Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин

или нѣтъ, въ нравственномъ смыслѣ?

— Ты такъ не разсуждалъ прежде.

— Нѣтъ, ты мнѣ отвѣть, пожалуйста. Вѣдь не станешь же ты доказывать, что съ такими барынями, какъ Авдотья Степановна, особенно лестно нахоіиться въ интимныхъ отношеніяхъ человѣку сколько-нибудь щекотливому? Она сача по себѣ пріятная и бойкая баба. Допускаю, что можно даже ею увлечься и прохороводиться съ нею два, три мѣсяца… Но оставаться на вѣки-вѣчные въ качествѣ ея Артюра — слуга покорный. Кто она такая? Чѣмъ она живетъ? Услажденіемъ любыхъ досуговъ такого гуся, какъ Саламатовъ?…

— Но почемъ ты знаешь, — перебилъ блѣднѣя, Прядильниковъ: — что она неспособна бросить свою теперешнюю жизнь? Для тебя женщина существуетъ только въ ту минуту, когда ты предаешься твоимъ презрѣннымъ инстинктамъ. Ты и не замѣтилъ вовсе, что въ ней происходило. Какъ она все больше и больше привязывалась къ себѣ, ничего ты этого не замѣтилъ. И вотъ теперь, когда въ женщинѣ произошелъ нравственный переломъ, ты плюешь на нее. Ты становишься на какія-то ходули, которыя тебѣ идутъ такъ же, какъ коровѣ сѣдло. Ты ломаешься и толкуешь о нравственности, Кого ты морочишь? Ты все тотъ же забулдыга и развратникъ. Только прежде ты бытъ искреннѣе и моложе, а теперь прикрываешь твои мерзостные инстинкты фразой. Вотъ что!

— Такъ Фрина желаетъ бросить своего генерала?

— А тебѣ какое до этого дѣло?

— И превратиться въ кающуюся Магдалину или предложить свою руку и сердце нѣкоторому Алквіаду; этакъ, что-ли?…

— Ты не смѣешь издѣваться надъ ней! — крикнулъ уже совершенно сердито и даже злобно Прядильниковъ.

Карповъ взялъ его за руку, глядя на него съ возрастающимъ недоумѣніемъ.

— Николаичъ, душа моя, полно. За что на меня накидываешься? Я совершенно вѣренъ своей роли и говорю вещи простыя и понятныя. Если тебѣ непріятно, то, вѣроятно, оттого, что то слишкомъ горячо преданъ интересамъ этой женщины. Извини меня. Коли такъ, я умолкну.

— Горячо преданъ, горячо преданъ, — бормоталъ Прядильниковъ. — Ты самъ долженъ бы быть преданъ…

— Да обо мнѣ что толковать. Я вижу, что ты такъ волнуешься… Право, это меня совсѣмъ съ панталыку сбиваетъ. Только ты, пожалуйста, дай разрѣшить этотъ гордіевъ узелъ мнѣ самому.

— Ты поѣдешь къ ней? — быстро спросилъ Прядильниковъ.

— Не стану же я отъ нея прятаться.

— Что-жь ты ей скажешь?

— Да ужь предоставь моей опытности.

— Ты будешь ей лгать?

— Право, Николаичъ, — заговорилъ Карповъ, глядя иа Прядильникова еъ недоумѣвающею усмѣшкой: — ты меня приводишь въ совершенную конфузію. Теперь мнѣ слѣдуетъ допросить тебя досконально: что въ тебѣ самомъ происходитъ? почему ты такъ на меня накинулся? Это совсѣмъ на тебя непохоже. Неужели это все изъ дружбы къ Евдокіи?

Прядильниковъ началъ ежиться и хмуриться, не подымая глазъ на Карпова.

— Каковъ бы я ни былъ, дружище, — продолжалъ Карповъ все задушевнѣе: — по мнѣ наши отношенія слишкомъ дороги, и я не хочу ихъ портить ни изъ-за какой — бабы, а тѣмъ менѣе изъ-за Евдокіи.

— Вотъ ты опять ее оскорбляешь! — закричалъ Прядільниковъ.

— Слушай, Николаичъ, одно изъ двухъ: или ты совсѣмъ рехнулся отъ нервнаго разстройства, или ты начинаешь чувствовать самъ сердечное дрожаніе…

— Какое дрожаніе? — спросилъ, еще больше нахмурившись, Прядильниковъ, но Карповъ такъ засмѣялся, что щеки Николаича какъ-будто зардѣлись.

— Да. такое, братецъ. Вѣдь ты, Николаичъ, прожилъ весь свой вѣкъ настоящимъ уродомъ, женщинъ совсѣмъ не зналъ, убивалъ свою плоть надъ разнымъ инженернымъ вздоромъ, а натура у тебя страстная.

