Одержимый сводный брат (СИ) - Ирсс Ирина

— Что? — не понимает Егор, украдкой глядя на мою руку, по-прежнему зажатую в его.

С секунду, наверное, ещё раздумывает, отпускать или нет, но потом смотрит мне в глаза. Большие, отчаянные, застланные пеленой слёз. Меня прорывает, эмоции топят буквально, не могу так больше. Опять ссоры, опять ядерная смесь чувств. Он ранен, но сопротивляется только по тому, что я рядом. Всё это погубит нас обоих.

— Зачем мы едем домой? — повторяю вопрос, но потом понимаю, что неправильно ставлю его: — Зачем я еду туда? Чтобы снова ругаться, из-за того, что я сбежала, когда сам будешь истекать кровью. А потом, когда тебя увезут в больницу, ты снова всю вину скинешь на меня и вновь всё начнётся по кругу? Снова месть, снова боль, снова…

— Лина… — перебивает тихо, выдыхая, будто не может всё это выдержать, а меня прорывает окончательно.

Трясу головой, сама не понимая, когда из моих глаз потекли слёзы. Не контролирую больше эмоции. Мысли, слова…

Я действительно сказала это вслух: Я НЕ ВИНОВАТА!

Частично конечно, провокацию с моей стороны никто не отменял. Но ведь он мог не реагировать, так? Это был его выбор, тогда почему я несу ответственность за него?

Непосильный груз, но даже избавление от половины его уже облегчение.

Правда, слёзы всё равно не прекращаются, смотрю перед собой в непроглядную тьму дороги и не знаю, что делать дальше. С того момента, как решила не доставать этот чертов телефон и не снимать бой, я потеряла последнюю цель в жизни.

Егор смотрит на меня, и не украдкой. Украдкой он как раз глядит на дорогу. Чувствую, как его взгляд жжет кожу лица. Атмосфера в машине ещё немного и станет невыносимо мрачной.

А потом я слышу, как он шумно набирает воздуха в лёгкие, чтобы слишком мучительно выдохнуть:

— Лина… — и на этом всё.

Он сам не знает, что хочет сказать. И не надо ничего говорить.

Упираясь взглядом вниз, качаю головой.

— Просто езжай в больницу, Егор, — слышу свой до ужаса скрипучий, надорванный голос, и он будто что-то, наконец, ломает в нём.

Скорость езды так быстро спадает, что у меня в груди всё вниз обрывается. Не проходит и нескольких секунд, как машина оказывается на обочине, а тишину в салоне нарушает только тиканье «аварийки», пока, оторвав взгляд от коленей, в недоумении, оглядываю безграничную тьму вокруг нас, разрываемую лишь оранжевым светом поворотников.

И вдруг в этой оглушительной тишине звучит:

— Ты убила мою мать, Лина.

Глава 36. Егор

Все, приплыли, бл*ть.

Вот так просто стена рушится и меня прорывает. Лина смотрит на меня жгучим взглядом непонимания, а я потираю ладонями лицо, пытаясь собраться с мыслями.

Какого хрена, спрашивается?

Всё должно было быть совсем иначе. Понятия не имею, как, но точно не на пустынной ночной дороге, после всего того, что сегодня произошло. Мы оба выпотрошены происходящей херней между нами. Но… после того, что она только что сказала. После того, как душу вскрыла. Всё, аут — мне так осточертело, что между нами всё время что-то стоит.

— Егор, — зовёт меня Лина, на удивление, довольно сильным голосом, хотя он всё ещё хриплый от слёз. — Что это значит?

Что? Хороший вопрос. Наверное то, что я конченный идиот, и мне предстоит прямо сейчас ей в этом признаться. Не то чтобы она не знала.

Шумно выдыхаю, прежде чем повернуться к ней. Ей богу, собраться сейчас в сто крат сложнее, чем перед боем. Это даже заставляет усмехнуться, хотя звук выходит сухой и натянутый. Смотрю на Лину и… охреневаю. Она злится?

Кажется, это скоро войдёт в привычку, мы просто ходим по кругу, доставая друг друга. Я тоже был зол, что она сбежала, был зол, что она считает меня каким-то тюфяком, которому при каждой царапине нужно в больницу, пока я не взорвался. Потом взорвалась она. Потом я. И вот снова она. И каждый взрыв мощнее предыдущего. Боюсь представить, что будет, когда мы начнём наконец этот разговор.

Аквамариновые глаза Лины уже горят и по новой душу вскрывают.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ты сейчас серьёзно? — она не верит мне.

