Богоматерь Нильская - Схоластик Мукасонга

было, я оставила в лицее. Но Кагабо наверняка принес тебе то, что хотела заплатить за меня моя подруга.

– Да, он принес. Но я не захотела взять. Не ради твоей подруги я делаю это, поэтому ей не за что мне платить. Я принимаю к себе любимицу Той, которая находится по ту сторону тени, и я знаю, Она и мне окажет свою милость.

– Значит, ты провидишь мои сны?

– Я видела белую телку и Ту, которая подарила ее тебе, но я видела их не во сне, я видела их, когда духи перенесли меня по ту сторону тени. Ты – любимица теней, добро пожаловать к Ньямиронги.

Вирджиния поселилась у Ньямиронги. Каждое утро она готовила ей кашу из сорго. Ньямиронги, похоже, нравилось. Вирджиния отметила, что амбар за хижиной заполнен до отказа. Ньямиронги явно не испытывала недостатка в «клиентах». Когда темнело, она садилась на корточки у огня, вытягивала вперед правую руку, тыкала указательным пальцем с длинным-длинным ногтем во все четыре стороны, затем снова убирала ее под одеяло и лишь качала головой, бурча какие-то слова, которых Вирджиния не могла расслышать. Прошла неделя. Вирджинией все больше овладевало беспокойство. Что там в лицее? Что с Вероникой? А с остальными? Спасся ли кто-нибудь из них? Она заставляла себя в это верить. А Иммакюле? Неужели она про нее забыла? Или ее выдали? Целыми днями, спрятавшись за скалой, Вирджиния наблюдала за склоном, спускавшимся к лицею.

Но однажды вечером рука Ньямиронги и ее указательный палец с длинным ногтем начали дрожать, и, чтобы согнуть ее и убрать под одеяло, ей пришлось воспользоваться левой рукой. Она взглянула на Вирджинию, глаза ее блестели:

– Дождь сказал мне, что уходит, уступает место, как и положено, пыльным временам. А еще он сказал, что там внизу, в Руанде, поменялись человеческие времена. Но он говорит также, чтобы ты не слишком этому верила: те, кто поверит в наступление спокойных времен, будут поражены молнией. Они погибнут. Ты скоро покинешь меня. Завтра я тебе погадаю.

Ньямиронги разбудила Вирджинию до зари и разожгла огонь, подбросив на уголья маленькое поленце.

– Иди сюда, гадать надо, пока не рассвело. При солнце духи отвечать не будут.

Она взяла большое решето и мешочек из фикусовой ткани, вынула из него семь косточек.

– Баран дал нам свои кости, чтобы мы могли узнать судьбу. Не ешь баранину.

Она закрыла глаза и бросила кости на решето. Потом открыла глаза и долго смотрела, не говоря ни слова, на созвездие, начертанное расположением костей.

– Что ты видишь? – спросила Вирджиния, волнуясь.

– Ты уедешь очень далеко из Руанды. Ты научишься секретам белых. И у тебя будет сын. Ты назовешь его Нгарука – «Я вернусь».

– Смотри, – сказал Кагабо, – твоя подруга ждет тебя там, в машине.

Задняя дверца «Лендровера» открылась, и Вирджиния увидела Иммакюле, которая жестами приглашала ее сесть в машину:

– Иди сюда скорее. Мы уезжаем. Прятаться не надо, но все же постарайся, чтобы тебя не было видно.

– Я не понимаю, – сказала Вирджиния, – объясни, что происходит.

– Ньямиронги умеет говорить с тучами, но транзистора у нее все же нет. Произошел государственный переворот. Власть захватили военные. Бывший президент находится под домашним арестом. Узнав про это, активисты сразу залезли в свои микроавтобусы и на полной скорости укатили прочь. Сестра Гертруда все время слушает радио, она-то и сообщила эту новость. Где отец Глориозы, неизвестно: может, в бегах, может, в тюрьме. Все от Глориозы отвернулись и теперь ругают ее. Ведь это она все устроила: беспорядки, насилие… Из-за нее теперь могут не утвердить наши дипломы. Весь учебный год насмарку. И все из-за этой выскочки, отец которой сейчас, очень даже возможно, угодил в тюрьму. Горетти выступила с длинной речью и заставила Глориозу слушать: теперь истинным хуту, тем, кто взял власть, чтобы спасти страну, кто сопротивлялся всем видам колонизации – тутси, немецкой, бельгийской, – тем, кто перенял манеры тутси, лучше бы перейти на родной язык, настоящий киньяруанда, который сохранили те, кто живет у подножия вулканов. Все теперь без труда понимали Горетти, а некоторые даже пытались подражать ее речи. За Глориозой приехала военная машина, что с ней стало дальше – неизвестно. Но я не очень-то за нее переживаю, с такими-то амбициями у Глориозы – этой Ньирамасуки! – есть еще надежда на политическое будущее. Мы ее еще увидим. Она добьется своего. А потом мать-настоятельница объявила, что летние каникулы начнутся на неделю раньше, посольства отзывают своих сотрудников в столицу, лицей закрывается, она сообщила родителям, чтобы те приехали за своими дочерьми, и заказала микроавтобус для тех, за кем приехать не смогут. Отец Эрменегильд сказал, что установка новой статуи Богоматери Нильской переносится на начало нового учебного года, когда можно будет заодно отметить народное единство. Мне удалось сообщить отцу, он прислал своего шофера, так что давай, поехали.

– А остальные там, в лицее, что с ними стало? Им удалось спастись? Что?! Их убили?

– Не думаю. Не всех, во всяком случае. Знаешь, кроме Глориозы, никому особенно не хотелось убивать своими руками своих же одноклассниц. Выгнать из лицея – это да, все были согласны, что тутси там не место. Когда я вернулась во двор, отец Эрменегильд говорил активистам примерно то же самое: «Гоните этих тутси из лицея, но не стоит пачкать о них руки. Поймайте нескольких, как следует отлупите палкой, чтобы у них пропала охота учиться. Они сами сдохнут в горах от голода и холода или их сожрут бродячие собаки и дикие звери, а те, кто выживет и сумеет уйти за границу, будут торговать своим телом, которым так гордятся, продавать себя на базаре по цене помидорины. Позор хуже смерти. Предадим их на суд Божий». Мне кажется, многие спаслись, им помогли в миссиях старые белые миссионеры, которые еще помнят времена, когда тутси были их любимыми прихожанами. Или им повезло, и они повстречали священников тутси, изгнанных из своих приходов, и те помогли им: может быть, они вместе с ними ушли за границу. Да даже крестьяне не всегда готовы убивать образованных девушек из-за каких-то школьных дел, которые их не касаются. Они теперь в Бужумбуре, в Букаву или еще где-нибудь. Об убитых я не слышала, если бы они были среди лицеисток, Глориоза обязательно похвасталась бы этим. Но вот вас, тебя и Веронику, Глориоза и правда хотела убить: сама мысль, что на церемонии вручения дипломов вы будете стоять рядом с ней, была ей как нож острый.

– А Вероника, Вероника где? Что с