж?

– Пятый. Спасибо, Федор Степанович!

Все время, пока они поднимались по лестнице, он видел перед собой обтянутые сетчатыми чулочками девичьи ножки, бойко считающие ступеньки.

– Вот мы и пришли! – объявила Лика и жестом фокусника продемонстрировала Глебу ключ. – Вы уж, пожалуйста, занесите сумки в прихожую…

– Конечно… – У Погодина кружилась голова, но отнюдь не из-за восхождения на пятый этаж.

Лязгнула дверь, вспыхнул красноватый свет в прихожей Ликиной квартиры. Пахнуло корицей, лавандой и еще чем-то, необъяснимым и дразнящим. Глеб переступил порог и вдруг понял – не уйти!

– Чайку, чайку! Просто так я вас не отпущу, – щебетала девушка, ловко стряхивая с ног сапожки и одновременно скидывая на руки Глебу курточку.

– Не, не надо! Я пойду! – отчаянно замотал головой Погодин, прижавшись спиной к двери.

– Еще чего выдумали. Так, быстро – разувайтесь и мойте руки. Не деньги же мне вам предлагать.

При слове «деньги» Глеб смутился, послушно снял кроссовки и двинулся в ванную.

«В конце концов, почему нет? – подумал он. – Перекушу, отдохну. Да и хозяйка симпотная…»

В узком коридорчике, столкнувшись с Ликой, он попытался протиснуться мимо девушки, втянув живот и обдирая спиной стену, но хозяйка квартиры, словно нарочно, прижалась к Погодину, дав ему на мгновение ощутить удивительно упругие выпуклости, – и белкой ускакала в комнату, хихикая на бегу.

Потом, сидя на кухне, за столом под оранжевым абажуром, они пили чай с баранками. Разговор из серии «ни о чем» медленно тек, как ручей между камушков. Обсудили погоду (Глеб сумел вставить в Ликино щебетание только одну фразу: «Да, никудышная в этом году осень»), столичные пробки (тут ему пришлось только кивать), новую моду (Погодин тихо попивал чай, отводя глаза от голых Ликиных рук, порхавших над столом). С моды беседа съехала на качество одежды, с нее – на качество китайской одежды, а потом, как-то незаметно, на Китай вообще и на китайскую поэзию – в частности.

– Я так люблю Ли Бо! – воскликнула Лика. – Вот это знаете?

И начала нараспев декламировать:

За яшмовою штороюОднаКрасавицаТомится у окна.Я вижу влажный блескВ очах печальных —Кто ведает,О ком грустит она?

– Не знаю! – мотнул головой размякший от чая Глеб и непонятно зачем добавил: – Я сам пишу. Стихи. Поэт я. Вот.

– Ой, как интересно! – Лика вдруг вскочила, всплеснула руками и, наклонившись через стол, уставилась на Глеба своими глазищами.

– Я… мне… выйти… бы… – промямлил Погодин, обмирая.

Лика в ответ лишь отрицательно поводила пальцем перед его лицом и прошептала, обдавая жарким дыханием:

За каждую строчку,За милый сердечный приветГотов заплатить онПо тысяче звонких монет.[1]

– Я… не надо… – выдавил из себя Глеб.

Происходило что-то неправильное, что-то очень нехорошее и даже злое. И самое ужасное – он ничего не мог с этим поделать.

– А. Теперь. Иди. В. Спальню. Молча, – продолжая глядеть ему в глаза и четко разделяя слова, глухим старушечьим голосом произнесла Лика.

Она обхватила запястье Погодина горячими цепкими пальцами и властно потащила его за собой.

Двигавшийся как сомнамбула Глеб послушно проследовал за девушкой через прихожую и гостиную в спальню. Там он обнаружил предусмотрительно задернутые шторы и сиреневый ночник, который освещал огромную кровать, полированный шкаф и тростниковую, явно китайского опять же происхождения, циновку на стене. Вглядевшись в изображение на циновке, Глеб почувствовал, как у него запылали уши, настолько неприличным показалось ему то, чем занимался сразу с тремя женщинами древнекитайский мужчина с косой.

– Ложись! – зловеще прошипела Лика и каким-то удивительным, слитным и неуловимым движением стянула с себя почти всю одежду сразу, оставшись лишь в прозрачной комбинашке.

Он рухнул на жалобно всхлипнувшую кровать, разбросав бессильные руки. Зазвучала тихая чарующая музыка. Тело девушки, полное одновременно и задорной молодости, и обворожительной опытности, манило и звало: «Прикоснись ко мне, поласкай меня!» Лика начала пританцовывать, бесстыдно двигая бедрами и оглаживая себя руками в такт музыке.

Перед глазами Глеба все плыло и колыхалось – комната, занавески, шкаф, Лика, бессовестные китайцы на стене. И вдруг, повинуясь какому-то наитию, он встал и, собрав остатки воли в кулак, принялся хриплым голосом читать из своего секретного «Черного цикла»:

Сын черного дома,Молюсь у свечи,Прощения не прошу.Ломлюсь в поклонах,Взываю к ночиИ смерть под сердцем ношу.Сдираю скальп с перевития вен,Плюю на мертвый алтарь.Танцую во мраке кирпичных стен,Целую рассветную марь.

Кукушкой падаю в сизый дым.Меня там не ждет никто…Я был старым и был молодым.Прошло десять лет? Или сто?Сдирая руки, на столб крестаВлезу и огляжусь.Зачем? Все просто. И цель проста —Чем выше, тем лучше смотрюсь!Но солнце иссушит лохмотья кож,Что укрывают висок.Землю тряхнет вековая дрожь,Когда упаду на песок.Грохотом громаСобьет сирень,Что выросла у креста.Черного дома исчезнет тень.Вместо нее – пустота…

Глеб, тяжело дыша, рванул ворот рубашки. Взвизгнула и затихла музыка. Навалилась духота, от тяжелого запаха лаванды к горлу подкатил комок.

– Дурак! – каркнула с кровати пожилая женщина, завернувшаяся в покрывало. – Кто тебя просил стихи читать, а? Ну кто? Больной, что ли? Ты со всеми девчонками это делаешь?

– Что? – тупо спросил Глеб, тяжело садясь на край несостоявшегося ложа любви. – А вы… кто?

– Дед Пыхто! – зло сверкнула глазами женщина.

Погодин увидел в них знакомую зеленцу и затрясся:

– Не может быть… Не может…

– Что – испугался? – усмехнулась женщина, поднялась и поправила драпирующее ее покрывало. – Конечно, кто хочешь испугается. Другие-то, те, что не поэты, так и уходили. Довольные – и без денег. А ты… Придурок! И зачем ты им понадобился?

– Кому – им? – Глеб все же сумел справиться с неудержимым желанием бежать отсюда сломя голову. – Кто вы? И как вы… это делаете?

– Ведьма я, дурак, – будничным тоном ответила женщина, подошла к окну и с треском раздвинула шторы.

При этом с нее слетело покрывало, но ударивший в глаза мертвый свет уличных фонарей не дал Погодину рассмотреть ведьмину фигуру. Не дал – и возможно, к лучшему.