И разве оно должно меня удивлять, я для этого сделал всё возможное.

— Абсолютно, — начинаю, но резкий вдох с её стороны заставляет меня быстро поменять тактику. Я вскидываю руки вверх. — Послушай, я понимаю, как это звучит для тебя, но…

Но она качает головой, прежде чем смогу что-то сказать.

— Господи, ты такой, идиот, Егор, — шипит Лина, сжигая меня яростью своего взгляда. — Поверить не могу, что ты скатился до такого!

Бинго, да я попал прямо в цель с идиотом.

— Лина, — пробую всё же договорить, но она упрямо качает головой.

Бесится так, как никогда не видел. Очевидно, в её понимании я перешёл какую-то грань.

— Это уже ни в какие ворота не входит!

Она тут же оборачивается, но прежде чем птичка успевает дёрнуть ручку дверцы, я перехватываю её за плечи и кручу обратно к себе. Мне нужно максимум её внимания. Знаю, если срочно не начну говорить, она меня тут подожжёт к чертовой матери. И это… просто — ВОУ! Никогда не видел, чтобы её глаза излучали столько гнева и ненависти ко мне.

А они просто полыхают, когда я зажимаю её лицо в ладонях, чтобы она смотрела только на меня.

— Я говорю правду, Лина, — твёрдо, даже резко приходится отчеканить, но зато действует на неё.

Птичка шумно пыхтит, но хотя бы больше не подрывается улизнуть, остро вглядываясь мне в глаза, и я понимаю, что нельзя упустить шанс.

— В ту ночь, — продолжаю уже спокойней, потому что о том воспоминании по-другому нельзя. За год я вообще, кажется, не поднимал этой темы. Пожалуй, это было единственным, с чем я не перешёл границы, понимая, что притворяться не смогу. А на Лину и вовсе эта тема действует, как разряд тока, по её плечам идёт дрожь, а яркие от злости глаза в ужасе расширяются, будто я посмел заикнуться о самом страшном на свете. У меня самого на это реакция охренеть какая болезненная. Впервые, я по-настоящему вижу, что натворил. И вместо того, что объяснить, из меня рвётся то, что скрывал не только от неё, но даже от себя. — Я молился на тебя, Лина, — хрипло говорю я и тут же сглатываю, так как ощущение, будто кто-то мне перекрыл кислород. — Каждый божий день, как только ты появилась в нашем доме, я сходил по тебе с ума. Днями напролёт мозг себе выедал мыслями о тебе и что ничерта мне нельзя на тебя даже смотреть. А смотрел. За всем, что ты делаешь. Как двигалась, как говорила, как постоянно прикрывала глаза, чтобы перевести дыхание, когда пыталась скрыть, как тебе что-то не нравится. И как смотрела на меня, думая, что я этого не замечаю. Я знал, что тебе нравлюсь, и это… — качаю головой, ненадолго отводя взгляд, чтобы попытаться подобрать слова, но ничерта не выходит. То, что я тогда чувствовал, даже сам не мог для себя объяснить. Когда смотрю вновь на Лину, вижу, что она по-прежнему хмурится, смотрит со скепсисом, но, по крайней мере, слушает и внимает. — Я просто сам не заметил, когда помешался на одной тебе, Лина. Ты была такой нежной, доброй и чистой, и я — полная твоя противоправность. Но несмотря на это всё, я продолжал тебе нравится. Я грубил тебе, почти не разговаривал и постоянно держал на расстоянии, но только по тому, что знал, если хоть немного сблизимся, я такого натворю.

И вновь качаю головой, вспоминая, как ежедневно промывал себе мозг, заставляя держаться от неё подальше.

— Я дни считал, птичка, пока ты станешь совершеннолетней, чтобы не перейти никакие моральные принципы, так как отец тебя официально удочерил. Как минимум, чтобы тебя никто не смел осуждать за то, что между нами могло что-то быть.

Потому что с собой у меня бы не было проблем. Я никогда не обращал внимания на то, кто что говорит. Жил сам по себе и только в своё удовольствие. А для Лины… она была такая правильная всегда, что ненавидела бы потом эту связь, хотя в какой-то момент я даже этим воспользовался, зная, что подобные слухи резанут по ней хлеще некуда. Я навязал многим, что она по мне сходит с ума, а сам я просто её жалею. Но долго это не продержалось, стоило едва ли заметить очередного парня, что смотрит на неё, сам же и разрушил эту видимость, доходчиво объяснив, что на неё смотреть позволяется только мне.