Бойцы Сопротивления - Николай Пронин

Вот так штука, да ведь это он! Однако наш милейший новый знакомый неплохо ездит, да и, кроме того, должен же на нас обратить хоть немного внимания. И, фыркнув от смеха, я с новой силой начинаю крутить педали.

Мы лишь немного отставали от него, когда он остановился около деревенского трактира, низкого здания с большой дверью и двумя окнами, выходящими на улицу, и кухонным окном на задний двор. Оставляем велосипеды около дорожной тумбы. Де Люка входит в дом, а я обхожу вокруг трактира, чтобы увериться, что все спокойно. Затем открываю дверь и вижу, что Де Люка уже сидит за одним столом с нашим велосипедистом.

Мельком заглядываю в комнату прислуги, возвращаюсь и, вытащив из кармана ромашку, вставляю ее в петлицу: обмениваемся рукопожатиями, выпиваем немного вина и решаем, что надо найти другое место для разговора — пойти к железной дороге Беллуно — Падуя. Осмотревшись по сторонам, переходим через улицу, взбираемся по склону насыпи, проходим через железнодорожный путь и спускаемся с другой стороны насыпи в густые заросли боярышника.

— Итак, Карло, спрашивай, что тебя интересует. — Проговорив это, Де Люка предлагает последнюю сигарету (курили «Серальо»).

Он собирается выкинуть эту пустую пачку и хочет ее смять: я быстро перехватываю пачку — с бумагой плохо! Разворачиваю ее и на внутренней чистой стороне начинаю рисовать план тюрьмы Бальденич ди Беллуно по точным и подробным указаниям, которые неторопливо дает наш новый знакомый. Де Люка, видимо, считает, что ему больше оставаться здесь нет смысла, и уходит, сказав мне на прощание, чтобы я все записывал как можно подробнее.

Надзиратель передает мне точные данные о тюремном распорядке, количестве и времени смен надзирателей, численности карабинеров и добавляет, что гарнизон, состоящий из карабинеров, иногда бывает усилен немцами. Затем подробно описывает мне внутреннее устройство тюрьмы: где располагается парикмахерская, кухня, где обычно находятся политические заключенные и где остальные, расположение камер-одиночек, дежурки жандармерии и конторы регистрации заключенных. Рассказывает он также и о привычках и слабостях обслуживающего персонала. Описание настолько подробное, что вопросов у меня нет.

Конечно, очень хотелось передать товарищам в камеры привет, слова поддержки, однако из осторожности, выработавшейся у меня в течение этих долгих месяцев борьбы, отказываюсь от этой мысли. Ведь малейшая ошибка может стоить жизни и моим товарищам, и другим заключенным.

Мы прощаемся. Больше я его уже не увижу вплоть до встречи во время выполнения операции в тюрьме.

Чувствуя страшный голод, так как не ел с самого утра, снова сажусь на велосипед и добираюсь до Беллуно. Улицу Гарибальди решаю пройти пешком, чтобы найти аптеку, так как у меня страшно болят зубы. Вот и вывеска «Аптека доктора Форчеллини». У аптекаря немного красноватое внимательное и добродушное лицо. Он стоит за прилавком и ждет клиентов.

— Десять пачек аспирина (в те времена аспирин был панацеей от многих болезней), — говорю я негромко.

— А вы не знаете, что сейчас война? Что, у вас дома казармы? — спрашивает тихо аптекарь.

— Да почти так, — спокойно говорю я, уверенный, что он примет это за шутку, но лекарство даст.

— Ну, тогда я должен сказать, что вы уже второй за день такой любитель аспирина.

Я просовываю голову в окошечко и возможно вежливее говорю:

— Доктор, ну пожалуйста, дайте мне аспирин. Наконец он дает мне таблетки. Я принимаю сразу две, другие оставляю для товарищей, оставшихся в горах: зубная боль мучила нас всех, причиной чего, видимо, было сидение все время в сырости.

Слышу крик торговки: «Вишни, вишни!» — и решаю хоть немного поесть. Недалеко от себя вижу жандармов, и все же я захожу в переулок и покупаю кулек вишен.

В тот день мне везло, потому что, кроме этих вишен, меня накормил обедом еще один из знакомых, пригласивший посидеть с ним в кабачке на окраине города.

В Беллуно, оставив велосипед, стал подниматься по крутым склонам к нашей казарме «Ай Ронк».

Солнце палит нещадно. Наступило жаркое лето. Лес еще сохранял остатки влаги, накопившейся во время зимы, дарил немного прохлады.

Ко мне вернулось забытое желание помыться, и я окунулся в прозрачную, но очень холодную воду Ардо. Затем оделся и, сохраняя неприязнь к мостику, перебрался через него. Это был тот мостик, с которого я когда-то свалился.

