Чертополох. Излом - Варвара Шихарева

Князь наградил склонившегося перед ним Остена еще одним долгим, задумчивым взглядом, а затем, отхлебнув молока, произнес:

– Что ж, сегодня я воочию убедился, что Остены не зря поместили коршуна на своем гербе. Тебе свойственна та же внезапность, те же ярость и скорость, каковы присущи этому крылатому хищнику… Я доволен тобой…

Олдер, у которого из-за кровопотери уже понемногу начинала кружиться голова, ответил на эту похвалу лишь тихим:

– Служу Владыке и Амэну.

Арвиген же, услышав это, сухо рассмеялся:

– Немногословен, как всегда… – впрочем, смешок князя почти сразу резко оборвался, и он уже совершенно иным тоном произнёс: – Где лекарь?

Врачеватель появился тут же, точно по волшебству выступив из сгущающихся в дальнем конце зала теней. Повинуясь приказу Владыки, он не медля отвел Остена в сторону и занялся его раной, благо сумка со всем необходимым была при лекаре. Тысячник терпел его вмешательство, привычно стиснув зубы, а Арвиген, попивая молоко, наблюдал за действиями врачевателя, спрятав улыбку в уголках губ.

Сегодняшняя игра удалась на славу – он не только устранил заговорщиков, но и проверил верность тысячника. К сожалению, пока Олдер больше верен присяге, чем лично князю, но этот недостаток со временем легко будет устранить. Даже самые дикие ястребы становятся послушными в умелых и терпеливых руках, а значит, и молодого тысячника можно прикормить и приручить. Впоследствии из него выйдет неплохой палач…

Взгляд Арвигена переместился с Олдера на тела заговорщиков, которые «доблестные» поспешно вытаскивали из зала, и князь тут же нахмурился. Человеческие страсти действительно развлекали его, но во всем нужна мера, а Рейдек явно о ней забыл, когда попытался уложить в постель к Владыке собственную дочь.

Арвиген воспользовался неожиданным подарком, правда, совсем не так, как на то рассчитывал вельможа, но князь, в отличие от других Владык, не любил демонстрировать свой истинный дар и силу. Пусть хозяева Триполема сколько угодно малюют на своих знаменах василиска, намекая тем самым на свой наследственный дар и, соответственно, слабость… Слухи в подобном деле гораздо предпочтительнее, ведь неведомое зачастую пугает гораздо больше…

Вот только Рейдека совсем не устроило то, что его дочь вместо того, чтобы стать любимицей престарелого князя и отрадой его последних лет, оказалась обескровленной, и он решился на бунт… Арвиген, узнав о готовящемся заговоре, не подавил его сразу же лишь по одной причине – недовольные в княжестве есть всегда, а давить крыс проще скопом, чем поодиночке… И, как всегда, оказался прав – очередное осиное гнездо перестало существовать, княжеская казна вскоре пополнится деньгами вельмож, посмевших забыть о том, что они – лишь пыль у ног своего Владыки. Их же земли можно будет раздать более достойным людям…

Олдер же, в свою очередь, думал о другом: когда лекарь сделал своё дело и Остену разрешено было покинуть подземное убежище, он, увидев в полумраке коридора очередных «доблестных», окончательно убедился в том, о чем уже и так догадывался. Произошедшее в зале, что бы там ни думали захваченные круговертью боя соперники, случилось согласно воле князя. И он сам, и заговорщики были всего лишь марионетками, которых Арвиген столкнул лицом к лицу и всласть подергал за ниточки… Маленькая княжеская прихоть…

При мыслях об этом во рту у Олдера стало кисло, и он едва заметно покачал головой: нет уж, судьба Остенов – служить Мечнику и добывать победы на ратном поле, а бои для развлечения Владыки пусть устраивают другие, стремящиеся получить расположение Арвигена любой ценой…

Это было верное решение, но, принимая его, молодой тысячник еще не знал, что старый князь уже вплел его судьбу в свою сеть интриг и столкновений и вырваться из этих тенет будет почти невозможно…

О произошедшем в подземном зале противостоянии Олдер не рассказал ни Дорину, ни Антару, несмотря на то, что именно Чующему довелось менять перевязку на ране своего главы. Тем не менее совсем скоро о благоволении князя к молодому тысячнику знали как в казармах «карающих», так и в домах милестской знати.

Хотя кривоплечий Остен был редким гостем в княжеской твердыне, а на больших праздниках предпочитал оставаться в тени, Арвиген часто хвалил его за глаза и ставил в пример другим военачальникам.

