Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

Интересно, что станет со страной после моей смерти. Начнет ли сын Кнута последнее великое завоевание, и дома будут сожжены, и церкви падут, а земля, которую Альфред хотел назвать Англией, станет зваться Данландией.

Осферт, незаконнорожденный сын Альфреда, пришпорил коня, чтобы догнать нас.

— Это странно, — сказал он.

— Странно? — переспросил я, витая в облаках и ничего не замечая, но сейчас, посмотрев вперед, я заметил, что небо на юге озарилось огненно-красным заревом, цветом пожара.

— Должно быть, дом еще тлеет, — произнес Осферт. Уже смеркалось, и небо было темным за исключением далекого запада и пожара на нашем юге. Пламя отражалось от облаков, на восток плыл столб дыма.

Мы были близко к дому, и дым плыл от Фагранфорды.

— Но так долго гореть не может, — озадаченно продолжил Осферт. — Пожар потух, когда мы уезжали.

— И с тех пор прошел дождь, — добавил мой сын.

На мгновение я подумал, что горит жнивьё, но это было глупо. До сбора урожая было еще далеко, так что я стукнул Молнию пятками, чтобы она прибавила шагу.

Большие копыта расплескивали воду из луж в колее, и я пустил коня в галоп. Этельстан, сидевший на более легкой и низкой лошади, промчался мимо. Я прокричал мальчишке, чтобы вернулся, но он продолжал скакать, притворившись, что не услышал.

— Он упрям, — неодобрительно заявил Осферт.

— Он и должен быть упрямым, — сказал я. Незаконнорожденный сын сам должен пробивать себе путь в жизни. Осферт это знал. Этельстан, как и Осферт, может, и был сыном короля, но не был сыном жены Эдуарда, а это делало его опасным для семьи. Он должен быть упрям.

Теперь мы находились уже на моих землях, и я срезал путь по мокрому лугу, через ручей, что орошал мои поля.

— Нет, — произнес я, не веря своим глазам, потому что горела мельница.

Водяная мельница, что я построил, теперь изрыгала пламя, а неподалеку от нее люди в черных рясах пританцовывали, как демоны. Этельстан, далеко нас опередивший, сдержал лошадь, чтобы посмотреть на остальные постройки за мельницей, охваченные пламенем.

Всё, что оставили нетронутым люди Кнута Ранульфсона, теперь горело: амбар, конюшни, коровник — всё, а рядом с ними приплясывали одетые в черное люди.

Среди них были мужчины и женщины. Множество. Были и дети, в возбуждении бегающие вокруг гудящего пламени. Послышались крики радости, когда рухнула крыша амбара и в темнеющие небеса полетели искры, и в языках пламени я разглядел яркие знамена, которые держали люди в черном.

— Священники, — сказал мой сын. Теперь я расслышал пение, пришпорил Молнию и сделал знак своим людям, так что мы поскакали галопом через заливной луг в сторону того места, что было мне домом.

И по мере приближения я увидел, как люди в черных рясах собрались вместе, и заметил блеск оружия. Там были сотни людей. Они улюлюкали, кричали, а над головами держали копья и мотыги, топоры и косы.

Я не видел щитов. Это был фирд — ополчение из простых людей, собравшихся, чтобы защищать свою землю, те люди, что защищали бы бурги, если бы пришли датчане, но сейчас они заняли мои земли и, увидев меня, выкрикивали оскорбления.

Человек в белом плаще верхом на серой лошади протиснулся через толпу. Он поднял руку, призывая к молчанию, а когда оно не наступило, повернул лошадь и закричал на разгневанную толпу.

Я слышал его голос, но не разобрал слова. Он успокоил людей, поглядев на них несколько мгновений, а потом развернул лошадь и пришпорил в мою сторону.

Я остановился. Мои люди встали в ряд по обе стороны от меня. Я рассматривал толпу, пытаясь найти знакомые лица, но никого не узнал. Моим соседям, по-видимому, не хватило духа участвовать в поджогах.

Всадник остановился в нескольких шагах от меня. Это был священник. Под белым плащом он носил черную рясу, а на темном полотне ярко сиял серебряный крест.

У него было вытянутое лицо, изрезанное морщинами, широкий рот, крючковатый нос и глубоко посаженные темные глаза под густыми черными бровями.

— Я епископ Вульфхед, — провозгласил он.

Наши глаза встретились, и я заметил скрытую под вызывающим поведением нервозность.

— Вульфхед из Херефорда, — добавил он, как будто имя епархии могло прибавить ему достоинства.

— Я слышал о Херефорде, — произнес я. Это был город на границе Мерсии и Уэльса, даже меньше, чем Глевекестр, и по каким-то причинам, ведомым лишь христианам, у этого города был епископ, а у городов большего размера не было.