— У меня-то?

— Да, у тебя. Ужь, извѣстное дѣло, не чета моей. Я эллинъ. У меня натура аттическая, такъ сказать. Я ищу наслажденья или нравственнаго комфорта и вовсе неспособенъ сгарать на медленномъ или быстромъ огнѣ, страсти. Ты же рьянъ и наклоненъ къ затаеннымъ душевнымъ процессамъ. Дифференціалы дифференціалами, а ты долженъ былъ не разъ тосковать, чувствуя огромный пробѣлъ въ твоей жизни.

— Зачѣмъ ты все мнѣ говоришь? — прервалъ его Прядильниковъ.

— А затѣмъ, душа Николаичъ, чтобы поставить тебя самого въ извѣстность, что дѣйствуетъ въ тебѣ въ настоящую минуту — дружеское ли расположеніе къ мнѣ или что другое.

— Что-жь другое?

— Дай мнѣ изложить тебѣ по пунктамъ. Видимое дѣло: если ты меня такъ встрѣтилъ и говоришь мнѣ такую нервическую белиберду, то ты дѣйствуешь подъ вліяніемъ Евдокіи. Но, въ сущности, ты, конечно, обрадованъ тѣмъ, что я желаю покончить съ ней.

— Обрадованъ!…

— Долженъ быть обрадованъ; но въ то же время возмущаешься моимъ поведеніемъ, потому что оно оскорбляетъ въ тебѣ чувство человѣка увлеченнаго…

— Ха, ха, ха! — разразился Прядильниковъ. — Экая чушь!

— Смѣйся, братецъ, смѣйся. Если я ошибся, тогда твои выходки противъ меня не имѣютъ никакого смысла.

— Но что же ты намѣренъ дѣлать? — спросилъ, оправившись отъ смущенія, Прядильниковъ, — Ты поѣдешь къ ней?

— Поѣду.

— И будешь ее такъ же третировать, какъ въ твоемъ письмѣ?

— Повѣрь мнѣ, Николаичъ, что мы съ нею объяснимся гораздо толковѣе, чѣмъ ты воображаешь.

— Умоляю тебя, Алеша, — вдругъ вскричалъ Прядильниковъ, поднимаясь съ дивана и схватывая Карпова за обѣ руки: — не оскорбляй еяі

— Ну тебя совсѣмъ! — отрѣзалъ Карповъ. — Ты и прежде былъ шалый, а теперь совсѣмъ помутился. Больше я нё хочу переливать изъ пустаго въ порожнее.

И съ этими словами Карповъ отправился въ свою комнату.

Черезъ четверть часа онъ ѣхалъ къ Авдотьѣ Степановнѣ и думалъ о Николаичѣ:

«Евдокія подцѣпила его, и даже очень! Ну, что-жь! Отчего ему и не попробовать утѣхъ любви, если таковыя явятся. Бѣдный Николаичъ, весь свой вѣкъ ты тормошился и не зналъ никакихъ радостей, кромѣ удовлетворенія полемическаго задора. И вотъ теперь овладѣваетъ тобою страсть…»

Карпову сдѣлалось сразу совершенно ясно, что въ Николаичѣ заговорило неизвѣданное имъ чувство. Онъ не могъ не улыбнуться, представляя себѣ всю фигуру Прядильникова въ любовной сценѣ. Начавши почти съ грустныхъ соображеній о своемъ другѣ, онъ кончилъ смѣшными образами, которые его воображеніе начало возбуждать съ особою яркостью, такъ что, когда онъ подъѣхалъ къ дому Авдотьи Степановны, онъ былъ въ смѣхотворномъ настроеніи…

А но уходѣ его, Прядильниковъ долго сидѣлъ на диванѣ, опустивши низко голову и нервически покручивая то правый, то лѣвый усъ.

IX.

— А, Алквіадъ! — вскричала Авдотья Степановна, встрѣчая Карпова на порогѣ гостиной.

Она поцѣловала его въ лобъ.

— Не ждала такъ скоро? — спросилъ Карповъ.

— Сегодня никакъ не ждала. Неужели это ты меня послушался?

— Нѣтъ, это меня Николаичъ взбаламутилъ.

— Какъ такъ?

— Прислалъ мнѣ самую жалостную телеграмму.

— Ишь ты…

— Пріѣзжай, говоритъ, немедленно, иначе ты такой сякой!

— Этакій чудодѣй.

— А то-бы я еще пожилъ въ Москвѣ.

— Нашелъ, стало быть, невѣсту?

— Ну, невѣсты еще нѣтъ…

— А охота большая?

— Да обо миѣ-то что разспрашивать, еще успѣемъ; поговоримъ лучше о Николаичѣ.

— Н его выбраню, что онъ не можетъ ничего въ