Завистники, гадая о причинах княжеской милости, скрипели зубами; Дорин как глава Остенов просчитывал, какую выгоду будет иметь древний род от создавшегося положения, сам Олдер жил так, точно ничего особенного вокруг него и не происходило, зато Ири вовсю пользовалась доставшимся на ее долю вниманием.

Хотя Остен не жаловал шумные сборища, жене он позволял развлекаться так, как она сама того пожелает. Благо подходящее для нее сопровождение не было проблемой – жена Дорина тоже любила блеск и пестроту милестских празднеств, в которых чувствовала себя как рыба в воде.

Ириалане же просто льстили устремленные на нее взгляды – теперь она была не просто одной из красивейших женщин Амэна, а супругой обласканного Владыкой военачальника. Те подруги, что поначалу лишь подсмеивались над ставшей женою простого сотника Ири, теперь сами завидовали ей. Что же до мужского внимания, то у Ириаланы этого добра было даже больше, чем прежде. Вельможи и царедворцы сами искали с нею знакомства, расточали молодой женщине бесчисленные комплименты и развлекали беседами в надежде, что окажутся приглашенными в дом Остена…

Впрочем, наслаждаясь сладкими речами, Ири никогда не давала мужчинам зайти в своих восхвалениях слишком далеко или позволить себе какую-либо двусмысленность. Кривые ухмылки и шепотки не должны были портить тех редких мгновений, когда она, опираясь на руку мужа, ступала по мозаичным полам княжеской твердыни или посещала милестские храмы… Тем более что совместные выходы супругов и так были несколько подпорчены крошечной ложкой дегтя.

Если Ири стремилась быть центром внимания, то Олдер неизменно уходил в тень, а еще он, когда какой-либо царедворец начинал слишком уж докучать ему разговорами, начинал строить из себя тупого и неотесанного вояку, который книг в глаза не видел.

Возмущенная такой игрою мужа Ири то и дело осторожно дергала его за рукав, а то и вовсе сердито хмурилась, но Остен все равно доводил свое представление до конца… А потом задабривал обиженную супругу новым браслетом или кольцом…

К этому времени между четою Остенов установились на диво ровные отношения: с появлением Дари Ириалана позабыла о своих страхах оказаться покинутой, Олдер же относился к их браку с чуть заметной иронией, которая, впрочем, больше относилась к нему самому, чем к Ири.

Теперь самому Остену было трудно поверить, что он не так давно тянулся к Ириалане, точно малый ребенок – к блестящей, изукрашенной мишурою игрушке, а ограниченность в суждениях и узколобость невесты принимал за девичью стеснительность… Как можно было так ошибиться?

Впрочем, ответ Олдер знал и так – он просто смотрел не туда…

Душевное одиночество тысячника сглаживали дети, в которых Остен нашел для себя настоящую отраду, и по-прежнему жаркие ночи на супружеском ложе. После рождения дочери Ири не только не утратила тяги к любовным играм, но даже стала более отзывчивой на ласки мужа, да и сама не обделяла его ответной нежностью…

В такие минуты между Олдером и Ириаланой не было ни недомолвок, ни стеснения – их единение было полным и глубоким, но когда волна страсти сходила на нет, все возвращалось на круги своя. В кровати вновь оказывались два чуждых друг другу по душе и устремлениям человека…

Супруги Остен были схожи между собою, как день и ночь или земля и воздух, а такое различие хоть и хорошо для страсти, но при долгой совместной жизни порождает между людьми постепенно расширяющуюся трещину.

Как бы то ни было, Олдер вполне приспособился к такой жизни, не просил большего и не собирался в ней что-либо менять, но судьба редко согласует свои планы с людскими чаяниями…

Все эти годы пригретая в доме Дорина Ириалана почти не общалась с отвергшим ее тогда отцом. Полного разрыва не было, но и редкие письма погоды не делали. Ничего не значащие вежливые строчки, пожелания здоровья и милости Богов…

Дейлок, конечно же, знал о рождении внуков, более того, совсем был не против на них взглянуть, но приехать первым ему мешала спесь, а Ири удерживала от визита еще тлеющая в глубине сердца обида и осознание того, что Олдеру ее гостевание в доме отца вряд ли придется по вкусу.

Все изменилось после смерти младшего брата Дейлока – пропустить траурную церемонию Ири, будучи по рождению Миртен, никак не могла, и тысячник вместе с Дорином и его женой, Релаей, прибыли-таки отдать долг вежливости Дейлоку, хотя тот на самом деле и не особо скорбел о своей потере. Его скорее утомляли связанные с похоронами хлопоты и неизбежные траты…