Кстати, относительно мостов русские дали один очень хороший урок. В свое время, подходя к мосту, я обычно оставлял свой отряд в укромном месте и в одиночку переходил через мост. Делал я это, чтобы не подвергать риску своих товарищей. Когда это в первый раз случилось в присутствии русских, они, удерживая меня, пытались что-то объяснить жестами и мимикой, но я ничего не понял, а Кузнецов уже пересек мост и сделал мне знак рукой, что путь свободен. Лишь позднее они смогли объяснить, что мне, командиру, не следует подвергаться напрасному риску.

Очень характерная черта русских!

И вот я уже наверху и добрался до первого караульного поста; слышу пароль: «Смерть фашизму», отвечаю: «Свобода народу». Кто-то идет мне навстречу; извиняюсь перед товарищами, что не признался раньше. Мне предлагают проводника. Недавно произошел обвал, и в некоторых местах тропинка оказалась разорванной провалами по триста метров глубиной. От проводника я отказываюсь и лезу один в горы. А между тем приближается вечер, и я пытаюсь идти как можно быстрее, чтобы выиграть время и поспеть к лагерю до темноты, потому что солнце уже совсем низко.

Это мне не удается. Добираюсь до нашего лагеря, когда совсем стемнело. Единственное, что могу различить, узкую полоску света, пробивающуюся между неплотно подогнанными досками входной двери. Слышу голос Клоччияти: «Поговорим теперь о политике». Вошел тихо, чтобы не отвлекать внимание товарищей. Внутри дымно и пахнет смолой от сосновых корневищ; становится жарко. Партизаны сидят на обрубках стволов, лежат на земле, подостлав одеяла, некоторые сидят в глубине помещения, прислонившись к стенам, их еле видно. Я сажусь и закрываю глаза, спать не хочется, но устал страшно. Подсчитываю, сколько же присутствует: сегодня особенно людно. Широко раскрываю глаза от удивления, когда Орлов и Тимофей берут слово: мне кажется почти невероятным, чтобы в такой короткий срок можно было научиться понимать и говорить по-итальянски, чтобы принимать участие в сложной беседе.

У нас немного русских — все они бежали из немецких концентрационных лагерей и долго скитались. Их зовут Орлов, Тимофей, Ванья Кузнецов, Бортников, Миша, Алешка, Василий.

Они все достаточно опытные люди, умеют хорошо подготавливать засады, переносить трудности партизанской жизни.

Разговор идет больше о будущем. Все сходятся на том, что фашистский блок не продержится и года, он рухнет под натиском союзных войск. Недавно американские и английские войска высадились во Франции.

Русские товарищи горячо доказывают, что Советский Союз смог бы теперь сокрушить фашистского зверя и без помощи союзников, уж больно поздно они спохватились со своим вторым фронтом. Он был нужен русским в 1941-1942-м, даже в 43-м. А теперь гитлеровцы бегут из России, только «пятки сверкают». Орлов так и сказал — «пятки сверкают»…

Беседу заканчиваем оживленным обсуждением практических вопросов.

Потом я беру ацетиленовый фонарь, и мы с Уго поднимаемся на бывший сеновал, который теперь служит нам великолепной спальней; ложимся в угол, прислонившись друг к другу, и растягиваемся на соломе.

Надеюсь, что усталость, накопившаяся за день, сразу же заставит меня крепко уснуть; я понимаю, что мне необходимо хорошо отдохнуть. Однако в эту ночь бессонница не покидала меня.

Я слышу, как внизу ходит часовой, зовет кого-нибудь тихим голосом, потом начинает тормошить и, разбудив, возвращается на свой пост. Разбуженный берет автомат, прислоненный к стволу, и выходит наружу, чтобы сменить часового.

Слышен короткий треск сломанных сучьев, быстрое и короткое потрескивание разгорающегося дерева, новая вспышка света, порождающая странные тени, мечущиеся по стенам и по черепице крыши. Треск напоминает далекие очереди автомата.

Устав от попыток уснуть, чувствуя, что все во мне горит от нетерпения начать действовать, я решаю спуститься с сеновала и направляюсь к караульному посту.

Уже скоро рассвет. Глубокой ночью вряд ли можно ожидать атаки фашистов на наш лагерь. Однако на рассвете самое опасное время, и стоит выставлять дозорных с хорошим слухом и зрением, с повышенным чувством бдительности…

Но сегодня голова моя заполнена мыслями о предстоящей операции «Бальденич». Как-то нам удастся ее осуществить?

В тюремной камере

Глава написана по рассказу Мило