Я слышал и о Вульфхеде. Он был одним из тех амбициозных священников, что нашептывают в уши короля. Может, он и был епископом Херефорда, но проводил время в Глевекестре в качестве щенка Этельреда.

Я посмотрел мимо него на группу людей, преградивших мне путь. Может, три сотни? Теперь я мог разглядеть несколько мечей, но большая часть оружия была крестьянскими инструментами.

Но все же три сотни людей, вооруженные деревянными топорами, косами и мотыгами, могли нанести смертельный ущерб моим шестидесяти восьми воинам.

— Посмотри на меня! — потребовал Вульфхед.

Я не сводил глаз с толпы и положил правую руку на рукоять Вздоха Змея.

— Не указывай мне, Вульфхед, — сказал я, не глядя на него.

— Я принес тебе указания, — величественно заявил он, — от всемогущего Бога и лорда Этельреда.

— Никому из них я не присягал, — ответил я, — так что их приказы ничего для меня не значат.

— Ты насмехаешься над Господом! — прокричал епископ достаточно громко, чтобы услышала толпа.

Люди что-то забубнили, а некоторые даже бросились вперед, чтобы напасть на моих людей.

Епископ Вульфхед тоже выдвинулся вперед. Теперь он проигнорировал меня и вместо этого обратился к моим воинам:

— Лорд Утред, — прокричал он, — объявлен изгоем церковью Господа нашего.

Он убил праведного аббата и ранил другого божьего человека! Его предписано изгнать с этой земли, а все люди, что последуют за ним, что присягнут ему в верности, тоже будут объявлены изгоями перед лицом церкви и людей!

Я молчал. Молния переступила тяжелыми копытами по мягкой земле, а лошадь епископа осторожно отодвинулась. Мои люди тоже молчали.

Некоторые из их жен и детей заметили нас и бежали через луг под защиту нашего оружия. Их дома горели. Я видел, как дым поднимается вверх с улицы на маленьком западном холме.

— Если вы хотите отправиться на небеса, — призвал моих людей епископ, — если хотите, чтобы ваши жены и дети наслаждались милостью Господа нашего, вы должны покинуть этого дурного человека!

Он указал на меня.

— Он проклят Господом, низвергнут в пучину тьмы! Он проклят! Он нечестивец! Проклят! Он мерзость перед лицом Господа! Мерзость!

Очевидно, ему нравилось это слово, потому что он повторил:

— Мерзость! И если вы останетесь с ним, если будете драться за него, то тоже будете прокляты, и жены ваши, и дети!

И вы, и они будете обречены на вечные муки ада! Потому вы освобождаетесь от ваших клятв ему! И теперь, если вы убьете его, это не будет грехом! Убийством этой мерзости вы заслужите Божью благодать.

Он склонял их к моему убийству, но ни один из моих воинов не пошевелился, чтобы напасть на меня, хотя толпа вновь воодушевилась и с криками двинулась вперед. Они пытались вселить друг в друга уверенность, чтобы наброситься на меня.

Я оглянулся и увидел, что мои воины не настроены драться с этой толпой разъяренных христиан, потому что их жены не искали защиту, как я решил раньше, а пытались оттащить их от меня, и я вспомнил, как отец Пирлиг однажды сказал, что женщины — самые истые верующие, и теперь я видел, что эти женщины, все христианки, пытались подорвать верность моих людей.

Что такое клятва? Обещание служить своему господину, но для христиан всегда были более важные клятвы. Мои боги не требовали клятв, но пригвожденный бог — больший ревнивец, чем иной любовник.

Он запрещает своим последователям иметь других богов, а ведь это же смешно! Но христиане пресмыкаются перед ним и забыли про других богов. Я видел, что мои люди колеблются.

Они взглянули на меня, а потом некоторые поскакали прочь, не в сторону разгоряченной толпы, а на запад, подальше от нее и от меня.

— Это твоя вина, — епископ Вульфхед снова подвел лошадь поближе ко мне. — Ты убил аббата Уитреда, праведного человека, люди божьи достаточно от тебя натерпелись.

Не все мои воины колебались. Некоторые, главным образом датчане, поскакали в мою сторону, так же поступил и Осферт.

— Ты христианин, — сказал я ему, — почему же ты меня не покинешь?

— Ты забыл, — отозвался он, — что Господь меня бросил. Я бастард, я уже проклят.

Мой сын и Этельстан тоже остались, но я боялся за младшего мальчика. Большинство моих людей были христианами, и они поскакали прочь, а мне угрожала толпа из сотен людей, поощряемая священниками и монахами.